Гога же отринул и семью, и дружбу, и сыновьи чувства (родителям он давно уж не писал), а свою мнимую свободу он возвел в личный культ, доведя естественную человеческую потребность до абсурда. "Это он, Гога, не считал людей ни друзьями, ни товарищами, он сам по себе и для себя жил", Акиму же любой человек, в тайге встреченный, - свой человек. Поэтому, увидев мертвого Гогу, он заставляет себя надеяться, что это все-таки наваждение - больно много всего на одного человека: сперва девка, часующая на нарах, теперь вот мертвеца Бог послал, да еще как будто и знакомого, пускай не друга, не товарища при жизни…
Проблемы больной Эли полностью заслонили собой то, ради чего Аким и оказался в дальнем зимовье. Вспомнил как-то: "Под договорчик-то аванс взят, пятьсот рубликов!.. А-а, как-нибудь выручится, выкрутится, не впервой в жизни горы ломать, да из-под горы выламываться, главное - человека спасти! Там видно будет, что и как".
Мы не знаем, как дальше сложится жизнь у Акима, но знаем, что она у него легкой не будет. Но вот другим, тем, кто видит разницу между жизнью и базаром, на котором каждый норовит извлечь только выгоду для себя, будет с ним просто и надежно.
В беседе со мной о "Царь-рыбе" Астафьев как-то заметил: не только этой повестью, всю оставшуюся жизнь буду настаивать, талдычить о том, что человек, относящийся варварски к родной реке, родному лесу, занимается самоистреблением. Важнейшая тема, пронизывающая его творчество - "Человек и природа", - постоянно преследует Виктора Петровича, не дает ему покоя. Он постоянно касается ее в переписке с друзьями и знакомыми, высказывает резкие и категоричные суждения. Вот, например, взятое почти наугад одно из сохранившихся писем Сергею Баруздину, известному литератору, главному редактору журнала "Дружба народов":
"Дорогой Сергей Алексеевич!
Я все лето в Сибири, обживаю избу в родной деревне, которую купил для работы. Но работать пока некогда, много хлопот, много поездок, которые, увы, не обходятся без пьянки - это бедствие какое-то, и от него не так-то просто отмахнуться или спастись.
Работать на бумаге почти не довелось, но перевидал и передумал много - за Сибирь взялись вплотную, и поскольку на моих глазах был разгромлен Урал, то меня оторопь берет от размаха того погрома, который развернулся здесь. При таком темпе и при таких хозяевах и Сибири хватит нам ненадолго, а это последний наш форпост. Потом надо будет ложиться и добровольно помирать. Пропадем без войны, без внешнего вмешательства, но зато при передовой системе.
Журнал я ваш получил давно, а не успел поблагодарить за него только из-за того, что не было времени присесть за стол.
Так благодарю сейчас, издалека, и желаю доброго здоровья. Розе кланяюсь.
Ваш В. Астафьев 17 августа 1979 г.".
Но, пожалуй, больше всего внимания проблеме взаимоотношения человека и природы уделяет Виктор Астафьев в письмах Феликсу Штильмарку, ученому, доктору биологических наук, одному из крупнейших знатоков заповедников России и автору нескольких замечательных книг. Вот некоторые из них: "Лукоморье - где оно?", "На службе науке и природе" (летопись Кондо-Сосвинского боброво-соболиного заповедника), "Таежные дали", "Историография российских заповедников". В этих книгах - свежесть взгляда, достоверность очевидца, боль от надругательств над родной природой, попытки найти выходы из создавшихся тупиков.
Коллеги неизменно отзывались о нем как о разностороннем ученом-естествоиспытателе, энергичном авторе природоохранительных проектов, самоотверженном защитнике особо охраняемых природных территорий. С его непосредственным участием были созданы такие прекрасные заповедники, как Малая Сосьва, Юганский, Сохондинский, Таймырский, Центрально-Сибирский, Брянский лес.
