Красавицы не умирают - Людмила Третьякова 28 стр.

Однако, как только наступало лето, Екатерина Пав­ловна появлялась в Павловске. Их взаимная симпатия снова грозила стать притчей во языцех высшего света, тя­нувшегося сюда вслед за императорским семейством. Но теперь очередь волноваться, наблюдая бродивших по пав­ловскому парку Багратиона и Екатерину, настала для ее старшего брата, Александра I. Что составляет предмет их долгих разговоров? У нового императора, взошедшего на трон, переступив труп отца, был свой резон интересовать­ся тем, что стоит за сближением его сестры и боевого ге­нерала. Накатывавшие события заставляли его поневоле быть подозрительным. После заключения мирного догово­ра с Наполеоном он услышал ропот недовольства и осуждения своих подданных. Да что подданных? Родная и лю­бимая сестра высказала ему немало горьких слов и упре­ков в неумении отстоять интересы России. Само по себе это могло и не особенно волновать его. Так, небольшие се­мейные распри. Но когда он понял, что Екатерина сдела­лась фигурой весьма популярной в обществе, настроение его изменилось. Близость к ней генерала, в руках которого была реальная военная сила, способная подняться по его единому слову, становилась опасной. Александр умел пря­тать свои истинные чувства, но теперь неприязнь к Багра­тиону поселилась в нем прочно. Он подозревал его в сго­воре с сестрой, в выжидании момента, когда можно будет покончить с ним. И, надо сказать, донесения шпионов, оседавшие у него на столе, подтверждали его самые мрач­ные предположения.

Шведский посол граф Стединг писал своему королю о том, что в обеих столицах открыто обсуждается вопрос о замене царя: "...доходит даже до утверждений, что вся мужская линия царствующей семьи должна быть исключе­на, и, поскольку императрица-мать, императрица Елизаве­та не обладают надлежащими качествами, на трон следует возвести великую княгиню Екатерину".

Той же осенью 1807 года, когда составлялось это до­несение, было перехвачено письмо, посланное неизвестным корреспондентом в Россию, содержание которого, однако, не оставляло сомнений в готовящемся на Александра I по­кушении.

"Разве среди вас больше нет ни П..., ни Пл..., ни К..., ни Б..., ни В...?" - спрашивал анонимный автор, и в начальных буквах сокращенных слов легко угадывались имена лиц, принимавших участие в убийстве Павла I: Па­лена, Платона Зубова и других.

"...Говорят, что русский император будет убит", - в письме, датированном 1 сентября 1807 года, пишет Напо­леон.

Итак, мысли о смещении монарха носятся в воздухе, как и имя той, что обладает "надлежащими качествами", чтобы заменить развенчавшего себя в глазах общества Александра и стать новой императрицей - Екатери­ной III. Это - Екатерина Павловна Романова.

В какой мере слухи о перевороте, вновь открывавшем путь на русский трон женщине, имели под собой реальную основу? Этот вопрос остается до сих пор не выясненным. Главная трудность здесь в отсутствии документов, под­тверждающих существование заговора. Но ведь бумаги, содержащие такого рода сведения, горят в первую очередь.

Как бы там ни было, но несомненно то, что общность взглядов на вещи, принципиально важные для них, лишь усугубила взаимную симпатию Багратиона и Екатерины. Что же было - это принципиальное? В первую очередь Россия. Со всем клубком трудных, порой трагических ситуаций преднаполеоновской поры и самой эпохи 12-го года.

Н.М.Карамзин, связанный с Екатериной Павловной узами дружбы и душевного расположения, говорил о ней: "Она русская женщина", подчеркивая ее патриотичность, чувство глубокой личной заинтересованности во всем, что происходит в государстве. То же самое можно отнести и к Багратиону. Он, грузин по рождению, пожалуй, один из самых "русских" генералов, если понимать под этим го­товность ради интересов России забыть самого себя, идти на любые жертвы, лишь бы она - жила, процветала...

Тильзитский мир, уступчивость Александра раздража­ли Багратиона. Ему было легче умереть на поле боя, чем поставить под сомнение неоспоримость российского могу­щества, престиж суворовских "чудо-богатырей". Сестра царя в этом вопросе его полная, безоговорочная союзница. Ее мнения по поводу внешней политики России суще­ственно отличались от того, чего придерживался Алек­сандр I.

Разве могло это - жгучее и больное - не быть предметом разговоров в безмятежных аллеях Павловска? Разве только одно взаимопонимание, единение мыслей и чувств не способны дарить минуты душевной близости?

