целую вас обоих - ваш Виктор".
"Дорогие Капустины!
Юля! Женя!
Ну, вот пришла пора поздравить Вас с праздником уже с нового места, что я и делаю, желая Вам доброго здоровья, а после много сладкой еды и частого гулянья по Москве, особенно по ее бульварам, где все запахи ее приятственны и родны.
Слышу по радио, вижу по теле, что вас там то заливает, то засыпает, а у нас тут стояла прекрасная осень и лето было солнцезарное - сухо, чуть морозило сейчас и леса вокруг уходили в зиму медленно, лист желтый появился лишь 3-го сентября, а лиственницы по горам все еще желтеют.
Я приехал сюда больной, обострения пневмонии мучили, но потом подлечился и дальше уже жил ничего, но сидел в основном в деревне, не работал и никуда не летал в тайгу, боялся из-за легких, а здесь рыбачат рыбаки - удочками - мелочь и, втихую, сетями крупную рыбу.
Третьего дня мы с Марьей Семеновной отпраздновали 35 лет совместного плавания. Рыбаки привозили прекрасной рыбы - и тайменя, и максуна, и даже кумшу, которая - Бог знает, откуда - в Енисее и взялась. Праздновали в деревне, в своей избе, было хорошо. Много пели песен и не говорили про литературу. Что делается в ней, в литературе, мало знаю, газет не покупаю, по радио слушаю музыку и всю осень копался в огороде, превращая его в лес. Саженцы таскал с увалов, посадил несколько калин, есть и два кедра, и береза, и елка, и сосна, и лиственница. Пусть растет мой лес еще в одном месте.
Здесь огромадные горы и по ту, и по другую сторону Енисея, есть два трамплина 50 и 100 метров. Который стометровый, к тому есть фуникулер, и, значит, там катаются интеллигенты на лыжах. Я это к тому, что Юля может никуда и не ездить [за границу]. Когда здесь середина зимы, то, конечно, холодно. А вот ближе к весне и здесь можно кататься. Мы с Марьей Семеновной завтра уезжаем на городскую квартиру. Она, квартира, находится на горах и в лесу, но горы тут такие, что можно голову сломать.
Ну, да когда-нибудь приедете и сами увидите наше житье-бытие. Все бы ладно, но очень тоскуем по внукам; я по Вите, поскольку Женьку почти не видел. А Марья Семеновна и того знает хорошо, так не знаю, сколько здесь вытерпит. Пока что дюжит, не просится.
Ну, если додюжит до съезда (начало декабря), значит, вместе полетим, но, если б не внуки, и на съезд меня бы отсюда и на аркане не вытащили.
Работать я пока не начинал, все устраиваемся, обживаемся, в земле копался. Однако в зиму и работать примусь, тогда еще веселей пойдет житуха.
Вот пока и все. Пришел братишка-охотник (недавно зверюшку добыл), охота про лес поговорить.
Обнимаю, целую Вас! Еще раз будьте здоровы!
Я и Маня.
28 октября 1980 г.
д. Овсянка…"
24 января 1981 г.
"Дорогие Юля! Женя!
Вчера получил две бандероли с "Поклоном" - две штуки в одной и три - в другой. Спасибо!
Я живу хорошо. Все время было морозно и солнечно, и я впервые за много зим не кисну, нет обострений, соплей и кашля. Тянет работать и работаю, но больше на других, все меня не отпускает текучка, а не одолев почту и чужие рукописи, и я никак не могу свободно заняться своими делами.
Маленько тут прибарахлило сердце, но уже ничего. Я написал большой кусок о Константине Симонове в "Зрячий посох" и малость надорвался.
Живу один, нигде почти не бываю, ибо в городе свирепствует грипп, да мне и нравится здесь в тишине и уединении - этакая благодать!
Числа 10–15 февраля собираюсь быть в Москве и воссоединюсь там с Марь Семеновной, если ничего не сотрясется еще.
Юля! У меня к тебе большая просьба: когда будешь писать Зое во Львов или разговаривать с нею по телефону, попроси ее купить для меня карту Львовской области, обыкновенную, административную, она мне нужна для работы, и пусть пошлет по моему адресу, ладно?
А как живете вы? Что нового? Как собака? Тявкает?
