После знакомства, преодолев первое смущение, Астафьев рассказал артистке о том, как бойцы смотрели кино на фронте, повзводно меняясь с передовой, и как потрясла его сцена на кухне, неподдельная ненависть женщины-хозяйки, которую играла Тяпкина, к немцу, к "продажной шкуре".
"- А я и не играла, - почти спокойно, с глубоким достоинством произнесла актриса и потупилась, чтоб я не заметил дрогнувших губ.
Муж ее бросил в мою сторону встревоженный взгляд. Мне стало неловко - я коснулся какой-то запретной темы, сделав им обоим больно.
- Ничего-ничего, - сдавленным голосом проговорила она и, незаметным движением обмахнув глаза, слабо и ободряюще улыбнулась мне: - Вы и не представляете, какая мне награда ваш рассказ за ту мою работу…
Чуть рвущимся голосом, восходящим порой до высокой, готовой вот-вот вдребезги разбиться звонкости, она поведала мне о той действительно тяжкой, а в моем нынешнем понимании до подвига поднимающейся работе. Был мне тот рассказ как драгоценный подарок, который никому не передаривают, но и в себе его носить уже невозможно - годы бегут, люди уходят, и как часто опаздываешь сказать им спасибо.
Столичная киностудия, эвакуированная в Алма-Ату, снимала фильм в полуразрушенной клуне. Одну из второстепенных ролей в этом фильме играла уже пожилая замоскворецкая актриса, и роль ей, особенно центральный эпизод, не удавалась. Да и мудрено, чтоб он удался, - эвакуация, разлука с родимой Москвой, где остались муж и восемнадцатилетний сын, который - только мать за порог - тут же поспешил в военкомат и подал заявление.
В разгар работы над фильмом пришла телеграмма, которой срочно вызывали актрису в Москву - на похороны убитого в ополчении сына.
Ей выписали пропуск, проводили на поезд, а через десять дней встретили. Была поздняя ночь, холод, пустота. Она удивилась, что на вокзал приехал сам постановщик фильма, прославленный режиссер, занятый человек. Но тут же забыла об этом. Привезли ее почему-то не на квартиру, в киностудию повезли и, как была она - в старой шалюшке, в древней стеганке и в домашних подшитых валенках, завели в павильон, где их уже ждала съемочная группа.
- Это бесчеловечно! - сказала актриса режиссеру. - Я не могу сейчас работать! Не могу! Не могу…
Она рыдала. Режиссер, поникнув седой кудлатой головой, гладил ее по мокрой, сиротски-серенькой шалюшке и ничего не говорил.
- Я правда не могу! - взмолилась актриса. - Пощадите!..
И тогда режиссер шевельнул скорбно сжатым ртом и выдавил короткое, но такое в ту пору распространенное слово:
- Надо!..
Режиссер был опытный и хитрый. Он знал, как и чем отвлечь женщину, да еще хозяйку, да еще замоскворецкую хлебосолку. Он дал актрисе ножик, мешок с мелконькой картошкой, какая только в войну вроде и рождается, усадил ее на скамейку, а сам принялся тихонько расспрашивать про Москву, про сына, про похороны.
Раз только, в самом начале съемки, когда ослепили ее светом, актриса зажмурилась, сжала руками голову:
- Что вы со мной делаете? Что вы со мной делаете?! - А потом послушно стала исполнять свою работу, чистить картошку, и ушла куда-то так далеко, что актера, игравшего немца, а был он доподлинный немец, предупредили: "Будьте осторожны. У нее в руках нож…"
Она работала всю ночь, чистила картошку и тихо рассказывала про Москву, про сына, про похороны, и все, что от нее требовалось, сделала - весь кусок в фильме был отснят без репетиций и дублей. Когда закончились съемки и измученные люди повалились спать кто где, режиссер встал на колени перед актрисой и поцеловал ее руки, вымазанные картошкой:
- Прости!