И все-таки Александра мучил вопрос: мечтала ли сест­ра о лаврах Екатерины Второй? Отводила ли она Багра­тиону роль Орлова в грядущем перевороте? Узнав о смер­ти Петра Ивановича, царь обратился к генерал-лейтенанту С.И.Салагову, бывшему доверенным лицом Багратиона, с прямым вопросом: нет ли в бумагах покойного писем его сестры, компрометирующих высочайшую фамилию? Салагов не замедлил сообщить Александру I результаты вы­полнения "всевысочайшего поручения отыскания записок". Сначала он поделился с царем недоумением: против обык­новения, Багратион, отправляясь в Житомир, захватил с собой шкатулку, в которой хранил личные бумаги. Раньше он этого не делал, и переписка, по-видимому, хранилась у Салагова. После житомирской поездки "записок" Салагов не обнаружил. А то, что он знаком был с их содержанием, следует из его собственных слов: "Верьте мне, всемило­стивый государь, что оные ничего в себе, кроме одной детской игрушки, не составляли". Дабы убедить императо­ра в абсолютной безобидности писем его сестры к Багра­тиону, Салагов прибавляет: "Я и по днесь не могу понять, ради каких причин он и тогда хранил записки".

Едва ли царя могли успокоить замечания относительно "детской игрушки". Он, конечно, предпочитал бы сам определить важность написанного. Но как быть? Салагов уверял, что "записки" сожжены Багратионом в Житомире.

И все же император не мог успокоиться. А вдруг Багратиону и Екатерине удалось увидеться еще раз? И не был ли Багратион в Твери?..

* * *

Тверь вступила в свою золотую пору с момента появления здесь Екатерины Павловны. Она стала тем вдохновительным началом, от которого все закипало вокруг, шло в рост: промышленность, просвещение, градостроительство, общественная жизнь.

Яркая фигура "тверской полубогини" привлекла сюда целое созвездие российских знаменитостей, деятелей культу­ры и искусства, крупных чиновников. Дорога в Тверь стала накатанной и для императора, который, стараясь заглушить подозрения, испытывал все-таки постоянную потребность в общении с сестрой. Ум, осведомленность и интуиция Екате­рины Павловны делали ее незаменимой советчицей. Еще до начала вторжения Наполеона Александр I обсуждал с сест­рой ход будущих военных действий. Они оба отдавали себе отчет, что схватка будет жесточайшая. Что противопоста­вить этому? По их общему убеждению - твердость. Твер­дость духа. Твердость руководящей руки.

Тем не менее, когда началась война, Александр про­демонстрировал растерянность и нерешительность. Екате­рина отчетливо понимала, что армия несет жестокие поте­ри из-за бездарного руководства. Почему война, давно предупреждавшая о себе раскатами грома, застала все-таки врасплох? "...Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?" - прямо и недвусмысленно обвиняла брата Екатерина. "Наши вожди" - это в первую очередь император. Хочет ли он знать, каково отношение к нему его подданных? Они "презирают своего вождя". Екатерина не скрывала, что разделяет это мнение, как ни горько в этом признаваться. Понимая, какое раздражение ее женское суждение может вызвать у царственного брата, добавляла: "Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, - лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам..."

А где-то на западе дерется Багратион. И голова его полнится теми же мыслями, что и у женщины, портрет ко­торой в золоченом футляре неразлучен с ним.

Его мучает вопрос: что стоит за постоянными приказа­ми отступать? "Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось". Не привык Багратион отступать: "...право, худо и стыдно мундир но­сить, право, скину его..."

Екатерина Павловна, по ее собственным словам, жале­ла, что не родилась мужчиной. Это преградило ей дорогу на арену военных действий. Но, будучи человеком не слов, а дела, она внесла свою лепту в организацию сопротивле­ния Наполеону. Была создателем тверского ополчения, взяв на себя и материальные издержки, и организацион­ные хлопоты. По отзывам современников, "блистательный и резкий ум" Екатерины Павловны выдвинул ее в немно­гочисленные ряды тех, кто ратовал за партизанскую войну, кто не боялся дать оружие в руки каждому, способному свести счеты с врагом. Траурную черную одежду Екате­рина сняла только тогда, когда русские вошли в Париж.

26 августа 1812 года, в день Бородинской битвы, ког­да был смертельно ранен Петр Иванович Багратион, Ека­терина родила второго сына. Мальчика назвали Петром...

Багратион был уже погребен, когда Екатерина получи­ла письмо от императора, где ни словом не было упомяну­то о заслугах генерала-героя перед Отечеством. Напротив, Александр I писал о "грубых ошибках" Багратиона, став­ших, по его мнению, "отчасти причиной наших неудач".

Неужто прогулки сестры с подозрительным генералом в Павловске не забылись?

Недолгую жизнь - всего тридцать лет - прожила Екатерина Павловна. Жребий ее был не слишком счастлив: вдовство, безрадостное второе супружество с принцем Вюртембергским, жизнь на чужбине, в разлуке с родиной, кото­рую так любила. Похоронили ее в Штутгарте.

