Однажды Веригин, берейтор графа Волькенштейна, служивший раньше у Салаговых, расхвастался перед актером крепостной труппы Михаилом Щепкиным, что, мол, у него в любовницах не какая-нибудь конопатая Лушка, а самая настоящая турчанка. Легко представить, какое впечатление могли произвести такие разговоры в курском захолустье! И видимо, произвели, если Щепкин сказал:
- Не верю, Веригин! Покажи мне ее...
- Изволь! Только просто так граф в Ахремовку, где живет моя любезная, не отпустит! Надо что-то придумать...
Им сопутствовала удача. Повод заявиться туда возник сам собой: граф, театрал и меломан, снарядил несколько понимающих в музыке людей, прослышав, что в деревне Ахремовке, где было имение Чаликовых, продаются духовые инструменты.
Наверное, все двадцать пять верст пути они проговорили о "предмете" берейтора, потому что Елена Дмитриевна вспоминала, что, появившись в помещичьем доме, молодые люди глядели все больше на нее, чем на флейты с трубами.
Алена старалась этого не замечать, разговаривала с гостями сдержанно, с достоинством. Ей очень хотелось разглядеть того, кто назвался Михаилом Щепкиным. Но ей почему-то казалось, что если она подымет на него глаза, то обязательно встретится с его внимательным взглядом. Смущенная этим чувством, она под каким-то предлогом поспешила уйти к себе.
Жизнь научила Алену осторожности. Ее красота и беззащитное положение приживалки-воспитанницы не давали покоя многим любителям легкой добычи. Судьба как бы испытывала, насколько душевно вынослива эта семнадцатилетняя девушка без родного человека-советчика рядом.
Сколько разных лиц, опасных и искусительных житейских ситуаций возникало на ее пути! Легко ли с него не сбиться?
Веригин не сомневался в доступности красивой турчанки и потому, оговорив ее перед Щепкиным, особого греха за собой не чувствовал. К тому же, в бытность свою учителем у Салаговых, он испытал на себе неприязнь Алены. Прямодушная, не терпящая несправедливости, она открыто возмущалась грубым обращением с мальчиками Салаговыми, у которых Веригин тогда был учителем. В конце концов Веригина прогнали. Он оказался в берейторах и теперь, вспомнив прошлое, не упустил случая расквитаться.
И просчитался. Более того, оказался невольным благодетелем двух людей, как будто созданных друг для друга. Один только прелестный облик Алены, ее спокойствие и достоинство, с которым она себя держала, для Михаила тотчас свели на нет гнусные байки Веригина.
...Они влюбились друг в друга в первую же встречу, хотя, как Елена Дмитриевна говорила: "Я того не показывала". Зато Михаил был весь как на ладони, и стоило гостям уехать восвояси, как в доме Чаликовых стали говорить, что, мол, дело яснее ясного - приглянулась она Щепкину.
Между тем молодые люди, зависимые от желаний и прихотей своих хозяев, виделись очень редко. Елена Дмитриевна точно помнила - за два года четыре раза. Зато каждая встреча становилась событием. Однажды случилось им быть вместе на святочных посиделках, когда так кстати задуло свечу и Михаил, воспользовавшись темнотой, чмокнул ее в щеку. В другой раз он подарил ей две банки помады. И вот как-то Алена увидела Михаила на сцене. Он играл в маленьком провинциальном театре, и все, что там происходило, необычайно ее заинтересовало. Ах, какие тут говорили слова: любовь! страсть! измена! На глаза у зрителей наворачивались слезы. И у нее тоже. Особенно Алене понравился Щепкин.
Однажды девушке повезло, и ей удалось увидеть Петербург, где она побывала на настоящем придворном маскараде и вообще разных развлечений попробовала - качелей, горок. Но все это было несравнимо с театром. Петербургская сцена потрясла ее, и ничто для нее в этом городе более не существовало. Люди, бывшие с нею, пожимали плечами: "Живши семь лет в деревне, в глуши, приехавши в столицу, где все увеселения, ей, кроме театра, ничего не нравится!"
