...Феликс-младший появился на свет в 1887 году. Это был четвертый ребенок супругов. Двое сыновей умерли. Старшего, родившегося в 1883 году, назвали в честь деда, Николаем. Рождение одного из детей едва не стоило Зинаиде Николаевне жизни. Ее спасение приписывали Иоанну Кронштадтскому, который горячо молился у постели умирающей...
Жизнь Юсуповых определялась их высоким положением в обществе. Ни одно дворцовое или государственное торжество не обходилось без них. Между тем стремление молодой княгини ограничить себя насколько возможно узкими семейными рамками было очевидно. Кроме собственного дома, ей нравилось быть там, где жило и процветало искусство: в театрах, концертных залах, на выставках, на литературных вечерах. Здесь она чувствовала себя превосходно. Ее сын свидетельствовал, что у Зинаиды Николаевны были артистические способности. Она несомненно обладала комическим даром. Не случайно Станиславский, увидя княгиню в благотворительном спектакле, убеждал ее идти на сцену. Зинаида Николаевна великолепно танцевала - это осталось в памяти ее современников. А судя по ее письмам, владела легким и выразительным слогом. Удивительно, как на редкость щедра была природа к этой женщине!
...В 1897 году супруги Юсуповы отправились на торжества в Лондон, посвященные юбилею королевы Виктории. Великий князь Сергей, адъютантом которого был Юсупов, посоветовал Зинаиде Николаевне взять свои знаменитые украшения - драгоценности тогда были в большой моде при английском дворе.
Зинаида Николаевна уложила наиболее достойные экземпляры юсуповской ювелирной коллекции в саквояж из красной кожи, и тот благополучно отбыл на берега Темзы.
Одеваясь к торжеству в Виндзорском замке, она спросила драгоценности у горничной. Увы, красный саквояж как сквозь землю провалился. В этот вечер на роскошно одетой русской княгине не было ни единого украшения.
Недоразумение рассеялось на следующий день: саквояж с драгоценным содержимым случайно оказался в багаже у кого-то из гостей.
Тем не менее Зинаида Николаевна действительно не любила дорогих украшений. Не в ее правилах было поражать теми сокровищами, которые кроме нее имели, пожалуй, только царствующие особы.
Скромная элегантность, ничего лишнего - этому она следовала неукоснительно. "Чем больше Небо вам дало, - говорила она своим детям, - тем больше вы обязаны перед другими. Будьте скромны и, если имеете в чем-то превосходство, старайтесь не дать этого почувствовать тем, кто менее одарен".
Однако нелюбовь к внешним эффектам, возможно, диктовалась Зинаиде Николаевне ее тонким вкусом. Она отлично понимала, что ей идет. А судя по фотографиям и портретам, у нее был тип красоты, распространенный именно в России: не броский, не поражающий с первого взгляда, но - вот точное слово - пленительный! Такая красота может забрать в плен властно и надолго. Она не является плодом обычных женских ухищрений. Ее источник - внутренний свет. Именно такой описывает Пушкин свою любимую героиню Татьяну Ларину:
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Все тихо, просто было в ней,
Она, казалось, верный снимок
Du соmmе il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)
И далее:
...с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar.
...Однако, когда того требовал престиж Отечества, Юсупова умела не ударить в грязь лицом, и плоды фамильной страсти к "камушкам" представали во всей своей красе глазам восхищенных иностранцев. Однажды в честь приезда родственницы испанского короля князь с княгиней дали прием в своем московском особняке в Харитоньевском переулке. Пожалуй, самым ярким впечатлением именитой гостьи стала хозяйка дома.
"Из всех праздников, дававшихся в мою честь, меня особо поразил данный княгиней Юсуповой. Княгиня была очень красивой женщиной, она обладала такой замечательной красотой, которая остается символом эпохи; она жила в неслыханной роскоши, в окружении несравненной пышности, среди произведений искусства в чистейшем византийском стиле, в большом дворце, окна которого выходили в сумрачный город, полный колоколен. Пышная и кричащая роскошь русской жизни достигала здесь своей кульминации и переходила в самую чистую французскую элегантность. На приеме хозяйка дома была в придворном туалете, расшитом бриллиантами и чистейшим восточным жемчугом. Высокая, восхитительной пластической красоты, она носила кокошник, украшенный гигантскими жемчужинами и бриллиантами, драгоценностями, которые нашли бы место в царском венце и превращали его в целое состояние из драгоценных камней. Ослепительное сочетание фантастических драгоценностей Востока и Запада дополняло ансамбль. Жемчужное колье, массивные золотые браслеты с византийскими мотивами, подвески с жемчугом и бирюзой, кольца, сверкавшие всеми цветами, делали княгиню Юсупову похожей на императрицу..."