Тяга ученого к литературной деятельности неслучайна - родился он в семье знаменитого советского писателя Роберта Александровича Штильмарка (1909–1985), автора популярного приключенческого романа "Наследник из Калькутты". Перед своей смертью Феликс Робертович завершил работу над рукописью, в которой рассказывает о незабываемых встречах своей жизни. В одной из ее глав приводятся письма Виктора Астафьева за двадцать лет переписки с ним и отцом. Передавая мне рукопись, Феликс Робертович рассказал о том, как завязалось их знакомство:
"Виктор Петрович в 1970-х годах лично познакомился на каком-то писательском сборище с моим отцом, который в 1940-х - 1950-х годах отбывал тюремно-лагерный срок в енисейской Сибири, в том числе и в Игарке, где служил при так называемом "крепостном театре". Конечно, симпатии Астафьева к отцу были связаны и с необычной историей создания им романа "Наследник из Калькутты".
Как-то я послал В. П. Астафьеву отзыв об одном его произведении. В январе 1979 года на читательской конференции по книгам Астафьева в Москве я попросил Виктора Петровича о встрече, которая вскоре состоялась в Переделкине. Он согласился тогда похлопотать о переиздании "Наследника из Калькутты", который при жизни автора был запрещен Госкомиздатом РСФСР.
Кстати, раньше, в 1960-х годах, я жил в Красноярске. Позднее часто доводилось ездить туда по своей работе, связанной с охраной природы и созданием новых заповедников. Когда В. П. Астафьев возвратился на родину в Овсянку, я стал с ним чаще встречаться. Однажды мы ходили на Столбы. Все это сблизило нас, и почти до конца его жизни я имел счастье и честь получать письма от великого сибиряка. Благодаря Виктору Петровичу в 1989 году, уже после смерти отца, "Наследник из Калькутты" переиздан в Красноярске с моим послесловием. Содействовал Астафьев и в публикации романа-хроники "Горсть света", изданной в Москве в 2001 году.
Имеющиеся у меня письма В. П. Астафьева весьма интересны как своей непосредственностью, так и информативностью. Особенно поражают страстные высказывания писателя о насилии людей над природой, его боль и страдания из-за этого. К сожалению, мне не всегда удавалось разобрать его весьма трудный почерк, поэтому некоторые слова и даже отдельные фразы остались непрочитанными".
Итак, перед вами письма из личного архива Ф. Р. Штильмарка. Вначале - два письма, адресованные его отцу, Роберту Штильмарку.
"Дорогой Роберт иль Роман!
Полмесяца жил я в Москве, каждый день собирался Вас навестить, но задергали, затискали делами, точнее, видимостью дел до хвори - погода плохая, сыро везде, а у меня - хроническая пневмония, ну, и плюс болезни, которые сопровождают человека сидячей работы всюду и везде. Приехал сын, и меня на машине - к тетушке в Хотьково, глянули на карту - Балашиха совсем в другом конце, сын - водитель молодой и зеленый, вот и не рискнул делать крюка, уехали домой. Первый раз я ехал этой древней дорогой - через Переславль, Ростов, Ярославль - на Вологду. Какая тихая, теперь уже обманчиво притихшая Россия! Представляю, как тут было при царе-кесаре, и зависть к предкам охватывает - жили, никуда не спешили, ничего не боялись, одного барина почитали, а теперь-то их, вон, по тыще на каждого трудящегося развелось! И все кланяться велят, и почитать их, а главное - идею, по которой они вознеслись и здравствуют.
Мой папа тоже зимогорил в Енисейске, правда, не без вины, а по причине дурной своей башки. Сейчас у меня доживает век: дети, сотворенные им с маменькой, видеть его не желают, да и мало их осталось. Поумирали, поспились.