Но театр в ее душе теперь накрепко соединился со светлоглазым, живым и веселым молодым человеком, который писал ей письма с теми самыми словами, которые безотказно действуют на женское сердце вот уже не один век.
...Между тем об одном Щепкин умалчивал, все оттягивая и оттягивая тяжелое признание. Михаил боялся сказать своей ненаглядной турчанке, что он крепостной. Это сразу обозначило бы между ними расстояние, как от земли до неба. Выйдя за него, Алена становилась тоже крепостной. И граф Волькенштейн волен... Ах, разве он, играя слугу Розмарина в сумароковской "Вздорщице", не восклицал да и в жизни не видывал: "Стегают и людей без вины иные господа, да и продают их так же, как и лошадей..."!
Когда Алена все узнала, было уже поздно. Она любила безоглядно. Показала Мишины письма своей благодетельнице Чаликовой. Та читала их, читала, потом задумчиво сложила стопочкой и, вздохнув, сказала:
- Вспомнила я, мне муж писал, когда в женихах был. Куда-то их полк уходил, и такие письма я получала, что стала его любить. Слова-то, они власть имеют, и твой, по письмам, умен и тебя любит. Да только не об этом речь сейчас... Ты посуди, Аленушка. Он - господский человек! Как же тебе в неволю пойти?! Своими-то ногами? Хоть я и знаю, что нет ужаснее безнадежной любви. Не дочь ты мне, а как дочь. И сердце мое разрывается. Если б были деньги у меня, выкупила бы друга твоего. Решай, Аленушка... Сколь могу - помогу. И вид дам...
- Я все буду сносить с терпением, ибо сколько я его люблю... Все равно не переживу, когда за него не выйду.
В 1812 году Алена Дмитриевна стала женой провинциального крепостного актера Михаила Щепкина.
* * *
Однажды, когда Елена Дмитриевна уже была замужем, до нее дошли слухи, что семья турецкого паши, приехавшая в Петербург, разыскивает дочь, пропавшую у них при взятии Анапы. Обещали большое вознаграждение тому, кто укажет ее следы. По слухам, турецкому владыке было известно, что дочь находится где-то в России: видели, как ее подобрали русские солдаты.
Как пишет невестка Щепкиных в своих воспоминаниях, Елена Дмитриевна была уверена, что разыскивают именно ее: в своем происхождении она не сомневалась. Люди, у которых ей довелось побывать в воспитанницах, не делали из этого секрета и довольно подробно обо всем рассказали. Да и объявленные приметы совпадали. К тому же во внешности Щепкиной сразу был виден Восток: оливковый цвет лица, смоляные волосы и глаза - очи, словно с персидских миниатюр. Однако привычки и пристрастия никак не выдавали происхождения Щепкиной. Кроме одного - она любила сидеть, подогнув ноги...
Но Елена Дмитриевна желала, чтобы в ее судьбе все осталось так, как свершил случай и любовь к Михаилу Щепкину. И посланцы турецкого владыки уехали домой ни с чем...
Между тем любви Щепкиных предстояло выдержать немалые испытания, и среди них для многих сокрушительные: домашнюю неустроенность, постоянные денежные нехватки. Долгие годы жалованье молодого актера Щепкина было так скудно, что, по воспоминаниям, о нем не стоило даже говорить.
Театральные труппы, где он играл, кочевали в поисках хороших сборов с места на место, а актерские семьи следовали за ними. Едва успевала Елена Дмитриевна обустроить какой-нибудь холодный угол на время гастролей, как подходило время снова собирать корзины, сниматься с места и ехать дальше. Полтава, Харьков, Тула, Курск, Ромны, Кременчуг и целая вереница Бог знает каких, не помеченных на картах селений, местечек - жизненный путь актера Щепкина, многотрудный и тернистый путь, полностью разделила его верная подруга.
