Красавицы не умирают - Людмила Третьякова 6 стр.

Пространная цитата из бунинских "Окаянных дней" дает возможность увидеть Петербург таким, каким увиде­ла его Зинаида Николаевна, вернувшись из курского име­ния. Их встретил шофер с красной лентой на кокарде. Зинаида Николаевна гневно сказала: "Сними этот ужас!" Автомобиль помчался по улицам.

...Цвейг верно заметил: этот город был предназначен "для великолепия и роскоши, для князей и великих кня­зей, для изящества гвардейских полков, для расточитель­ности русского богатства". И вот декорации переменились. Ушли полки. Ушло богатство. Нынешний Петербург, как героинь отыгранной пьесы, отторгал княгинь с их роман­тическими приключениями, домами, заполненными хруп­ким фарфором, с их ненужной, не в тон наступавшему времени красотою. Город как бы и сам отрекался от себя, старого, назвавшись Петроградом. Марсово поле, таким, каким его видел художник Чернецов, рисовавший гу­лявшую там прабабку Феликса княгиню Зинаиду Иванов­ну, в сущности, исчезло. Теперь это место бугрилось мо­гилами жертв революционных выступлений. Почему-то решили, что покойникам под перезвон трамваев, что побе­гут скоро невдалеке, лежать будет веселее. Наступало время нелепостей.

...Дом Юсуповых на Мойке пока не трогали, хотя то там, то здесь слышались разговоры, что "солдатики шалят". Еще в 1900 году супруги Юсуповы составили завещание, в котором писали, что "в случае внезапного прекращения рода нашего все наше движимое и недвижимое имущество, со­стоящее в коллекциях предметов изящных искусств, ред­костей и драгоценностей, собранных нашими предками и нами... завещаем в собственность государства...".

То, что "внезапное прекращение рода" может случить­ся ежечасно и отнюдь не по воле Божьей, становилось все очевиднее. Весной семнадцатого года Юсуповы перебра­лись в Крым - он был еще свободен от красных.

Какое-то время выручало то, что их фамилию револю­ционные матросики знали. Иногда даже Феликсу-младшему выражали симпатию. Но молодая княгиня Юсупова - Ирина - была в их глазах "слишком Романова".

Однажды ее отец великий князь Александр проснулся и увидел у своего лба дуло пистолета. Ирина поехала в Петроград за помощью к Керенскому. Ей пришлось месяц пробиваться к главе Временного правительства.

Но встреча вышла забавная. Когда молодая княгиня Юсупова-Романова вошла в Зимний дворец, она нашла там еще старых служителей, с которыми раскланивалась, как с добрыми знакомыми. Глава Временного правительства рас­положился в бывшем рабочем кабинете Александра II. Он предложил присесть. Та, словно ненароком, устроилась в кресле своего предка. Керенскому ничего не оставалось де­лать, как занять место для посетителей. Он дал Юсуповой понять, что ничего не может сделать для "крымчан".

Феликс Юсупов, побывав в Петрограде, пытался спасти фамильные драгоценности. Из особняка на Мойке с помощью верного слуги Григория Бужинского он пере­вез их в Москву и спрятал в тайнике под лестницей дома в Харитоньевском переулке.

Когда питерские "экспроприаторы" пришли за драго­ценностями, они взялись за Бужинского. Тот умер от ужас­ных пыток, так и не сказав ничего. Сокровища Юсуповых нашли случайно, восемь лет спустя, во время ремонта, кото­рый новая власть делала в московском княжеском доме.

В тот приезд в Москву молодой Юсупов виделся с подругой своей матери великой княгиней Елизаветой Фе­доровной. Она приняла его у себя в Марфо-Мариинской обители, настоятельницей которой была. Эта встреча ока­залась последней - Елизавете Федоровне предстояла скорая и страшная гибель в шахте Алапаевска.

