Ее отец смекнул, что раз уж дочь пошла по дурной дорожке и ей нечего терять, то неплохо бы из этого обстоятельства извлечь для себя пользу. За сущий пустяк он отдал Альфонсину жирному трактирщику. Тот, попользовавшись тринадцатилетней девочкой год, вернул ее обратно. Альфонсина пошла работать в местную забегаловку, а потом определилась работницей в мастерскую, где делали зонты.
В конце концов папаша Марэн, стараясь избавиться от испорченной девицы, посадил дочь в дилижанс, конечной остановкой которого был Париж. Когда молоденькая девушка без денег в одиночку отправляется в такой погибельный город, "чтобы хорошенько устроиться", можно довольно точно сказать, как именно она будет зарабатывать на жизнь.
Альфонсина приводила в свой темный угол студентов, тискавших ее на танцульках. Это была добавка к скудному жалованью швеи. Один из будущих поклонников осыпанной бриллиантами знаменитой Дюплесси вспоминал, как встретил ее грязную, голодными глазами смотревшую на продавца жареного картофеля... Не отрицая, что и в отвратительном наряде девушка была очаровательна, он все-таки не мог взять в толк, какие силы в столь короткое время могли превратить жалкую уличную проститутку в по-королевски роскошную изысканную женщину.
Восхождение Альфонсины действительно было стремительным. В одно из воскресений она с подругой отправилась в Сен-Клу в надежде подцепить какого-нибудь денежного красавчика. Затея, однако, не удалась, и девушки нашли дешевый ресторанчик, чтобы перекусить на собственные деньги.
Они весело болтали, когда к их столику подошел важный господин, представился хозяином ресторана и, спросив, вкусна ли еда, обратился к Альфонсине:
- Позвольте узнать, как вас зовут, мадемуазель?
- Мари Дюплесси, - ответила Альфонсина.
- Прелестное имя... И как оно вам идет! - пожирая ее глазами, улыбался толстяк.
Когда он отошел, подруга зашептала:
- Что на тебя наехало? Какая Мари Дюплесси?
- Ах, ты не понимаешь... Когда-то, когда я была совсем маленькой, моя бедная мама возила меня к крестной. Я помню красивый дом, цветы вокруг, белый мостик через ручей. Это место называется "Дю Плесси". Всего две буквы - и слово звучит так прекрасно... А Мари? Так звали мою мать. И так зовут Святую Деву. Верно?
Альфонсина не сказала подруге, что, пока та отлучалась поправить что-то в своем туалете, толстяк ресторатор снова подходил к их столику и предлагал приехать снова, но одной.
- Не забудь, меня зовут Мари Дюплесси, - сказала она подруге, обмениваясь с нею поцелуями, перед тем как расстаться.
...Через неделю Мари Дюплесси покинула свою комнатушку в Латинском квартале, где студенты оставляли ей на не слишком свежих простынях по нескольку франков.
* * *
Ресторатор поселил ее в нарядной квартирке, и Мари почувствовала себя на небесах. Теперь она не знала голодных вечеров и даже смогла исполнить свою давнишнюю мечту: купить пару ажурных шелковых чулок.
Еще больше похорошев от спокойной жизни и отоспавшись на мягкой постели, Мари однажды покинула свое гнездышко и показалась в театре. Этого было достаточно, чтобы ресторатор навсегда исчез с ее горизонта.
Скоро она стала любовницей человека с титулом, увидевшего ее в зрительном зале. Эта связь оказалась чрезвычайно полезной для начинающей куртизанки. Она открыла ей двери, за которыми собирались богатые мужчины, жаждавшие необременительных связей с юными и красивыми жрицами любви.
На одном из балов, которые давались за такими дверьми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распоряжение финансы свои собственные, и Мари смогла покупать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.
Любая красота требует достойной оправы. Платья, купленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить на них внимательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удовольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическами, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачиваются в твою сторону.
Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? - читала Мари в этих взглядах и была довольна.