...Иногда денег не хватало даже на переезд и первое обзаведение. Тогда Щепкин уезжал с труппой и, заработав, что-то присылал жене. Она снова упаковывала вещи, собирала ребятишек, которых исправно рожала мужу, и ехала на новое место.
Чудесный дар Щепкина не спасал убогие, наспех поставленные спектакли, и сборов почти не было. Однажды на одной из ярмарок, где играла труппа, дела пошли вовсе неважно. Щепкин жил у приютившего его купца-театрала Заикина. Раз тот заметил, что Михаил Семенович уронил письмо. Любопытный купец, думая, что это любовная записка, тайком прочел его. А письмо было от Елены Дмитриевны. Жаловалась она, что сидит без копейки, ума не приложит, как быть и что делать.
Заикин немедленно пошел по знакомым и всюду, показывая письмо, просил помочь актерскому семейству. Быстро собрал рублей сто и, вручая их Щепкину, выговаривал ему за скрытность и недоверие к зрителям, которые, хоть их и мало, ценят его талант. "Не ходить же мне, в самом деле, просить милостыню...", - смущенно отвечал актер.
Всеми силами старался Щепкин вырваться из крепостной зависимости. Подмогой ему был великий талант и всероссийская слава, которая делала его рабское положение в глазах общества недопустимым. В судьбе Щепкина приняли участие многие замечательные люди: известный гуманист того времени князь Н.Г.Репнин, декабристы М.И.Муравьев-Апостол, С.Г.Волконский, писатель И.П.Котляревский и другие. Только в 1821 году Щепкин, его жена и дочери стали свободными. Сыновья же еще оставались крепостными.
На тропининском портрете Елене Дмитриевне тридцать семь лет. Позади четырнадцать лет жизни с великим актером, одним из самых замечательных людей той эпохи. В письмах к жене Щепкин пользовался особым "любовным шифром": подписывался не "Миша", а "Маша". К ней же обращался: "Друг мой Алеша..." За этой словесной игрой чувствуется радостная покорность, с которой несравненный, единственный, обласканный российской публикой Щепкин уступал своей Елене Дмитриевне бразды правления в их семейном дуэте. Он был укрыт ею от житейских бурь в надежном убежище, возведенном ее терпением, умом, добротой и женской мудростью.
Лишь в 1823 году, после более чем десятилетних странствий, семейство Щепкиных осело в Москве. Михаил Семенович блистательно здесь дебютировал и скоро занял место ведущего актера. Слава его, великолепного мастера сцены, из года в год поднималась все выше и выше. Стало ясно: имя Щепкина навсегда останется в плеяде светочей русской культуры. Что же Елена Дмитриевна, верная "Алеша"?
История предпочитает не замечать, что ее герои осаду священного Олимпа начинают с колыбели, пеленок, материнских рук и их судьба в немалой степени зависит от той, что в счастливый или недобрый час встретилась на жизненном пути.
Справедливости ради надо сказать, что и среди жен есть свои таланты, свои непревзойденные образцы. И Елена Дмитриевна по праву достойна лаврового венка, но не как муза науки или искусства, а как доброе божество домашнего очага. Это талант, ни с чем не сравнимый.
Как часто женщины не облегчают, а донельзя усложняют, а порой приводят к безвременному роковому концу жизнь гениев. Они вовсе не злодейки. И можно ли их укорять в отсутствии редчайшей, но необходимой для жизни с гением способности - самозабвения?
* * *
Карьера Щепкина-актера складывалась небезмятежно, что вполне понятно - его манера игры сближала театр и реальность. Это было слишком необычно, чтобы нравиться консервативной публике. "Я помню, - писал Михаил Семенович, - считалось невозможным говорить на сцене просто и непринужденно, как говорят в жизни. Это считалось неприличным для сцены..."
Кроме того, его мучил "мелкий" репертуар, о чем приходилось спорить, недружелюбие и зависть некоторых коллег, с чем приходилось смиряться. Играл он почти каждый день роли, далеко не всегда для него интересные.
Но вся тревога и неудовлетворенность утихали, когда Михаил Семенович возвращался в благодать своего дома, где всем правила его "Алеша".