...Временное правительство пало. Красный террор на­чался теперь и в Крыму. Вот выдержка из воспоминаний Феликса Юсупова: "Ужасное избиение морских офицеров произошло в Севастополе, грабежи и убийства множились по всему полуострову. Банды матросов врывались во все дома, насиловали женщин и детей перед их мужьями и родителями. Людей замучивали до смерти. Мне случалось встречать многих из этих матросов, на их волосатой груди висели колье из жемчуга и бриллиантов, руки были покрыты кольцами и браслетами. Среди них были маль­чишки лет пятнадцати. Многие были напудрены и накра­шены. Казалось, что видишь адский маскарад. В Ялте мя­тежные матросы привязывали большие камни к ногам рас­стрелянных и бросали в море. Водолаз, осматривавший позже дно бухты, обезумел, увидев все эти трупы, стоя­щие стоймя и покачивающиеся, как водоросли, при движе­нии моря. Ложась вечером, мы никогда не были уверены, что утром будем живы..."

13 апреля 1919 года Юсуповы покинули Россию.

УМЕРЕТЬ ЗА ШАРЛОТТУ

Не легкий жребий, не отрадный,
Был вынут для тебя судьбой,
И рано с жизнью беспощадной
Вступила ты в неравный бой.
Нет, жизнь тебя не победила,
И ты в отчаянной борьбе
Ни разу, друг, не изменила
Ни правде сердца, ни себе.

Ф.Тютчев

Я попала на площадь Согласия на утро после рождествен­ской ночи. Вдоволь нагулявшись, Париж отсыпался. На всем огромном пространстве не было ни души. Можно было, не огорчая московской безалаберностью здешних полицейских, бродить как душе угодно, презирая до­рожную разметку. Я дошла до середины площади и оста­новилась.

Чуть больше двухсот лет назад как раз на этом самом месте стоял высокий постамент. Он был сколочен из досок и назывался эшафотом. В июльский день 1793 года здесь все было запружено до отказа.

"Проклятая!" - орали тысячи глоток. Лишь один че­ловек из всей негодующей толпы молчал. Он смотрел на девушку, которая стояла на эшафоте.

* * *

...Дилижанс из Канн вышел по расписанию, что странно для страны на втором году революции. Правда, здесь, на юге Франции, суровость нового режима была менее ощу­тима. Те, кто были не согласны с положением дел в Па­риже, стремились сюда, подальше от гильотины.

Но молодая женщина в коричневом дорожном костюме и с маленьким ридикюлем, пристроенном на коленях, стремилась как раз в Париж. Ей было незачем брать с собой больше: она ехала в революционную столицу для того, чтобы умереть.

...Мари Шарлотта Корде д'Армон была дочерью заху­далого нормандского дворянина. Родилась в 1768 году, воспитывалась в монастыре. Пишут, что революционным вольнодумством Шарлотта заразилась в родном доме от отца. Тому давно не нравились порядки дряхлой паразити­ческой монархии. В семейных разговорах он ругал кучку жиреющих аристократов, что намертво вцепились в ножки трона.

Шарлотта Корде

Шарлотта с сочувствием встретила час национального пробуждения. Даже революционные жестокости на первых порах не вызывали у нее протеста. Вот-вот, думала она, впрочем, как и многие французы, на смену нерассуждающим экстремистам придут люди гуманные, бескорыст­ные, не запятнанные кровью.

Розовый туман рассеялся быстро. Ликование смени­лось ужасом. Все были за Республику, не замечая, что новорожденная красавица захлебывается в крови. Вчераш­ние единомышленники волокли друг друга на гильотину. Обыкновенным гражданам тоже не полагалось стоять в стороне от всеобщей мясорубки. Последним толчком, под­толкнувшим Шарлотту к парижскому дилижансу, было заявление гражданина Марата, главы партии якобинцев, захвативших власть в Национальном собрании, о том, что для упрочения Республики надо уложить на гильотину ты­сячу, две, десять, двадцать ("Сколько еще?" - "Чем больше, тем лучше!") французов.

...Перед уходом из родного дома Шарлотта остави­ла записку о том, что уезжает в Англию и просит простить ее.