Она хотела спросить - за что? Но тут же поняла, что он так все и задумал - снять ее в потрясении и горе, снять еще "горячей", значит, полумертвой, и она только покачала головой, подумав: "Какая жестокая наша работа!" - а вслух медленно произнесла:
- Бог с тобой. - И слабо, заторможенно пошевелила ртом: - Получилось ли хоть что? Мне ведь не пересняться. Я умру…
Ту военную картину больше не показывают на экранах, должно быть, лента износилась от долгого употребления или потеряла она свою силу, но мне все помнится старая клуня с дырявым верхом, тесно набившиеся в нее бойцы, слышится вперемешку перестук пулеметов и движка, не гаснет в памяти танец - голыми ногами, по голой земле и видятся тоже голые, белые от ненависти, испепеляющие глаза русской женщины, которая так умеет страдать, терпеть и ненавидеть, как никто, наверное, на земле не умеет".
Астафьев вспоминает, что он охотно, да, к сожалению, не так часто, как мог бы, навещал старую актрису и подолгу вел с ней занимательные беседы, гоняя ароматные чаи.
"И вот в одном уже поздневечернем разговоре ухо мое царапнуло раз, другой, третий слово "Милка". Я заострил внимание и спросил у занимательной рассказчицы, что за Милка?
"Да та самая Милка, что в ‘Большом вальсе’ снималась", - махнула рукой хозяйка и пошла чесать дальше. Но я приостановил вдохновенный рассказ Елены Алексеевны о том, как к ней в новую измайловскую квартиру повадились цыгане, "и всякий раз норовят что-нибудь стащить, прохиндеи!". "Так насчет Милки-то, Елена Алексеевна, голубушка, пояснили бы…" - "Ну, видели вы ‘Большой вальс’? Там Милица Корьюс играет. Она была моей школьной подругой, вот я ее потому Милкой и зову…"
Этим известием и дальнейшим рассказом старой актрисы я так был ошарашен, что позднее хватился вспомнить что-нибудь и не мог восстановить в памяти ничего связного. Тогда я попросил Елену Алексеевну изложить мне в письме все, что она когда-то рассказывала.
И вот оно, это письмо, передо мной, письмо с прыгающими от тика буквами, пришедшее уже из дома престарелых актеров, что на улице Нежинской в-Москве, где тогда жила в комнате номер пять моя милейшая знакомая актриса".
"…Пишу вам о Милице Корьюс - постараюсь подробно, - о самой Милице и всей ее семье.
Когда началась первая империалистическая война, я и моя сестра учились в Елизаветинской гимназии - институте, половина учащихся были приходящие, половина живущие. Семья Корьюс жила тогда в Варшаве, где отец Милицы (глава семьи) был преподавателем музыки в Варшавском корпусе. Отец был швед, а мать полька (настоящая польская красавица - панна). Детей было пять человек: один сын и четыре дочери, старшая Нина, затем Милица (Милка, как мы ее называли), Тамара и Аня.
Во время войны Варшавский кадетский корпус эвакуировали в Москву, отца перевели также преподавателем музыки в Лефортовский кадетский корпус, а девочек поместили в Елизаветинскую гимназию, где учились и мы с сестрой. Нина, старшая дочь, попала в один класс с моей младшей сестрой, а другие сестры Корьюс, в том числе и Милка, - в более младшие классы. Мы очень подружились. Чаще всех бывала у нас Нина и на праздники оставалась у нас ночевать. Познакомиться с нашей семьей приезжала к нам мать семейства Корьюс.
Первое время жили спокойно, тихо, все шло хорошо, но затем в семье их разыгралась трагедия. В числе переведенных из Варшавы преподавателей был очень известный математик (немец), он влюбился в мать Корьюс, между ними разыгрался бурный роман, она бросила мужа, забрала четырех дочерей, сына оставила мужу и уехала с этим немцем в Киев, и там все они поселились - жили они в Киево-Печерской лавре. Вначале все шло как будто хорошо, но затем новая трагедия. За это время подросла Нина - старшая дочь, стала красоткой, была уже скрипачкой и работала в оркестре под управлением Рахлина. И вот этот немец, муж матери, влюбился в Нину. А она была действительно красоткой, по-моему, красивей Милицы. Он стал преследовать ее своей любовью. Нина, конечно, никак ему не отвечала, старалась все скрыть от матери. Но та про все это как-то узнала, произошло бурное объяснение и затем разрыв. И этот негодяй (иначе я назвать его не могу) бросил всю семью без всяких средств и уехал в свою Германию, где стал знаменитым математиком. Всю семью вытягивала на своих плечах Нина (работала скрипачкой в оркестре и брала какие-то работы на дом). А у Милки к тому времени открылся хороший голос, она пела уже в "Думке" - так назывался киевский ансамбль.