К ней наконец-то пришла уверенность. Если деньги, перепадавшие ей раньше от мужчин, казались случайным везением, неожиданным подарком судьбы, то теперь Мари знала: ее лицо, тело, ее чувственность - вот товар, за который можно спросить дорогую цену.
И Мари научилась спрашивать. Призрак прежней нищеты все еще стоял перед ней. Она употребляла все усилия, чтобы он рассеялся окончательно, и, как ребенок, хватающий в магазине игрушек все подряд, заботилась, чтобы ни один кавалер со звонкой монетой в кармане не миновал ее алькова. У Дюплесси была наперсница, которая поставляла сведения о всех кандидатурах, способных хорошо заплатить за любовь.
В короткое время у ног Мари оказались самые блестящие мужчины Парижа, наследники древних высокородных семейств. Великолепно образованные, воспитанные в строгих традициях элитарной культуры, они волей-неволей помогли Мари окончательно изжить замашки нормандской крестьянки и разбитной подружки горластых студентов. Сказались также ее природная восприимчивость, врожденная тяга к утонченному и изящному.
Казалось, она родилась в родовом поместье, куда запросто наезжали короли, аристократизм впитан ею с молоком матери, а гувернантки и воспитатели не даром ели господский хлеб, выпустив в свет существо невинное и возвышенное, лишенное малейших представлений о пороках, снедающих человечество. И это не было притворством. Одаренная натура двадцатилетней куртизанки действительно тянулась к тому, что показалось бы смехотворным ее подругам по несчастному ремеслу.
У Мари Дюплесси, никогда не знавшей ни школы, ни учителей, была библиотека с томиками Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Ламартина. Она чувствовала меланхолическую прелесть стихов Альфреда де Мюссе, которого принимала у себя, как, впрочем, и Эжена Сю, Бальзака, Теофиля Готье. Она зачитывалась романами Виктора Гюго. И неудивительно, что он вызывал ее преклонение, - хотя бы за то сострадание, с которым он описал печальную судьбу такой же, как она, куртизанки, Марион Делорм.
Дюплесси любила живопись, ездила по салонам, выбирая для себя картины. Она отдавала предпочтение сюжетам жизнерадостным, навевающим мысль о расцвете, грядущем тепле. И оттого в ее квартире было несколько полотен, воспевающих весну.
Дочка грубого папаши Марэна начала брать уроки музыки. Дело быстро пошло на лад, и скоро Мари играла на пианино несложные пьесы, но в ее исполнении было много чувства.
Особой привязанностью Мари Дюплесси был театр. Она относилась к нему по-детски восторженно, с благоговением, и недаром однажды Дюма-отец посоветовал ей идти на сцену. Ему казалось, что артистическая, эмоциональная натура девушки расцвела бы там пышным цветом.
Мари Дюплесси
То, что очень скоро вокруг Мари собрались не только прожигатели жизни, видевшие в ней красивую игрушку, но и люди литературно-художественных пристрастий, говорит само за себя. Она была выше, по-человечески значительнее и чище своей постыдной профессии. И это не могло не бросаться в глаза.
У Мари было много знакомых среди актрис. К тем, кто восхищал ее своим талантом, она искренне привязывалась, дорожила их добрым отношением и была с ними очень откровенна.
Примадонна театра "Варьете" Юдифь Берна, ставшая подругой Дюплесси, в своих воспоминаниях приводит ответ Мари на вопрос, почему та занимается проституцией.
"Почему я продаю себя? Потому что труд работницы не принес бы мне той роскоши, неодолимую тягу к которой я испытываю. Просто я хочу познать утонченные удовольствия, радость жизни в изысканном и культурном обществе. Я всегда сама выбираю себе друзей. И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь. Вот в чем трагедия моей жизни. Нельзя иметь сердце и бьггь куртизанкой. От этого можно умереть".
Нечего и говорить, как уязвим этот ответ с точки зрения общественной морали. Любовь к роскоши! Лучше бы Мари сказала о боязни нищеты и голода. О том, что, родившись на свет, оказалась никому не нужной и, словно приблудная собачонка, рада была побежать за первым, у кого в руках не было палки, делать то, что ей прикажут, из-за куска хлеба. Такие слова оправдали бы Мари. Очевидно, она была бесхитростна. Стало быть, тем более стоит верить ей: "И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь..."