Расчет Шарлотты был прост. Она проберется в Кон­вент, где заседает чудовище Марат, и поразит его карающей рукой Немезиды. Разъяренная толпа набросится на нее и прикончит, избавляя судей от лишнего разбира­тельства. Кто она? Как ее зовут? Мертвое тело не выдаст тайны. Могла ли Шарлотта подумать, что ее замысел по­требует большего мужества и выдержки, чем те, которые она предполагала в себе, отправляясь в Париж?

Прибыв в столицу, она сняла комнату в гостинице, не­много отдохнула и, наконец, отправилась узнать о бли­жайшем собрании в Конвенте. Ей сказали, что Марата там не будет. Он заперся в своей квартире на улице Кор­дельер, переживая очередное наступление болезней, тер­зающих его тело.

Это неожиданное препятствие не изменило планов Шарлотты. Просто усложнилась задача, и она, гуляя в со­седнем с гостиницей саду, ждала, когда ее ум, отточенный ненавистью, подскажет ей дальнейший ход.

Целый день прошел в ожидании новой идеи, а на сле­дующее утро, едва зевающие торговцы открыли ставни своих заведений, Шарлотта оказалась в скобяной лавке. Она выбрала нож с тонким лезвием и заостренным кон­цом. Такими хозяйки обычно орудуют в кухне, срезая пленку с мяса и печени. Пожелав покупательнице беречь свои пальчики, толстяк за прилавком сбросил в ящик мо­неты и заскучал в ожидании следующих посетителей.

* * *

"Единственная страсть, которая пожирала мою душу, была любовь к славе", - признавался Жан-Поль Марат. За этой жар-птицей он тщетно гонялся до сорока шести лет - возраст, когда пожинают урожай, а не засеивают поле тем, что попадется под руку.

Марат метался. Он расставлял силки для птицы-славы. Но она была хитрее его. Жан-Поль терял терпение. В пять лет он хотел стать школьным учителем, в пятнад­цать - профессором, в восемнадцать писателем и, по его словам, "гением-изобретателем" - в двадцать. С возрас­том люди обычно трезвее оценивают свои возможности.

Вот этого качества будущий трибун революции был лишен начисто.

В семнадцать лет Марат решил ехать в Сибирь, в То­больск, для астрономических наблюдений. Однако потом он передумал, и на месте запальчивого звездочета в Рос­сии оказался его родной брат Давид. В 1806 году тот принял русское подданство и был назначен профессором Царскосельского лицея. Здесь преподавал французскую литературу сорванцам по фамилии Пушкин, Пущин, Дель­виг, Кюхельбекер и их приятелям. Давида Ивановича Будри - так называли брата "пламенного революционе­ра" - лицеисты любили, почитая в нем "человека образо­ванного ума, благородного сердца, примерной кротости нрава и добродушия".

Разумеется, в нашем рассказе мы могли бы обойтись и без Давида Ивановича, однако трудно устоять перед воз­можностью лишний раз убедиться в справедливости ска­занного когда-то: "Бывают странные сближенья..."

А вот родственник пушкинского учителя не отличался ни кротостью нрава, ни добродушием. Разумеется, прав тот, кто заметит, что таковые качества вообще не харак­терны для людей, сделавших своей профессией революцию. Но дело в том, что тридцать лет созидательной жизни Марат потратил вовсе не на социальные преобразования. Посмотрим, чем и как он занимался.

Быстро охладев к созвездиям, астроном принялся за физику. Марат моет кости старине Ньютону и требует ре­волюции в точных науках, считая, что она "может быть только полезна и доставит славу Франции". Однако пере­ворот в физике - дело более замысловатое, чем то же самое в отдельно взятой стране. В итоге физик-револю­ционер освистан.