Ну, до скорой встречи, мои дорогие.
Целую вас братски.
Ваш Виктор".
"Дорогие Юля и Женя!
Прошел уж вроде бы век, как мы были в Москве, гостили у вас. Лето удивительно длинно рассекает время - все, что было до него, кажется далеко. И хотя лето у нас, как и везде, худое, дождливое, прохладное, однако все же идет быстро. Мы живем в основном в Овсянке, но побывали и в тайге, на юге края, на пустынной еще и малозаселенной реке Амыл, стекающей с Саянского хребта. Проехали 700 верст на своей машине, да там еще поднимались сто верст на лодках тамошнего производства, деревянных, узких, и жили на пасеке несколько дней, но шли дожди и рыба клевала плохо. Я, правда, пытался и в дождь рыбачить, сшибал харюзков на уху, но на каждом водоеме своя рыбалка, пока применишься.
Там хариус берет в основном на мушку, еще лучше, если мушка с крупной мормышкой. А у меня таковой не было, и мушки мои мелки оказались для тамошнего хариуса, стремительного и хлесткого, однако голов пятьдесят-таки погубил, и несколько харюзков поймал приличных. В последние дни и отпускал мало, а сперва рыбачил наполовину - половина обратно уходила, сбивал и об себя, и удилище жидкое оказалось, половину брал.
Но край так дик еще и тих, что все равно получили большое удовольствие, и для памяти многое сохранилось. Завтра вместе опять, мы с Марьей Семеновной, летим на север, в Туруханский район, на Осиновские пороги, к моему другу детства - посмотреть, порыбачить… А потом уж ягоды поспеют и грибы, надо тоже поездить.
Я тут на вашу долю купил хорошую книгу, изданную "Энциклопедией". Называется "Книговедение" (Энциклопедический словарь), в ней есть и шрифты, и всякое-якое о книге. Вам это нужно, и, если не приобрели, я привезу осенью. До осени не поеду и не полечу никуда - очень трудно летом от нас летать и ездить. Сам я с весны ничего серьезного не делаю, а М. С. стучит на машинке. Все живы и здоровы, как здесь, так и в Вологде, чего и вам желаем. Целуем и обнимаем - я и М. С.
10 июля 1982 г.
Вышла книга Яновского, видели, нет?"
Письмо написано на почтовой болгарской открытке с видами Хисара, курортного местечка в Болгарии:
"Дорогие Юля! Женя!
Не знаю, успею ли из дома, так заранее поздравляю Вас с Новым годом и желаю главного - здоровья!
Мы здесь уже 20 дней. Я сделал операцию, отдолбили мне шишку на ноге, а то уж ходить не мог. Долбили в Пловдиве, и там от одиночества я написал жуткий рассказ, а сейчас работаю над сценарием по "Краже" и еще очерк доделал о том, как мордуют и грабят Сибирь.
Словом, начал работать вплотную, чему радуюсь и, кажется, не один я. Здесь мы пробудем числа до 8-го декабря, т. е. в Софию выедем и 10-го собираемся улететь, если раньше ничего не сотрясется.
Как вы? Храни вас Бог!
До свидания.
Виктор и Мария Семеновна".
Без даты, на новогодней почтовой открытке:
"Дорогие Юля! Женя!
Ну, вот еще один год убавился из нашей жизни, а горевать или радоваться тому - и не знаешь. Такие времена наступили, что в иной раз вспомнишь библейскую проповедь о Страшном Суде: "и тогда живые станут завидовать мертвым". Во всяком разе, будучи днями на могиле Ирины, я поймал себя на мысли, лежит вот тихо под белым снегом и не мучается, ничто ее не тревожит.
Но раз Новый год наступает, то хоть здоровья можно пожелать друг другу, уж не богатырского, а хотя бы на сегодня, а завтра, чего Бог даст.
У нас хорошая зима после длинной и прекрасной осени.
Сегодня - 15, солнечно и все буржуи на лыжах в горы, в лес, а наши рабы в очередь с сумками.
Я почти не работаю, замучило высокое давление, начинается уже с утра, с больной головой за стол не сядешь. Кисну. На сердце муторно. Ребятишки растут непослушные, учатся плохо, эгоистичны, совсем не понимают своего сиротского положения.