За две недели до смерти к ней заехал повидаться брат, Александр I. Это было похоже на последнюю улыбку судьбы. Напоминание о России, юности, надеждах и меч­тах, которым не суждено было сбыться. Там оставался Павловск и его аллеи, по которым она бродила с генера­лом в золотых эполетах, как будто спеша наговориться с ним на всю оставшуюся жизнь.

Три Екатерины не принесли счастья. Они лишь при­коснулись к большой громоподобной судьбе и, словно чего-то испугавшись, поспешили отойти в тень. Как жаль! Как жаль...

Наверное, у этих женщин было особое предназначение: дать возможность "воину Петру" почувствовать себя лю­бящим, а значит, познать мудрость и полноту жизни. Кто же осмелится сказать, что это - малость?

ПОРТРЕТ ИЗ МУЗЕЯ ОРСЭ

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,
Что говорит не с чувствами - с душой;
Есть что-то в ней над сердцем самовластней
Земной любви и прелести земной.
Как сладкое душе воспоминанье,
Как милый свет родной звезды твоей,
Какое-то влечет очарованье
К ее ногам и под защиту к ней.

Е.Баратынский

...Я наблюдала: мимо нее не проходил никто. Как и всякая красавица, эта женщина притягивала взгляд, но в отличие от живой - к ней можно было подойти и разглядывать сколько угодно. Так и делали. Вездесущие японцы окру­жили большой, почти в человеческий рост, портрет, уткну­лись в табличку и тем, кто не мог подойти ближе, восхи­щенно передавали: "Барби, Барби!.."

Я усмехалась про себя, вспоминая резиновую куколку с гнущимися так и сяк ногами-руками, которую любит наша женская малышня. Мне хотелось сказать им: "Никакая она не Барби, а Варвара... Это совсем другое дело". Бог знает, отчего было приятно, что возле Варвары туристический на­род со всего мира суетится, головами покачивает, фотогра­фирует и ей здесь, на берегах Сены, не особенно одиноко.

Казалось, что мы с красавицей из музея Орсэ поверх голов заговорщически переглядываемся: мол, знай наших! В конце концов, мы с ней - свои люди. Но уйти просто так, узнав одно лишь имя, я не могла.

Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова

В научном отделе мне, правда, сказали уклончиво: нет, ничего особенного о ней не известно, кроме того, что дама эта, по фамилии Римская-Корсакова, была очень ориги­нальной. В том смысле, что давала пищу для разговоров, коих в Париже о ней ходило во множестве.

* * *

Дома - и это справедливо - мне удалось узнать о му­зейной незнакомке куда больше.

Девичья фамилия Варвары Дмитриевны Римской-Корсаковой - Мергасова. Это костромской дворянский род. Ничего более конкретного о волжских родственниках парижской красавицы неизвестно. Зато семья, куда она во­шла невесткой, в истории русской культуры очень заметна.

Мария Ивановна Римская-Корсакова нам уже знако­ма. Ее младший сын Сергей женился на двоюродной сест­ре Александра Сергеевича Грибоедова, Софье Алексеевне. Грибоедов хорошо знал всех Корсаковых. Он списал с них многих героев "Горя от ума", а Софья Алексеевна, по не­которым сведениям, стала прототипом главной героини пьесы - тоже Софьи.

Вот у этой-то четы в 1829 году родился сын Николай, которому назначено было стать супругом нашей красави­цы. Супруг - дело серьезное, и о Николае Сергеевиче, стало быть, надо сказать особо.

Был он очень красив - это отличительное свойство мужчин Корсаковых, один из которых был фаворитом Екатерины II. Отсюда титулы, почести, богатство, которое перепало вдоволь и упомянутой Марии Ивановне. Но ког­да бабушка увлекается балами, волей-неволей за это рас­плачиваются внуки. Подраставшему Николаю Сергеевичу плясать до рассвета надо было уже с осторожностью. А этого в нем не наблюдалось. Как писали, "на рубеже но­вой эпохи в последний раз ярко вспыхнула легкая кровь Марьи Ивановны в ее внуке".

Выпускник Московского университета, гусар, обаятель­ный, веселый, душа нараспашку, всегда с гурьбой прияте­лей, отличный танцор, элегантный, гроза московских бары­шень - таков был Николай. На всю Москву шла слава об особых, костюмированных балах, которые ввел в моду отец юного Николая, Сергей Александрович, приглашая на них московскую молодежь. Каждый здесь мог проявить свою фантазию, а девицы являлись в костюме, который особенно подчеркивал их очарование.

Не из дома ли Корсаковых вынесла Варенька Мергасова пристрастие к маскарадным эффектным одеяниям? Езди­ла она туда сначала просто гостьей, потом невестой и в кон­це концов обосновалась там как жена Николая Сергеевича.

Варенька Мергасова считалась завидной партией. Она была очень богата. Но нет ни малейшего подозрения в том, что ее богатство сыграло в этом браке какую-то роль.