А это "все" к 1831 году состояло из двадцати четырех человек - целая коммуна, в которой всем хватало теплоты и внимания. Откуда же взялось такое большое семейство?
К шести собственным детям добавились сироты товарища Михаила Семеновича по провинциальным гастролям Барсова и дочь разорившегося купца, подруга его дочерей, которую он взял на воспитание. Щепкин перевез к себе всю родню с престарелым отцом во главе: брата, двух сестер, матушку - под опекой своей турчанки-невестки она дожила чуть ли не до ста лет.
Но самое главное, Щепкины давали приют престарелым актерам, часто бессемейным, никому не нужным.
- Ах, жалко мне эту старуху. Она совсем одинока. Я просил ее переехать ко мне жить. Ты как, Алеша?
- Ну, что же, Мишенька...
Такие диалоги между Еленой Дмитриевной и Михаилом Семеновичем заканчивались тем, что в доме появлялся новый человек. В результате, как писал знакомый Щепкина, "это было что-то вроде домашней богадельни, порученной заботливой жене его...".
За первые восемь лет службы в Малом театре Щепкин скопил денег и купил дом с большим палисадником для своего обширного семейства. Он был очень рад возможности преподавать в театральной школе, так как это давало приработок. Из Елены Дмитриевны получилась хорошая экономка и хозяйка, которая многое умела делать собственными руками. Ее жизненный опыт сослужил ей добрую службу: она привыкла довольствоваться для себя малым и истинное удовольствие находила совсем не в том, что обычно радует женщин.
Многочисленная молодежь, приходившая в их дом к щепкинским детям, особенно любила "оседать" в комнате Елены Дмитриевны. Шум, гам и молодые, а потому развеселые разговоры ей не мешали, как, впрочем, и старушечье ворчанье. Гости разных сословий и возрастов чувствовали себя желанными, своими в этой семье. "Все в ней деятельно суетились, шумели и о ком-нибудь заботились, и все в ней было полно жизни в самых разных проявлениях, - свидетельствовали очевидцы. - По комнатам двигались дряхлые старушки в больших чепцах; тут же расхаживали между ними молодые студенты, сыновья М.С.Щепкина и их товарищи. Часто среди них появлялись молодые артистки, вместе с ним игравшие на московской сцене, и подходили к хозяину с поцелуями. Поцеловать М.С.Щепкина считалось необходимым. Его обычно целовали все - молодые и пожилые дамы, и знакомые, и в первый раз его видевшие: это вошло в обычай. "Зато ведь,--- говорил М.С.Щепкин, - я и старух целую". Он пояснял этими словами, какую дань он платит за поцелуй молодых дам.
Случалось, что полная, округлая фигура хозяина дома показывалась глубоко за полночь: Михаил Семенович был дорогим гостем во многих домах, любил посидеть, поговорить, в картишки "по маленькой" перекинуться. А Елена Дмитриевна до этого была не охотница, да и годы брали свое. И что же? "Пусть их... - улыбалась она. - Ему же веселее, и развлечение ему. А я на старости лет полюбуюсь на него, что он не хандрит".
...Щепкины потихоньку старели, но рядом подымалась молодая поросль: бегали внуки, обожавшие деда с бабкой. Старики, не заботясь о покое, не спешили отделять детей. Здесь радовались новой жизни, наставляли, учили, женили, провожали в последний путь. И это касалось совсем чужих людей.
Дом Щепкиных, уже знаменитый на всю Москву, для многих являлся идеалом семьи. Его стены оставались недоступны злу, людскому равнодушию. Здесь десятилетиями текла жизнь, свободная от эгоизма, накопительства и фантастически богатая тем, что не купить ни за какие сокровища мира...
Тот век прошел, и люди те прошли;
Сменили их другие...
* * *
Как ни печально, к преддверию "гроба рокового" человек добирается не только с истерзанным временем телом, но и с душой, уязвленной одиночеством, опустошенностью, разочарованием в лучших своих надеждах.