Есть о чем поговорить нам, есть! И я непременно Вас навещу, как буду "посправней", навещу скорее всего в октябре, что-то в первой половине, а пока удалюсь в деревню, отлеживаться после "редактуры", далеко еще не завершенной, т. е. мною-то она сделана, но еще изд-во не начинало "работу с автором"…
Статью Вашего сына Феликса я читал в "Нашем современнике", и она мне понравилась, жаль, что не довелось мне с ним встретиться во время работы над "Царь-рыбой", впрочем, и от того уже, что я знал и видел, у меня уже раскалывается башка, а он бы, как ученый, добавил бы мне еще "материалу"… Ну, крепитесь, держитесь и прочее! Поклон Вашей Маргарите Дмитриевне, и Вам, и Феликсу от всего нашего выводка!
24 августа 1976 г.
В. Астафьев".
13 октября 1980 г., Овсянка.
"Дорогой Роберт Александрович!
Письмо Ваше нашло меня уже на родине, куда я перебрался еще в июле и, поскольку переезд в наше время и в нашем возрасте дело очень тяжелое, для начала заболел, но воздух родины не только был "сладок и приятен", но и сух в отличие от европейского, где мело и льет с весны, то я поправился, и сейчас, осенью, легкие мои работают почти нормально. Осень здесь тоже сухая, уже морозило сегодня, градусов шесть - очень хорошо на улице. Я сажу в огороде лес и цветы, и земляки мои, привыкшие садить здесь картошку, думают, что я с катушек съехал…
Для Вас и для Феликса сообщаю адреса - 660036, Красноярск, Академгородок, 14, кв. 55, тел. 5-95-6-05 и 663081, Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 26. Феликс здесь бывает часто, пусть меня найдет, необходимо повидаться.
Поклон Вашей Саше и ребятенку - я тоже на Вашей стороне - любовь, да еще поздняя - это награда судьбы.
Ваш В. П.".
Далее следуют письма Виктора Астафьева Феликсу Штильмарку. К первому из них есть пояснения самого Феликса Робертовича:
"Приводимое ниже большое письмо, во многих местах неразборчивое, вызвано замечаниями старого таежника А. Г. Костина из обского поселка Полноват. Он привел в своем письме ко мне после прочтения романа "Царь-рыба" ряд критических высказываний, в частности, по главам "Туруханская лилия" и "Сон о белых горах".
Позже я очень раскаивался, что выслал их Виктору Петровичу, причинив писателю своего рода моральную травму - замечания Костина были восприняты болезненно. В. П. Астафьев был человеком предельно открытым и соответственно - ранимым. Мой отец тоже сожалел о том, что мы выслали эти недобрые замечания, и просил за них извинения".
"20 февраля 1979 г.
Дорогой Феликс!
Письмо Вашего отца я переслал Николаю Машовцу, главному редактору "Молодой гвардии", предварительно переговорив с ним.