Вообще, все, что рассказано о Николае Корсакове, ри­сует его в симпатичном свете, хотя, как писали, "жизнь его сложилась как-то беспутно". Он окончил Московский уни­верситет. В двадцать один год был выбран предводителем вяземского дворянства. Но непоседе на месте не сиделось. Началась война, Николай бросил свое предводительство и пошел в самое пекло, в Севастополь. Здесь князь Горчаков берет его себе в ординарцы, причем просто рядовым, что также примечательно. В скромной этой должности Николай Корсаков получает Георгиевский крест. Он постоянно играет со смертью, его видят в самых опасных местах. Из рядовых его производят в офицеры.

Однажды Корсаков был послан с донесением о какой- то победе к императору Александру II. По традиции, его ждало повышение по службе, и, провожая Николая, това­рищи уже поздравляли его. Но в Петербурге вышло то, что и должно было выйти, если учесть прямодушный характер Корсакова.

Государь спросил:

- В чем нуждаются в данное время в Севастополе?

- Да пороху не хватает. Так, глядишь, все там помрем.

- Не может быть! - гневно воскликнул Александр.

- Так точно и есть, ваше императорское величество!

Разумеется, государь был раздосадован. Корсаков ска­зал то, чего тот не хотел слышать. Но пришлось. Гонца с фронта послали к военному министру. Тот, получив взбуч­ку от царя, готов был испепелить Корсакова взглядом. Обратно Николай Сергеевич прибыл не только без наград и повышения, но и с бумагой к князю Горчакову, где, между прочим, было рекомендовано впредь таких курьеров не присылать.

Корсакова ничуть не обескуражил такой поворот дела. Он продолжал по-прежнему честно и самоотверженно служить. После Севастопольской кампании перешел в гвардию лейб-гусаров. Старой веселой жизнью пахнуло снова: без Корсакова не обходился ни один бал, он всех знал, и его все знали, он умел зарядить любое общество весельем, дирижировал танцами, ухаживал за хорошеньки­ми женщинами.

***

Свадьба Николая Римского-Корсакова и Варвары Мергасовой состоялась 20 мая 1850 года. Первенец молодоженов, если верить документам, опубликованным в "Пензенском временнике любителей старины" за 1891 год, родился через три месяца после свадьбы, в августе того же года. Николаю тогда минуло двадцать лет, а Варваре было шестнадцать. В 1853 году у супругов родился второй ребенок - сын Ни­колай, через два года - Дмитрий.

Варвара Дмитриевна расцветала нежным цветком, ши­ла себе эффектные наряды - бархат, газ, шелк, украше­ния, - все это так шло к ее облику, несмотря на частые роды, не терявшему почти девичьей свежести. Она была в моде, как и ее муж.

..."С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают", - говорил Егорушка Корсунский Анне Карениной, приглашая ее на вальс. Толстой описы­вает его не без иронии - "лучший кавалер, главный ка­валер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчи­на". И прибавляет: "Там была до невозможного обнажен­ная красавица Лиди, жена Корсунского..."

Так по воле Льва Толстого Варвара и Николай Рим­ские-Корсаковы под фамилией Корсунских попали в "Анну Каренину".

* * *

Франсуа-Ксавье Винтерхальтер - мало известный в Рос­сии художник, несмотря на то, что в Эрмитаже хранится не так уж мало его работ. Тем не менее в середине XIX сто­летия он считался одним из ведущих портретистов Европы. Надо сказать со всей определенностью - кисть художника откровенно отдала себя европейской аристократии. Поэтому его творения - это длинная вереница императоров, импе­ратриц, титулованных младенцев, родовитых дам и кавале­ров. Легко понять, почему все они так настойчиво хотели быть увековеченными именно Винтерхальтером. Настойчи­во - вплоть до слез, обид, обвинений друг другу в нару­шении очереди.

Франсуа-Ксавье талантливо передавал портретное сходство. Если он и льстил, то тактично. Он умел вирту­озно писать ткань, мерцание жемчуга, блеск драгоценно­стей, роскошь кружев и лент, а для какой женщины пус­тяк то, в чем она села позировать художнику? Винтерхальтеру с его высочайшей техникой легко было передать и шелковистость волос, и блеск глаз.

Разумеется, именно это ему могли поставить, да и ста­вят в упрек - "слишком натурально", "салонно", "искусство для искусства". Но давайте зададим себе во­прос, хотели бы мы видеть сейчас портрет Варвары Дмит­риевны в чьем-нибудь ином исполнении? И захотелось бы нам в этом случае идти по следам ее судьбы?..

Жизнь двоих, счастливая или нет, всегда тайна. Редкая женщина сама точно скажет, с чего, с какого момента что-то случилось, разладилось в таинственной связи с избран­ником.