Сложись обстоятельства по-другому, в родной нормандской деревушке она садилась бы за стол для нехитрого обеда с работягой-мужем и прелестным ребенком, а то уже и двумя. И была бы счастлива этой долей. Недаром, наблюдая ее парижскую жизнь, роскошную и страшную, современники убеждались, что по натуре Мари - женщина, "которую ничтожный случай сделал куртизанкой, и куртизанка, которую ничтожный случай мог превратить в самую любящую, самую чистую женщину".
Но случая "не случалось"... Напротив, все убеждало Мари, что ее судьба предрешена.
* * *
Площадь Мадлен в Париже, пожалуй, одна из самых красивых. В немалой степени этому способствует ее главное украшение - церковь во имя Святой Марии Магдалины.
Вот уж поистине - к основанию этого здания сложили свои щедрые дары две богини: истории и архитектуры.
Говорят, что мысль о ее возведении принадлежала мадам Помпадур, некоронованной королеве Франции и, безусловно, одной из самых знаменитых "магдалин".
Церковь заложил сам король Людовик XV в 1764 году. Все было обставлено очень пышно и торжественно. Однако его фаворитке так и не удалось увидеть свою идею воплощенной: она умерла в том же году и, как рассказывают, перед самой кончиной набрасывала рисунок фронтона церкви. Глубоко символично, что этой женщиной, жизнь которой была в глазах церкви столь греховна, владела мысль о святом пристанище для тех, кто нарушил одну из Христовых заповедей и погряз в прелюбодействе. Здесь они могли бы исповедоваться, просить у Святой Марии Магдалины заступничества перед Всевышним за свою беспутную жизнь. Возможно, и сама маркиза Помпадур хотела бы, чтобы ее многогрешную душу священник напутствовал бы именно под сводами этой церкви, а бренные останки нашли бы приют на соседнем кладбище. Однако для маркизы Помпадур все сложилось иначе. Но грешницу, прекрасную, как ангел, знаменитую на весь роскошный и порочный Париж, здесь все-таки отпевали. Она была прихожанкой этой церкви и жила буквально в нескольких десятках шагов от нее. И, как догадывается читатель, звалась она Мари Дюплесси.
...Дом под номером 11 по бульвару Мадлен до сих пор стоит на своем месте. Разумеется, современные витрины на первом этаже и офис британских авиалиний, расположенный там же, не красят его седины. Но дотошные исследователи любовной летописи Парижа, конечно, знают, что в 40-х годах прошлого столетия здесь жила и окончила свои дни знаменитая красавица - куртизанка Мари Дюплесси.
Квартира "принцессы наслаждений" находилась на втором этаже. Три высоких полукруглых окна, опоясанных балконом с изящной чугунной решеткой, как бы приглашают заглянуть внутрь и представить себе былое великолепие апартаментов, где, как вода в песок, истекали без следа быстротечные дни прелестной и пропащей Мари.
Огромные апартаменты отличались дворцовой отделкой. Здесь царствовал стиль рококо, утвердившийся некогда по воле мадам Помпадур. О фаворитке напоминали и принадлежавшие ей часы, бронзовые, позолоченные, украшенные фарфоровыми птичками.
Словно по какому-то тайному договору с давно отошедшей в небытие мастерицей любовной науки, в салоне Мари дремали дивные коллекции изящных вещей, которые в свое время так занимали мадам Помпадур. Редкие шедевры основанной ею фабрики в Севре, тонкий саксонский фарфор с куртуазными рисунками, грациозные кокетливые статуэтки, флорентийская бронза в шкафах Буля.
Здесь пели райские птицы, лишенные возможности из-за вызолоченных клеток оказаться на ветвях редкостных растений в кадках из полированного дерева.
В гостиной свет люстр дробился и множился в венецианских зеркалах, развешанных так, что создавалась иллюзия бесконечности пространства. Драгоценные гобелены несколько усмиряли это буйство огней и отражений. Мебель красного дерева дополняли светильники, литые фигуры из чистого серебра. Здесь стоял великолепный рояль "Плейель" из ценнейших пород дерева и с клавишами из слоновой кости: Мари нередко развлекала гостей вальсами и баркаролами.