Москва меня заездила вконец, и сразу надо было в Ленинград……Фильм получился ничего. Собачку вот на съемках у них одну украли, так консультант-охотник больно горевал. Его жалко…
Ваш корреспондент Костин пусть по фильму кроет своего собрата, охотника-промысловика, человека тоже самоуверенного и "всезнающего". Читать его, Костина, бредни, происходящие от невнимания, да и невежества ума одряхлевшего, было очень неприятно не потому, что он меня там кроет за "ошибки", а потому, что я, автор, кажусь ему мальчишкой, которого он имеет право сечь за преднамеренную неразумность, употребляя авторитеты Толстого, Тургенева, Достоевского и не зная, что как раз этим-то стирает краски и кроет за "неточности"… такие, что Астафьеву и не снились. Что стоят… тургеневские женщины и человек во фраке, бродящий по Бородинскому полю и философствующий в разгар сражения? А страшные и "красивые" видения Болконского Андрея перед смертью? О Ф. М. [Достоевском] и говорить нечего…
Злой, злой хоришек ваш Костин! Он слепой и предвзятый. Меня уже крыл один такой "знаток" за рассказ "На дикой северной окраине", не заметив даже, что рассказ этот полулегенда, полусказка, а что касается "было - не было", то это уж такая область…
Слышал ли ты о норвежском матросе, которого волной выбросило за борт корабля, его поглотил кашалот и начал уже выделять кислоту, чтоб переварить бедолагу на говно, как кашалота загарпунили, вытащили из него матроса, и он еще очень и очень долго жил на белом свете; что касается медведей? Я однажды вообще лоб в лоб с ним столкнулся, думаю, знаю и чувствую этого зверя похлеще Костина, ибо очень внимательно и обостренно чувствую после фронта смерть; второй раз почувствовал в дурацкой охоте на медведя на вершине Кваркуш (Северный Урал) на альпийских лугах (Костин не поверит, конечно, что на Урале есть альпийские луга!), есть, есть, да еще какие роскошные…
Что касается описанного в "Рыбе" случая, его мне поведал братец, Владимир Петрович Астафьев, проживающий по адресу г. Игарка, ул. Таежная, д. 10, кв. 5… Сестра пишет - на Новый год так загулял, так вдвоем с женой едва их в Игарке отловили, и вообще Володя - это наполовину Аким, и книга им почти вся рассказана, или, говоря книжно, "навеяна", и он, только он, мог отпилить нос лодке, думая, что в такой "кошевке" большой будет теплее и удобнее, и он, только он, мог так безалаберно ехать на охоту, отправляться в такой страшный путь по туруханским таежным завалам, горам и вообще натворить черт знает что, но при всем этом он человек добрый, за друга - душу отдаст и последнюю рубашку снимет. Много несообразностей и прочего есть в главе, вытекающих из характера этого человека и полного бескорыстия…
Ну, а что касается мелочей. Несколько замечаний я учту при издании "Рыбы" в собрании сочинений, однако мало, очень мало. Ну, как можно читать так, чтобы не заметить, что в рюкзаке осталось несколько мотков ниток, да еще свитер Гоши распустили и вязали на основу. У меня жена перевязала тыщу верст ниток на моих глазах, этот предмет я "изучил" и вообще с ружьем в тайге десяток лет таскаюсь; при моем "глазе" и памяти многое умею видеть и помнить; конечно же, не увидь мои… и не услышь подобного случая, его и в книге не было бы; у нас около деревни три речки, две из них - Малая Слизневка и Большая Слизневка теперь почти рядом (на этой речке стояла мельница моего прадеда), на одной камни во мху, а на другой - нет… Все зависит от того, кто ловит, а еще - комар заедает рыбаков, когда они шарятся в речках…
…А с цветком! Да у меня шкаф справочной литературы по фауне, зоологии, языку, и, если мне нужно было бы "уточнить", не беспокойся, уточнил бы, да и с детства знаю - саранка растет луковкой, луковка состоит из плотно прилегающих маслянистых лепестков - в детстве этим объедался до блевотины. Это ж мое, авторское желание, чтобы цветок возрос цветком, это мечта о возрождении… человеческой души и жизни - и это надо объяснить людям, которые где-то учились, что-то помнили…
Что я делал бы, если бы у меня не было сотен и сотен читательских писем, в том числе и от охотников, как один из них пишет из Москвы… - одобрение опытного таежника.
…А первым читателем рукописи "Царь-рыба" был Евгений Городецкий, бывший начальник геологической партии, базирующейся в Туруханске, облазивший все окрест, человек, окончивший Томский университет, ныне редактор издательства и писатель. С ним-то я и был на Нижней Тунгуске, ему и доверил "контроль", ибо человеческая память инструмент, хотя и хороший, да несовершенный, и я… уже будучи опытным писакой, не мог полностью довериться и сделал, как делают все пишущие и вообще работающие люди.