* * *
В 1898 году Валентин Александрович Серов писал в Зимнем дворце портрет Николая II. Накануне последнего сеанса безукоризненно вежливый монарх попросил у художника разрешение показать серовскую работу жене. Ну что тут было делать! И вот к назначенному часу появилась императрица. Она предложила мужу принять ту позу, в которой он был изображен на холсте, и стала внимательно сравнивать натуру с портретом. Серов рассказывал: "Было очевидно, что она ищет в нем промахов, и вскоре ей показалось, что нашла их. Взяла со стола кисть и стала ею указывать на какие-то погрешности: "Здесь не совсем верно, тут правее, там выше". Я долго крепился, но наконец не выдержал, подал ей палитру и сказал: "Пожалуйста, ваше величество, вы, видно, лучше меня умеете". Надо было видеть, что с ней сделалось. Вспыхнула, топнула ногой и быстро зашагала через открытую дверь павильона по дорожке ко дворцу. Царь бегом за ней, вижу, в чем-то ее уговаривает, она машет руками, что-то кричит и уходит в сильном возбуждении. Царь прибежал назад и начал извиняться за бестактность жены: "Знаете, она сама ведь художница, ученица Каульбаха, и в рисовании разбирается, уж вы извините".
Негодование на "художницу" скоро улеглось, но настроение у Серова оставалось мрачным. Чем обернется этот скандал? Эх, были бы деньги, ни за что бы он не связывался ни с Романовыми, ни с им подобными. Чем вельможнее был заказчик, тем меньше у него было шансов понравиться Серову. Он не любил, не уважал этих властителей жизни, относился к ним с едва скрываемой иронией, часто придирался к ним более, чем они того заслуживали.
Придя на сеанс к Зинаиде Николаевне, Серов рассказал о стычке с царицей.
- Просто не понимаю, как это вышло и что теперь будет.
- Знаю, знаю, дорогой Валентин Александрович. Царь завтракал у меня и был очень озабочен. Знаете чем? Опасается, что вы больше не захотите писать его.
- И не буду!
Раздражение снова захлестнуло Серова. Он вскочил и, пожалуй, наговорил бы сейчас и Юсуповой бог знает чего, стоило ей начать переубеждать его.
Но она рассмеялась. Ее смех - точно серебряные колокольчики зазвенели - обезоружил Серова. Ему нравилась эта женщина. Он прощал ей ее громкое имя, богатство, завтраки в обществе царя в переполненном сокровищами дворце, где она жила.
В.Серов. Портрет Зинаиды Николаевны Юсуповой
Исследователь творчества Серова И.Грабарь, зная ершистость художника, подчеркивал, что, "отрицательно относясь к богатым и знатным, которых не выносил за чванство и самовлюбленность, Серов делал исключение для кн. Юсуповой". Феликс Юсупов вспоминал, как Серов сказал ему, что если бы все богатые люди были похожи на его мать, то революций никогда не было бы.
В пользу искренней симпатии к Юсуповой говорит и письмо Валентина Александровича жене: "...славная княгиня, ее все хвалят очень, да и правда в ней есть что-то тонкое, хорошее". Приятным открытием было для Серова и то, что Зинаида Николаевна несомненно наделена художественным вкусом: "Она вообще понимающая". Их отношения избежали тех недоразумений, которых у Серова в его общении с богатыми заказчиками было предостаточно.
Когда, к примеру, Юсупова попросила Серова написать портрет ее отца Николая Борисовича по фотографии, то услышала прямой ответ: "Это очень тяжелая и неприятная работа". "Она соглашается и с этим", - замечает Серов. Остался без неприятных последствий и отказ художника писать портрет одного из сыновей в голубой венгерке, как ей того хотелось. Серов заменил эффектный мундир на обьжновенную штатскую куртку темно-серого цвета, и это не вызвало у Зинаиды Николаевны ни слова неудовольствия.