Следующая жертва Марата - анатомия. В своей квартире он создал специальный зал для препарирования трупов. Этого мало: в нем зреет потребность эксперимен­тировать над живыми существами. Рвущийся к научной славе естествоиспытатель ловко парирует упреки знако­мых, не симпатизирующих подобным занятиям: "Вы гово­рите, что не любите видеть невинных животных под скальпелем. Мое сердце столь же мягко, как и ваше, и я также не люблю видеть страдания бедных тварей. Но бы­ло бы совершенно невозможно понять тайну изумительных и необъяснимых чудес человеческого тела, если не пытать­ся застигнуть природу в процессе ее работы. Между тем этой цели нельзя достигнуть, не причиняя немного зла, чтобы сделать много добра. Только таким образом можно стать благодетелем человеческого рода..." Благодетель утверждает, что не сделал бы важных открытий, "если бы не резал головы и члены массы животных". И вот "открытия" сделаны. Марат искал душу и нашел ее в коре мозга. Старик Вольтер съязвил: "Лучше было бы сказать, что ее квартира неизвестна, чем утверждать, что она в таком-то углу... Предоставьте этот вопрос милосердному Господу Богу; он заказывал ей ее помещение, но не про­изводил вас в ее квартирмейстеры".

Подобные доводы, разумеется, не останавливают "благодетеля человечества", занявшегося теперь уже меди­циной. Его называли "врачом неизлечимых". "Марат - шарлатан, продающий всякую дрянь как средство, исце­ляющее все болезни", - писали современники. Не случись революции, пришлось бы ему разделить анекдотическую славу составителей "эликсиров жизни и молодости" под предводительством господина Калиостро.

Горькие разочарования и насмешки швыряют Марата за письменный стол. Он, тратя последние деньги и осаж­дая издателей, наскрипел пером около десяти томов в на­дежде "разрушить многие общепринятые воззрения своего времени". Даже терпеливые исследователи признаются, что едва ли в состоянии их перелистать.

Журналы, газеты, издательства были так напуганы од­ним только именем плодовитого автора, что Марат начал хитрить и посылал рукописи анонимно. Однако все было тщетно: он всюду получал по носу. Тот, кто замахивался на титул "благодетеля человечества", по словам французского историка Г.Тэна, "тридцать лет скитался по Европе, прозябал в Париже, всеми освистанный и непризнанный, снедаемый завистью ко всем великим мира сего, постоян­ный кандидат и постоянный неудачник".

Какие гигантские усилия совершал Марат, на какие ухищрения только ни шел, дабы выдрать хотя бы перо из заветного хвоста птицы-славы. И все тщетно! Он пишет авторитетным ученым: "...мои открытия по свету опроки­нули труды целого столетия". Его не удостаивают даже ответом. Он, занимая там и сям, собирает деньги и посы­лает их в Академию Лиона для назначения ему премии за присланную работу. В другую посылает два доклада на одну и ту же тему. Осточертев французам, пытается до­биться признания в Испании. Ищет спонсоров, рассылает письма меценатам и даже своему, вскоре обезглавленному революцией, королю. Ничего не добившись, обвиняет весь мир "во всемогущей интриге". От огорчений, бессонных ночей, плохой пищи и беспорядочной жизни незадолго до революции Марат серьезно заболел и едва не умер. Про­лил бы кто о нем хоть одну слезу? Ни одна женщина не снизошла до заботы о нем, не родила ему ребенка, не позаботилась о крове. В дальнейшем художники изо всех сил старались придать чертам Марата некое благообразие. Тщетно. Лишь Давид, талантливый и авторитетный, в своей знаменитой картине "Смерть Марата" решил при­бегнуть к радикальным средствам, изобразив некую отвле­ченную фигуру, на манер эллинского героя, увенчанного эффектной чалмой.

...Между тем Марату в конце концов повезло. Он таки дождался своего звездного часа. Грянула революция.

* * *

Не сразу толпа признала Марата. И только когда сердца нищих и голодных людей охватило разочарование резуль­татами революционных реформ, которые, в сущности, ни­чего не меняли в их беспросветной жизни, взоры обрати­лись в его сторону. Присмотревшись, люди увидели, что он ходит, как они, почти в тряпье, с грязной повязкой на голове. Дом его пуст, холоден, и даже мыши там нечем поживиться. Все как у них. В глазах подозрительных со­граждан это ли не высшая добродетель? "Он наш! Он та­кой же, как мы! Он понимает наши нужды!" Измучен­ный, сбитый с толку народ, уже не веря вождям в пудре­ных париках, словно сирота, искал, на чье же плечо поло­жить голову. И нашел. Гражданин Марат хорошо все объясняет и, главное, знает, кто виноват в том, что рево­люционная повозка никак не въедет в рай.