М. С. сдает совсем. Что с нами и с ними будет, один Господь ведает. Да уж что будет, то и будет. Из Союза писателей я вышел. Ну, их всех к!..
Целую - Виктор".
"Дорогие Юля и Женя!
И мы поздравляем вас с праздником, уже наступившим. Бог даст хоть вам весну и тепло. У нас продолжается зима и сегодня, в ночь на 2-е мая, выпал глубокий снег на с трудом распустившиеся подснежники и зазеленевшую чуть травку. Предчувствие беды и конца света, томящее нас и меня в частности, постоянно и гнетуще, обретает все зрительные уже формы. Не думал я, как и все россияне, что разрушение наше надвигается так скоро и будет столь стремительно. Все казалось где-то за дальней горою, а оно уже шло, двигалось вокруг нас и в нас самих, но мы всегда умели не замечать гадости и неприятности вокруг себя. В жмурки, как дети, играли, вот и доигрались.
Мне вчера стукнуло 67 лет! Это много, и хотя жизнь пронеслась, как на салазках и все под гору, была она все же ничего, насыщенная всякой всячиной, и приключения в ней были, но была и работа по сердцу, и счастье бывало, и горе, но главное - была природа, походы по лесу, по горам и весям, ночевки и рыбалки на реке, замечательные люди, все было.
Спасибо жизни! Может, она мне позволит и роман закончить, тогда и совсем удовлетворен буду бытием своим, хотя работа тягостна, изнурительна. Воскрешать войну и все, что было на ней и вокруг нее, задача для моего возраста почти непосильная. Но работа над первой книгой идет к концу, одолеть бы вторую и там уж третью, хочешь не хочешь, а делать надо.
Шолохов молодец был, в 26 лет начал свою Великую эпопею, вот она у него и получилась яркая, всесветлая, озорная, страшная, многокровная и полная художественной энергии, а на моей книге лежит мрак и усталость, неизбежные спутники возраста.
Ну, как Бог велит. Сам хотел "дозреть", подойти ко главной книге, как велели большевики, "во всеоружии", вот и подошел!
Уметь - мало что умею и кровь остылая, в сердце глушь, тоска и как переусердствую, а иначе работать не умею, сразу тошнота подступает, голова болит и кружится.
Прошлым летом я долго жил в Овсянке вместе с Полькой, чтоб М. С. легче тут было. Наша Поля скучать не даст и всегда грязная, как поросенок, вот и на фото выставила грязную чушку.
Сейчас она или точнее - бабушка заканчивает первый класс и говорит: "На фиг она мне, эта ваша школа, я играть хочу". Ну, а как же потом-то? "А я замуж выйду и сразу на пенсию…" Вот такой хороший план у человека!
Бабушке очень трудно с нею, да никуда не денешься, надо и эту лямку тянуть, пока живы, но что потом с ними будет? Со всеми ими и с наши детьми тоже? Вот породили общество! Никакой уверенности в завтрашнем дне, полное банкротство.
Ну, ладно, чего-то я разлился, а хотел-то всего лишь комментарий к фотке написать.
Бывайте здоровы! Съезд наш все переносят и переносят, значит, увидимся не скоро.
Обнимаю и целую вас обоих - Виктор.
2 мая 1991 г., Красноярск".
К письму приложена открытка с рисунком В. Каневского "Сойка". На нем - пометки Астафьева. К голодному птенцу с открытым клювом по стрелке приписано: "Это Женя", другая стрелка указывает на сойку с бабочкой в клюве и рядом надпись: "Это Юля". На обороте короткий текст: "Женя! Юля! Вот так вот вас изобразил художник и тут уж ни убавить, ни прибавить…
Нежно Вас обоих целую. В.".
"Дорогая Юля! Дорогой Женя!
Вот долеживаю я в больнице положенное, появилось у меня тут свободное время и решил вам маленько "прописать про свою жизнь", как говорят у нас в деревне.
Жисть как жисть, идет и все в одном направлении. Отрешившись от всяких союзов и борьбы за несчастный народ и Родину посредством пустопорожней болтовни, решил я заняться делом наиболее необходимым этому самому народу и Родине, т. е. своим делом и думаю, что в этом и есть спасение - всякому своим делом заниматься, а коли сил достает, помочь ближнему своему заниматься этим же.