Главным местом среди всего великолепия, неким алтарем в храме любви, была гигантская кровать причудливой формы из розового дерева с ножками, изображавшими фавнов и вакханок. Словно бутон с раскрывшимися лепестками, лежащий на траве, покоилась она на огромном, во всю спальню, ковре с растительным орнаментом.
В будуаре со стенами, затянутыми китайским шелком, стоял столик с семью ящичками. Это был подарок Мари от семи любовников, которые, не имея средств одним махом купить ее ночи, добыли себе право на розовую кровать как бы в рассрочку. Сбросившись всемером, каждый из них мог раз в неделю навещать дом на бульваре Мадлен.
Но был человек, богатство которого позволило ему приобрести для Мари всю эту роскошь. И в сущности, именно ему по праву покупателя принадлежало в этой квартире все: от фарфоровой птички на часах мадам Помпадур до самой Мари Дюплесси.
...С графом Штакельбергом Мари познакомилась, когда ей исполнилось двадцать лет и она, самая элегантная, утонченная, манящая и пугающая дива, была живой достопримечательностью Парижа.
Восьмидесятилетний граф, в прошлом российский посланник в Вене, на склоне лет осел в Европе, где, всем пресыщенный и все повидавший, не находил применения своему громадному состоянию. Он был женат, но его брак выродился в чистую условность, впрочем им соблюдаемую. Штакельберг вообще был человеком традиций, закостенелым в аристократических предрассудках, и говорили, что на его званых вечерах гости неукоснительно рассаживались согласно своим титулам.
Мари в его жизни стала исключением из правил, последним щемящим чувством, в жертву которому Штакельберг принес все, даже собственное достоинство. Он отлично знал, что поторопился родиться и не мог дать Мари той любви, которой требовала ее чувственная и романтическая натура. Не желая становиться жертвой неотвратимого обмана, Штакельберг оставил право обитательнице особняка на бульваре Мадлен иметь стольких и таких любовников, какие ей будет угодно.
Впрочем, Мари обладала достаточным тактом, чтобы щадить чувства своего старого друга, и ее спальня оглашалась возгласами молодой страсти, только когда Штакельберг отбывал по семейным надобностям.
Современный кинематограф дал свою интерпретацию отношений знатного вельможи и молоденькой содержанки. Она-де напоминала тому умершую от чахотки дочь. Тем и объясняется золотой дождь, пролитый безутешным отцом на голову недавней уличной потаскушки. Однако эта версия не находит никаких реальных подтверждений.
Штакельберг оказался для Мари крепкой опорой в шаткой карьере куртизанки. Она тратила по сто тысяч франков золотом в год. Ее молчаливый русский покровитель оплачивал безумные счета за драгоценности, лучшие ложи в театрах, поездки на курорты, азартные игры - время от времени ей, ищущей сильных ощущений, случалось ими увлекаться. Штакельберг подарил Мари голубую двухместную карету. Запряженный прекрасными лошадьми, этот выезд останавливал взгляды прохожих как зрелище, достойное изумления. В любое время года квартира Мари была заполнена диковинными цветами, специально доставленными издалека. Среди этой вечноцветущей оранжереи не было только роз. От них у Мари кружилась голова, поэтому она предпочитала скромные, непритязательные цветы без малейшего запаха - камелии.
Везде и всегда - в театре, на прогулках в знаменитой голубой карете по Елисейским полям, на балах полусвета, меняя туалеты, украшения, прически и кавалеров, Мари оставалась постоянной в одном: ее тонкие пальцы сжимали любимые цветы. Дама с камелиями - это прозвище напрашивалось само собой, ибо вполне отвечало таящему какую-то сокровенную тайну образу пленительной женщины.
Мари Дюплесси оставила объяснение своему предпочтению этим цветам:
"Я люблю засахаренный виноград, так как он без вкуса, камелии, потому что они без запаха, и богатых людей, оттого что они без сердца".