"Оглянитесь!" - гремел Марат. Он мог говорить ча­сами, яростно и с таким ожесточением, что казалось, жи­лы на его шее лопнут. Оратор презирал изящную словес­ность, и его язык, шершавый, жесткий, каркающий голос, демонический хохот, выразительная жестикуляция действо­вали на толпу завораживающе.

"Оглянитесь! Вас предали! Вы голодаете, а лавки рас­пирает от товаров. Ваше правительство, хлюпики и трусы, боится навести революционный порядок. Они предали на­ше дело аристократам, ростовщикам, спекулянтам, присо­савшимся к телу трудового человека. Пока мы не стрясем с себя эту нечисть... Всех подозрительных - на эшафот. Будем очищаться! В этом спасение революции... Трепещи­те! Гильотина работает исправно". И вот уже в Нанте па­лач выбился из сил, рубя головы. Есть и другие методы "очищения". Расстреливали маленьких детей и женщин с грудными младенцами.

Дневная норма в 120 человек доходит до 500. В Вандее революционные каратели не выдержали и возмутились. Но специальная "рота Марата" именем своего вождя продол­жала творить правое революционное дело. Ночь с 14 на 15 декабря 1793 года стала последней в жизни 138 человек.

Такой же ночью вдоль сонных вод Луары медленно движется барка. По сигналу ее днище раздвигается, и плавучий гроб с 90 священниками, закрытыми в трюмах, уходит на дно.

Впрочем, зачем губить барку? Значительно проще столкнуть в воду безоружных людей и поливать их свин­цом до тех пор, пока затихнут вопли несчастных. Матери молили пощадить маленьких детей. "Из волчат вырастут волки", - отвечала бравая "рота Марата".

А потом сыграли "республиканскую свадьбу". Связы­вали попарно юношей и девушек и бросали в воду. "Именем Революции!"

В городе Ментоне, ставшем несколько позднее модным курортом, наладили производство париков и кожевенных изделий. Парики выделывали из волос гильотинированных женщин. Другое же... Дадим слово знающим людям: "В Ментоне существовала кожевенная мастерская для выдел­ки человеческих кож; из кожи тех гильотинированных, ко­торых находили достойными обдирания, выделывалась изумительно хорошая кожа наподобие замши". Кожа муж­чин, как отмечалось, ничем не отличалась от кожи моло­денькой серны. А вот женская была слишком мягка и поч­ти ни на что не годилась.

Воистину правы некоторые историки, утверждавшие, что питерская "Чрезвычайка" была лишь слабой подража­тельницей ретивых мальчиков Марата в красных шерстя­ных колпаках.

Лозунг "Революция без конца" требовал своего оправ­дания. Места повешенных аристократов и священников не могли пустовать. Хватали людей с "подозрительным вы­ражением лица". Не правда ли, истребление врагов по та­кому признаку надолго оттягивает финал революции? Она действительно становится бесконечной. "...Немного зла, чтобы сделать много добра".

СПРАВКА

Перед празднованием 200-летия революции во Франции в 1993 году с помощью ЭВМ был проведен анализ социального состава жертв якобинского террора, "революции без конца", на чем настаивал Марат. Вот какие получились результаты. "Враги нации" - дворяне составили всего 9% погибших. 91% - рядовые участники революции, ее плоть и кровь, которым и было обе­щано "светлое будущее". Из этого числа 28% составля­ли крестьяне, 30% - рабочие.

* * *

Письмо, отправленное по почте, либо пропало, либо его не передали Марату. Если бы Корде нервничала, то она вос­пользовалась бы этим, чтобы отказаться от задуманного. Но похоже, Шарлотта обладала необыкновенной выдерж­кой и решимостью. Ей и в голову не пришло ничего по­добного. Напротив, она словно подгоняла себя и, воротясь в номер гостиницы "Провиданс", немедля села писать второе письмо.

"Париж, 13 июня, 2 год Республики.

Гражданину Марату.