Закончив "Последний поклон" - последние главы печатались в № 2–3 "Нового мира" - все я лето, сидючи в Овсянке, отдал подготовке нового собрания сочинений. Молодое издательство "Сибирская книга" решило издать меня наиболее полно, и для начала мы наметили 14 томов. Летом я писал предисловие, готовил комментарии к первым 4-м томам, которые должны выйти в 1993 году. Боюсь, что далее этого дело не пойдет, ибо пока мы замысливали издание, пока собирали первые тома, цены на бумагу, оберточные материалы так выросли, что молодому издательству их не выдержать, ведь уже и без того стоимость одного тома определена в 100 рублей, и больше им, наверное, увеличивать нельзя…
Несмотря на это я работаю над "Затесями", началось печатание 1-й книги моего романа в "Новом мире" № 10–12, и я набираюсь сил для работы над второй книгой, авось и начну, трудная предстоит работа.
Осенью, в сентябре, был я на рыбалке в промысловой бригаде, ловили точунка, дивную маленькую рыбку. Ну и красную рыбу ловили, попался осетр на 35 килограммов, сожрали его и стерляди поели досыта.
На удочку поймали мало, осень затянулась и рыба не катилась, но зато в августе я вместе с Андрюшкой и Женькой отвел душу, изловив килограммов 20 хариуса и сделав Женьку заядлым рыбаком.
Вот там, на последней рыбалке, я и получил обострение легких и пробовал дома лечиться, но тут подоспела уборка, и я добавил простуды… Но уже ничего, оклемался. Лишь только тяжело со всеми нами, особенно с ребятами, они, гаденыши, чем дальше растут, тем с ними тяжельше, даже со своими ребятами было вроде полегше, они хоть немного учились и слушались. Эти же, как бараны или свиньи жвачные, ленивые, вредные, поперечные, на каждое слово десять в ответ, а старший - вообще наглым хамом растет, видно в папу удался, Ришка вроде бы всякая была, но не такая же дрянь, а Полька та в прадеда удалась, в моего папу. Во легкий характер! Все ей нипочем, слова от нее отскакивают, одно отличие от прадеда худое, тот был чистюля и в обиходе своем и домашнем обращении, эта же неряха, вральман, лентяйка, но беспечна и весела. Что с нею будет? Да и с ним тоже? Завел уже шмару, дружит с нею в открытую, дома почти не бывает, приходит пожрать, поспать… да иногда бабушке нахамить.
Во, наказание нам на старости лет! Марья едва уже живая, но топчется и с утра и до поздней ночи. Не дай Бог падет, пропали мы все и в первую голову эти беспечные, беды своей не сознающие дети.
У нас стояла теплая, сухая и прекрасная осень и вот разом кончилась - сразу морозы, снег и зима. Может, оно так и лучше.
Вот так и живем. О жизни вообще-то не пишу, она, как и всюду, разбродна, неопределенна и зла. И нет надежды на поправку, и если Господь нас еще раз не простит и не пожалеет, видно, пропадать всем нам, остаткам горького народа русского.
А как вы? Я пробовал вам звонить, но то ли вы были на даче, то ли телефон наш в очередной раз барахлит, ничего у меня не вышло. И написать собирался давно, слава Богу, вот собрался.
Желаю вам обоим сносного здоровья, сносной зимы, покоя в доме и на Земле, хлеба на столе.
Обнимаем, целуем, я и Маня.
Ваш - Виктор.
5 ноября 1992 г., Красноярск".
Следующее письмо относится, очевидно, к 1996 году, так как в нем упоминается очерк "Разговор со старым ружьем", написанный в это время. Текст Астафьева расположен на второй странице, в конце письма М. С. Корякиной Капустиным. Виктор Петрович нарисовал адонис и сделал к цветку такую приписку:
"Женя! Юля!
Не все Вам цветочки рисовать, и я вот нарисовал Вам стародуб-адонис, трава от сердца. Пейте по стакану в день, и хворать перестанете.
Виктор".
Письмо М. С. Корякиной:
"Милые, родные, Юля и Женя!