Напротив, время, что Серов провел в Архангельском, рисуя все семейство, судя по письму, было на редкость спокойным и безмятежным. Ничто всерьез не раздражало художника. В строчках, адресованных жене, Серов неизменно подчеркивает деликатность хозяев. Он удовлетворен полной творческой свободой, предоставленной ему. И, поругивая молодых князей за избалованность, слегка иронизируя над Юсуповым-старшим, Валентин Александрович по-прежнему с неизменным теплом отзывается о Зинаиде Николаевне.
Серов не раз писал Юсупову. Портретом, сделанным пастелью в то "архангельское" лето, Валентин Александрович был доволен: "Смех княгини немножко вышел". Он предвидел удачу: "Мне кажется, я знаю, как ее нужно сделать". На чем основывалась такая уверенность? "Как взять человека - это главное", - утверждал Серов. А этого человека - княгиню - он чувствовал, знал и в этом знании находил то, что действовало на него вдохновляюще. Прелесть внешняя продолжалась прелестью душевной - Серову не часто приходилось встречать подобное единство. Идея написать Юсупову именно пастелью пришла к художнику неслучайно. Этот материал - нежный, с неуловимыми переходами, игрой полутонов, как нельзя лучше мог передать неброское обаяние княгини.
Тот портрет Зинаиде Николаевне очень нравился. Он постоянно висел в ее любимом крымском имении Кореиз.
"То было одно из самых вдохновенных и совершенных созданий Серова, занимавшее одно из первых мест в его художественном наследии, - отмечал И.Грабарь. - Я говорю - было, занимавших, ибо его уже нет: портрет погубили фашисты, когда занимали Ялту, куда он был направлен из Симферополя. Но он погиб бы, если бы оставался и там, так как Симферопольская галерея до последнего произведения уничтожена гитлеровцами".
К счастью, от превратностей российской истории уберегся другой серовский портрет, маслом, который висит нынче в Русском музее. Именно благодаря ему вот уже которое поколение россиян смотрит на княгиню Юсупову как на свою старую знакомую.
Этот портрет художник начал в 1900 году, когда Зинаиде Николаевне было тридцать девять лет. Серов обычно устанавливал себе сеансную норму - три месяца. Однако работа над этим портретом продолжалась. Усилий и терпения оба проявили немало. Княгиня позировала Серову в течение восьмидесяти сеансов. Художник не довольствовался внешним сходством и не считал работу оконченной до тех пор, пока с полотна не зазвучал пленявший его серебристый смех и не вспыхнули алмазными искрами необыкновенные глаза княгини.
В 1902 году портрет был показан на выставке в Москве и Петербурге. Не всем он понравился, но отзывы, кроме всего прочего, свидетельствовали о той высокой нравственной репутации, которая утвердилась за Зинаидой Николаевной.
"...В портрете у кн. Юсуповой вовсе не передана та безыскусственная обаятельность, которая так характерна для нее", - писали "Московские ведомости".
"Забудьте на минуту каталог и остановитесь перед портретом дамы в платье маркизы с напудренными волосами, слегка откинувшейся на диване, - призывает один из столичных журналов. - Кто она? Конечно, ей чужды подмостки театра, несмотря на некоторую деланность позы; у нее нет тщеславия, с которым выступают перед зрителями люди бриллиантов и роскошных туалетов, создаваемых портнихами, хотя отсутствие простоты в костюме и излишество блестящих аксессуаров и наводит на размышления, но спокойная уверенность в повороте головы, сильные очертания лица, чудные, проницательные, точно светящиеся глаза, мастерски художником написанные, подскажут, что это аристократка чистой крови, почти бесстрастная и полная отзывчивости, поразительно эффектная при отсутствии внешних эффектов и примиряющая серьезное внутреннее содержание с условной поверхностью".