Обо всем случившемся узнал отец Корьюс и прислал бывшей жене письмо, где писал, что он обо всем знает, понимает, как им тяжело материально, и предлагает прислать к нему одну из дочерей, чтобы он мог дать ей образование. Он в то время жил с сыном в Ковно. И вот на семейном совете было решено послать Милку - так она и попала за границу, а через год с небольшим Нина стала получать из Эстонии от Милицы афиши - объявления о концертах в небольших залах со следующим сообщением: "Heute singt Milicha Korjus" (сегодня поет Милица Корьюс). А некоторое время спустя была задумана постановка "Большого вальса". Год целый режиссер искал актрису на главную роль фильма. Милка стала знаменитостью. И когда в Москве я увидела объявление, что главную роль играет Милица Корьюс, я глазам своим не поверила: неужели эта та самая Милка, которая училась когда-то вместе со мной в московской Елизаветинской гимназии, а затем уехала с матерью в Киев?! К этому времени Скоропадского в Киеве уже не было, и наша связь с семьей Корьюс, главным образом с Ниной, возобновилась. Мы переписывались, встречались (я приезжала в Киев с театром Всеволода Мейерхольда на гастроли), Нина мне рассказывала, что она переписывается с Милицей, что та вышла замуж и у нее двое детей, и со смехом мне рассказывала об одном письме Милицы, где та писала, что они с мужем купили виллу, но им тесновато - у них всего-навсего восемнадцать комнат. Милица писала, что в сороковом году она собирается приехать в Москву. Но война тому помешала.
В дальнейшем судьба семьи Корьюс сложилась очень печально. Нина вышла замуж, но неудачно и скоро умерла. Тамара вышла замуж и уехала в Ленинград. Я с ней встречалась. Во время блокады Ленинграда Тамара и мать Милицы погибли.
Аня, с которой у меня никогда связи не было, по слухам, вышла замуж и ведет обычную серенькую жизнь…"
Мне удалось выяснить некоторые подробности жизненной истории Милицы Корьюс, которые до недавнего времени были неизвестны, естественно, не знал о них и Виктор Астафьев. Оказывается, ее отец был по национальности не швед, а эстонец. Поначалу его жизнь и карьера в буржуазной Эстонии, делавшей ставку на национальные кадры, складывалась удачно. Он занял должность старшего адъютанта военного министра, получил чин полковника.
Убедившись, что у его дочери действительно талант, хороший голос, он нанял ей лучших педагогов. В основном это были русские специалисты, бежавшие из революционной России. Мила училась вокалу в музыкальной школе-студии выпускницы Петербургской консерватории В. А. Мелома. Варвара Александровна была тонким, искусным педагогом и отзывчивым человеком. Она могла и бесплатно заниматься с учеником, если чувствовала в нем дарование. Более того, для некоторых молодых талантов ей время от времени удавалось найти, как мы теперь говорим, фанты, в том числе и на стажировку в Италию.
Еще одним наставником Милы стал С. И. Мамонтов. До бегства от большевиков Сергей Иванович служил концертмейстером Большого театра в Москве. Считается, что именно эти два человека оказали важное влияние, привили юной вокалистке лучшие традиции русской музыкальной школы.
По воспоминаниям таллинских старожилов, буквально за год-два Корьюс стала довольно заметной и успешной артисткой. Ее публичные выступления прошли во многих городах Эстонии. В мае 1929 года "Нарвский листок" поместил такое суждение о молодой исполнительнице: "Г-жа Милица Корьюс, обладательница необычайно гибкого и богатейших оттенков голоса, певица, которой принадлежит большое будущее, имела на концерте исключительный успех".