Ах, как летят дни и ночи - частицы жизни, а значит, и радости, и надежды, которым уж не дано сбыться, чтоб высветлить жизнь - печально! Однако так хочется почувствовать (хотя бы!), что душа еще не совсем состарилась и способна тихо мечтать, надеяться и тем замедлить скоротечность времени…
Я поздравляю вас со всеми грядущими праздниками и неизменно желаю вам много-много сил, которые дают здоровье, чтоб случались не минуты, а часы, дни и вечера - для души, когда можно дать себе волю почитать, посмотреть что-нибудь интересное по ТВ в безделье, чтоб никуда не торопиться, а устроиться поудобней в кресле или на диване, приснять тапочки, смазать кремом натруженные руки, чтоб утишить в них усталость, и, поглаживая то одну, то другую, созерцать…
Я иногда даже помечу для себя, чего надо бы посмотреть или послушать, но часто, оторвавшись от дел, спохвачусь, а паровоз уж ушел…
Еще я желаю вам хорошей, ласковой, теплой весны и лета, успешных дел и чтоб не прошло это золотое время мимо. Будьте хоть немножко, но оптимистичны, иначе как жить? А треп бесконечный политиков да разных ораторов не переслушать, более того, мы все равно ничего изменить не могли и не сможем. Хотя я, как наркоман, жду "Вести" - так боюсь войны, уж и не за себя, за ребят. Витя работает в какой-то туристической фирме, дома бывает "находами" - где-то поблизости от работы снимает комнату, говорит, с Мишкой, а может, с Машкой?.. Но домой приезжает чистый, прибранный, трезвый - и это слава Богу. Поля очень выросла, в каникулы изо дня в день ездила к "своим" лошадкам - далеко, но есть при заводе ипподром, лошади; у нее, послушаю, так то о Барселоне, то о Брыле… - Не из тучи гром! Как и у Жени - сына Татьяны и Андрея: учится в лицее нормально, но… помешан на химии! Иногда подумаю: кто из него выйдет? Ученый, учитель, изобретатель?..
Витя написал новую повесть, я четырежды ее перепечатала, затем размножила на ксероксе, и один экземпляр Витя уже отправил в "Новый мир" - как обещал. Написал рассказ "Разговор со старым ружьем" - славный, печальный, светлый и текучий, как ручеек, пока не споткнется на раздражении - ведь и политики, всяких беспорядков в стране!.. Все мы - рабы, в душе бунтующие, - раздражение тут как тут - все это очень мешает жить.
А ту работу, об эпистолярном творчестве Вити, пока (из-за других дел) отложила. Сделала много, но боюсь, что и не сделано много. Ну, будет как будет.
Ну что же? На этом я свое письмо и закончу…
Целуем и обнимаем вас всей семьей, помним и любим.
От Вити привет. Поля тоже передает, но помнит ли она вас - что-то не пойму.
Целуем - я и Витя".
Это письмо от Астафьевых - одно из последних, хранившихся в семейном архиве Капустиных…
Глава двенадцатая ВОЛОГДА. НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ
С людьми писательского круга Виктор Астафьев сходился легко и непринужденно. Дружба со многими из них завязалась на Высших литературных курсах. Особенно тесные отношения сложились у него с прозаиком из Курска Е. И. Носовым. Дружны они были до конца жизни (Носов лишь на несколько месяцев пережил Астафьева). Астафьев считал Носова своим лучшим другом и главным судьей в литературе. "Если мой рассказ или повесть, - писал он, - "показались" Носову, он признал и принял новую вещь - можешь тогда смело тащить ее в любой журнал, в любое издательство. Нежный, внимательный, добрый человек, он становится совершенно беспощадным, когда дело доходит до творчества, и требует с тебя так же, как и с себя…"
К 50-летию Виктора Петровича, которое широко отмечалось в Вологде, Евгений Иванович посвятил Астафьеву прекрасную статью с оптимистичным названием "До сбудутся наши надежды!". И Астафьев, и его поклонники находились тогда в преддверии рождения того главного, ради чего и появляются в нашем мире большие писатели. Никто не сомневался, что это должно вот-вот свершиться. И действительно - совсем скоро на свет появится "Царь-рыба"…