Можно соглашаться или нет с этими отзывами, но вот что нельзя не отметить. Серов, строгий Серов, так не любящий излишеств, с видимой охотой, азартно пишет свою природно скромную модель в эффектном, почти карнавальном костюме, играя изысканными цветосочетаниями, любуясь блеском драгоценностей, атласа, позолоты. Он словно спешит увековечить полдень женской красоты, это быстро проходящее, изменчивое - Серову ли о том не знать! - ощущение радости бытия и бесконечности жизни.
...Женщина счастлива, когда любит и любима. Модель Серова любит и любима. Муж, избранный ею, и два бесконечно обожаемых сына. В этих трех жизнях смысл ее существования. И женщина в роскошном наряде маркизы хочет лишь одного - чтобы так продолжалось вечно...
Через восемь лет все рухнет. Такой, какой она была когда-то, Зинаида Николаевна останется лишь на серовском портрете. Притихнут серебристые колокольчики ее голоса. Уже не будут сиять бриллиантовыми искрами чудесные глаза. Мать, потерявшая сына, не отойдет от этого горя никогда...
* * *
Молодые наследники доставляли родителям немало хлопот. Детские проказы сменялись отроческими, далеко не всегда безобидными. У Николая и Феликса было всего четыре года разницы в возрасте, что делало их подходящей, весьма сплоченной парой для проведения в жизнь таких замыслов, итогом которых становился визит полицейских чинов во дворец на Мойке.
Феликс Феликсович-старший время от времени устраивал сыновьям трепку и укорял жену в нехватке твердости. В какой-то мере это было справедливо: Зинаида Николаевна порой бывала слишком снисходительна.
Сыновья обожали мать и были с ней гораздо откровеннее и ближе, чем с отцом. Феликс Феликсович вспоминал, что они с братом не любили гостей, потому что те мешали общению с матерью. Среди шалостей, невыученных уроков, схваток с учителями и гувернерами, среди суеты светской жизни, которую вели родители, выпадали часы, которыми оба брата очень дорожили: это было время, когда братья и мать были предоставлены друг другу. Николай и Феликс спускались со своего третьего этажа в комнаты матери.
Это были самые нарядные и теплые комнаты, в полной мере отражавшие вкусы хозяйки. Зинаида Николаевна обожала цветы. Они заполняли все пространство, внося аромат вечного лета. В дни, когда княгиня принимала, были открыты двери в ее спальню, обтянутую голубым шелком и с мебелью из розового дерева. Эта комната походила на музей: в длинных витринах хранились фамильные сокровища. Здесь лежали бриллиантовые серьги, принадлежавшие некогда французской королеве, алмазная и жемчужная диадемы итальянской королевы Каролины Мюрат, сестры Наполеона, шедевры ювелирного искусства, которыми некогда украшали себя навсегда уснувшие красавицы. В голубых стенах жил дух прошлых веков. Как знать, может быть, тени тех прекрасных дам, что так и не нашли в себе сил расстаться с милыми сердцу безделушками, неслышно скользили по паркету этой комнаты. Голубая спальня будила воображение. Феликс Юсупов был уверен, что она хранит какую-то тайну. Здесь часто слышали голос женщины, звавшей каждого по имени. Горничные прибегали, думая, что их зовет хозяйка, но комната была пуста. "Мы с братом, - вспоминал младший Юсупов, - много раз слышали эти таинственные призывы".
Впрочем, в юсуповском дворце любой уголок мог оказаться пристанищем таинственных теней. Малая гостиная княгини Юсуповой была меблирована вещами, некогда принадлежавшими Марии-Антуанетте. Живопись знаменитых французских мастеров Буше, Фрагонара, Ватто, Робера, Греза освещалась люстрой из горного хрусталя, когда-то висевшей в будуаре маркизы Помпадур. Столики и витрины были заполнены безделушками из редких камней, оправленных в золото.
Всю свою полную превратностей жизнь младший сын Зинаиды Николаевны Феликс вспоминал волшебные мгновенья вечеров, проведенных с матерью, когда накрывали круглый стол, освещенный хрустальными канделябрами, и отблески огней плясали на севрском фарфоре и серебре. Но главное, была близость этой изящной милой женщины, которую двум сорванцам повезло называть своей матерью. "Мы испытывали тогда минуты полного счастья, - вспоминал Феликс Феликсович. - Нам было невозможно в тот миг предвидеть или просто представить себе несчастья, ожидавшие нас в будущем".