Прогресс в ее творческом развитии, успех у публики были очевидны. Но когда певица попыталась пройти конкурс в оперную труппу театра, ее постигла неудача. Захлестнувшая страну "эстонизация" жизни коснулась и деятелей искусства. Ото всех без исключения требовали знания коренного языка. А в семье Корьюс, где говорили на трех языках, все же предпочитали русский. История сохранила реплику одной из эстонских газет того времени: "Певица при исполнении единственного номера на эстонском языке держала перед собой текст… Трудно объяснить неэстонское произношение певицы, это тем более удивительно, что певица ведь эстонка по происхождению. Публика, большей частью состоявшая из инородцев, была очень темпераментна и требовала все новых и новых номеров сверх программы…"
Как покажет будущее, рана, нанесенная молодому дарованию горе-патриотами, оказалась незаживающей. Позже, став мировой знаменитостью, Милица нигде и никогда не говорила о своем эстонском периоде жизни. А между тем среди артистов эстонского происхождения она, несомненно, самая известная.
…Пришел час, и Мила встретила свою судьбу в лице молодого инженера Гуно Фельца. После свадьбы они уехали в Германию, где она с успехом выступила на сценах Берлина и других городов. Европейская критика сразу заметила ее талант.
В 1932 году певица ненадолго возвратилась в Таллин. Здесь у нее родилась дочь, которую назвали также Милица. А уже с 1933 года Корьюс - солистка Магдебургской оперы. В течение нескольких лет она становится европейской знаменитостью. Одна за другой выходят пластинки с записями ее выступлений.
А в это время в Голливуде на кинофабрике "Метро-Голдвин-Майер", созданной, кстати, выходцем из России Лазарем Меиром (Луис Майер), готовились к производству нового фильма. Режиссер Ж. Дювивье должен был снять картину по мотивам жизни Иоганна Штрауса (младшего). В фильме о короле вальса, естественно, должна была звучать его музыка. Чтобы приспособить ее к картине, пригласили аранжировщика Дмитрия Темкина, тоже выходца из России. Следует сказать, что Темкин блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Он осовременил музыку Штрауса, и она органично вплелась в контекст фильма. Для солирующей в одном из эпизодов партии скрипки пригласили всемирно известного Яшу Хейфеца.
Но кино могло по-настоящему осуществиться только тогда, когда режиссер найдет исполнительницу главной роли. Произошла заминка. Дювивье не устраивала ни одна из актрис, которых ему показывали.
Продюсер Ирвин Тальберг услышал, что европейская дебютантка Милица Корьюс пользуется все возрастающим успехом. Пришлось пересечь океан, и это путешествие принесло желаемый результат. Продюсер был покорен красотой, обаянием и голосом певицы. В Голливуд полетела телеграмма: нашел! Удивительно, но режиссер поверил коллеге и утвердил Милицу на роль Карлы Доннер без непременных кинопроб.
Несколько месяцев упорной работы, и фильм был снят. С 1938 года начался его мировой триумф, не завершившийся и по сей день.
В СССР "Большой вальс" показали перед войной, причем - редкий случай! - он был официально куплен для показа сроком на пять лет. Красивая, завораживающая музыка, обаяние героев фильма и сама его атмосфера не нуждались ни в переводе, ни в каких бы то ни было комментариях. Люди всех возрастов и общественного положения зачарованно всматривались в венскую сказку, в иную жизнь.
Влияние этот фильм оказал, пожалуй, на несколько поколений. Вот что ответила народная артистка СССР Елена Образцова на вопрос журналиста, когда и каким образом определилась ее судьба:
- Когда мне было пять лет, на экраны вышел фильм "Большой вальс" об Иоганне Штраусе. Роль возлюбленной Штрауса играла великая певица Милица Корьюс. Мне тоже захотелось иметь роман с таким великим композитором и красивым мужчиной. И я стала петь вальсы Штрауса…
Но вернемся в сороковые… Фильм понравился и Сталину. Он заказал своим "мастерам искусств" сделать ленту не хуже, но на отечественном материале. Указание приняли к исполнению, начали работу, но замысел оказался неосуществимым. Впрочем, это уже совсем другая история.