Семейный союз Елены и Михаила Щепкиных - счастливое исключение. Они сошли в могилу, ничем не опечалив сердца друг друга, не растеряв тех душевных качеств, в которых человечество нуждается больше, чем в гениальных озарениях. Вполне возможно, что первое было следствием второго.
Елена Дмитриевна не изведала старческого уродства и в преклонных летах отличалась особой осенней красотой - верный признак добрых, незлобивых душ.
...Я в последний раз, словно прощаясь с живым человеком, смотрю на портрет. Роза в черных кудрях "верной Алеши" так нежна и свежа, будто срезана только что в ее московском палисаднике, а не целых сто семьдесят лет назад.
ПИСЬМО ДЛЯ АЛЬФОНСИНЫ
В гибельном фолианте
Нету соблазна для
Женщины. - Ars Amandi
Женщине - вся земля.
Сердце - любовных зелий
Зелье - вернее всех.
Женщина с колыбели -
Чей-нибудь смертный грех.
М.Цветаева
В середине прошлого века в необычайную моду вошли камелии. Цена на них вдруг резко подскочила. Букет из камелий стал изысканным и желанным подарком.
Это неожиданное пристрастие к цветам, довольно скромным на вид, было эхом романтической и печальной истории, некогда происшедшей в Париже.
Как странно устроено человеческое сердце! Оно забывает громкие исторические события, стоит им только отбушевать. Оно не утруждает порой себя памятью о людях, вполне того достойных, немало потрудившихся для потомков, добродетельных, отмеченных необыкновенным умом и способностями.
И оно же, это глупое, необъяснимое сердце, ни в какую не хочет предать забвению то, что, казалось бы, не имеет большого значения ни для прошлого, ни для настоящего, ни для будущего. История молоденькой парижанки, умершей ровно сто пятьдесят лет назад, лишний раз подтверждает это.
Между тем ее имя волновало людей гениальных, которые, кажется, могли употребить свой дар на что-либо более значительное. Но они посвятили этой женщине страницы, которые читают и по сию пору. В ее честь звучат бессмертные мелодии. Самые талантливые и красивые актрисы мира считали за великое счастье воплотить ее образ на сцене и на экране.
Но может быть, самое главное, что помимо собственной воли удалось совершить "порочному ангелу Парижа", - это пробудить в человеческих сердцах способность к сочувствию и милосердию - качества, несмотря на всю их простоту, такие редкие в нашем мире.
* * *
Альфонсина родилась в 1824 году в Нормандии. Семья жила в деревне Сен-Жермен-де-Клерфей и едва ли могла считаться образцовой. Папаша Марэн, глава семейства, был известен неистребимой страстью к бутылке. Про мать, правда, ходили глухие слухи, что она была благородного происхождения. Какие-то жизненные перипетии обрекли ее на печальное существование с пьяницей, от которого она, оставив двух маленьких дочерей, все-таки сбежала в Париж. Там ей удалось устроиться горничной в богатый дом. Она умерла, когда старшей дочери, Альфонсине, исполнилось восемь лет.
Без присмотра, без дела, кое-как перебиваясь скудным куском в опустошенном отцовским пьянством доме, Альфонсина часто бродила по деревне в еще материнских обносках. Под этими лохмотьями взрослело, вопреки всему наливалось соками жизни ее тело - будущий фетиш, искус и дорогостоящее удовольствие парижских нуворишей.
Альфонсина, незаметно перебравшись в отрочество, влюбилась в парня, который работал на местной ферме. Тот оказался не промах, и скоро в деревне заговорили, что дочка пьяницы оставила свою девственность под зарослями ежевики. Это происшествие, давшее пищу для разговоров местным сплетницам, в конце концов могло бы окончиться для Альфонсины вполне благополучно. Подняться с помятой травы женихом и невестою - дело, особенно для деревни, обыкновенное. Но малый с фермы вовсе не имел желания связывать себя с деревенской бродяжкой. На Альфонсину стали показывать пальцем, называли ее дурными словами.