Поблагодари, Феликс, за то Костина, что он еще что-то читает, но скажи ему, что в горе русские люди… становятся если не внимательней, то добрее друг к другу и называют человека трижды раненного на войне и по 14 раз переписывающие рукописи от руки… нельзя им себя в пример ставить. Одно дело ездить по Оби, а другое - Енисей. Я по Оби от Салехарда до Кызыма…
…Бригада, что описана в "Ухе", существует у Антония на Кубинском озере в 70 км от Вологды, а я ее на Боганиду перенес…
Вот так-то учить старших! Поклон и здоровья отцу и всем близким. Можешь переслать это Костину, если почерк разберешь…"
23 сентября 1979 г.
"Дорогой Феликс!
Шлю тебе ответно книгу, тут про медведей, как толковали, очень мало - два из трех рассказов мною написанных в жизни - они когда-то печатались в "Знамени", но третий рассказ "Бедный зверь" - детгизовский "отцам" и "мамам" показался очень жестоким, будто вся наша жизнь, особенно у зверя, вполне идиллическая!
Все лето я пробыл в Сибири, бывал и недалеко от тебя - в Игарке и даже на Гарбичиан летал - рыбачил. Ездил и еще кой-куда, ездил бы и больше, да отец умирал и 5 сентября мы его с большим горем схоронили - рак печени. Погубил он себя вином. И хотя последние пятнадцать лет жил с нами, пил при каждом подходящем случае. Ну, да Бог ему теперь судья, а не люди. Жалко все равно очень. Ушел от нас последний старик.
В будущем году, если не зарежут сценарий, начнутся съемки двухсерийного фильма "Царь-рыба" где-то в районе села Бор и поселка Ворогово, на Осиновских порогах.
На всякий случай сообщаю свой деревенский адрес (я купил дом в родном селе) - Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, д. 26.
Об отце я поговорю, конечно, но я уже перестал верить всем. Кругом обещают, обещают и… врут. Совсем трудно стало печатать молодых - сколько ни проталкиваю, не идут, и чем талантливее человек, тем его труднее стало напечатать.
В. Астафьев,
г. Вологда".
Написано в 1980-е годы на поздравительной открытке.
"Дорогой Феликс!
Прости меня великодушно. "Тайгу" получил. Рад был безмерно. Я еще на выставке облизывался, глядя на нее. Хотел поблагодарить, да видно замотался, начал работать. Зима у нас хорошая - легкий морозец, солнце, чувствовал себя бодро, вот и потянуло на "творческие подвиги". Кажется, удалось мне пристроить книгу Крутовской в Москве.
До весны я буду дома, потом поездка… в Овсянке буду с мая месяца. Заезжай, буду рад еще раз побывать на Столбах, а пока поздравляю с Новым Годом! И всем желаю доброго здоровья…
Ваш Виктор Петрович".
6 февраля 1982 г., г. Красноярск.
"Дорогой Феликс!
Это хорошо, что летом ты поедешь в низовья [Енисея]. У меня в устье Подкаменной [Тунгуски] живет преданнейший школьный друг Вася Баяндин (работает в экспедиции) и стоном стонет, зовет к себе… и я наверное соберусь летом… Однако, когда поедешь, не минуй меня здесь, в Овсянке ли, найди. Надо кое о чем потолковать, и жена моя на Столбах не была. Хорошо бы снова, рано утром, до нашествия орды, побывать там, среди дивной и удивительной тайги. Я ведь теперь тоскую по Столбам и по ручью тому светлому, из которого пили; они-то, лес и камни, не виноваты, что мы такие мудаки; и две дамочки не поделили "любви к природе" меж собою; они (леса) умнее нас и величавей, если дерево падает и срывает с другого дерева кору, обламывает ветви, отряхивает хвою, оно, дерево, лишь простонет, согнется и начинает восстанавливаться и… лепить самое себя. Нам бы такое мудрое терпение на работе, не навязанное, а естественное, от жизни идущее…