А вот один эпизод, связанный с судьбой исполнительницы главной роли в "Большом вальсе", упомянуть стоит. Перед тем как покинуть СССР, юная певица в составе киевского хорового коллектива "Думка" гастролировала по городам и весям родного отечества. Побывала она и в столице. Известно, что в марте 1927 года в дни торжеств в честь Т. Г. Шевченко на одном из выступлений "Думки" присутствовал Сталин. Ирония судьбы, конечно, но никто в этот момент не мог предположить, что на сцене в числе прочих пела маленькая хористка, творческий успех которой через десять лет поразит самого Хозяина, а руководителям советского кинематографа создаст много проблем. Недавняя гражданка СССР станет звездой Голливуда и мирового кино. Можно себе представить и то, как кусали локти эстонские стражи национальной чистоты, когда фильм "Большой вальс" демонстрировался в Таллине и других городах Прибалтики.
Судьба Милицы Корьюс после "Большого вальса" сложилась трагически. Роли в других фильмах - "Венера в шелках", "Пражский студент", "Рыцарь империи" - не были столь же значительными. А в 1940 году она попала в автокатастрофу, едва не лишилась ноги. В последующие годы она могла выступать лишь с сольными концертами и записывать пластинки. Основным же содержанием ее жизни стала семья, воспитание дочери, которую на американский манер стали звать уже не Милицей, а Мелиссой.
Дочь ее стала дипломатом. Любопытно, но опять-таки, видимо, по иронии судьбы, на исходе прошлого века после многих лет работы в разных странах мира дочь Милицы Корьюс назначили послом США в Эстонии. Вполне естественно, что по прибытии к новому месту службы Мелисса Уэллс (фамилия по мужу) один из первых своих неофициальных визитов нанесла на старое кладбище. Ей было важно отыскать могилу с прахом деда Артура Корьюса. Затем она побывала в тех городах и залах, где начинала свою блистательную карьеру ее мать.
Кстати сказать, Милица Корьюс пережила всех своих родных сестер, оставшихся в СССР, и брата, жившего в Эстонии. Скончалась она в 1980 году. Так удивительно замкнулась цепь событий одной из больших и удивительных семей российской империи, в которой родным языком по праву считали русский.
Жаль, конечно, что все это я не успел рассказать Виктору Петровичу Астафьеву.
…Судьба уготовила Астафьеву еще одну встречу с "Большим вальсом". Произошла она в Югославии в дни юбилейных торжеств, посвященных освобождению Боснии от фашистских оккупантов. Виктор Петрович вспоминал, как, будучи в столице ее Сараево, ехал однажды на машине с друзьями к горе Игман:
"Что-то знакомое "зацепило" мой глаз. Присмотрелся внимательней: аллея с ровно и высоко вознесшимися деревьями, дорожка меж них, по дорожке катит очень знакомая кибитка со знакомой лошадью и давно знакомым извозчиком. Я и сказал моим спутникам, что нечто подобное видел в одном знаменитом фильме. А они мне в ответ: ничего, мол, удивительного - знаменитые кадры той знаменитой картины снимались здесь, в Сараево, на этой самой аллее, и с тех пор кибитка из "Большого вальса" катается и катается взад-вперед по аллее, и кто хочет посидеть и прокатиться под звуки вальса в кибитке Карлы Доннер и ее возлюбленного Иоганна Штрауса - плати денежку.
"Я хочу! Я хочу!" - заорал я во всю глотку и, бросив горсть мелочи в руку старенького и приветливо улыбающегося извозчика, взобрался на сиденье кибитки. Скопление туристской братии, грохот и вой музыки, шум машин на шоссе, идущем параллельно прогулочной дороге, современный содом и суета мешали мне отдаться блаженной картине - услышать поскрипывание рессор, стук лошадиных копыт, пение птиц, шум воды, шелест листьев над головой и рождение вальса.