Правители, партии, социальные движения всегда стремились, а сегодня удесятеряют усилия, чтобы сделать Пушкина единомышленником, использовать авторитет писателя в своих политических, культурных, религиозных целях, опереться на его плечо. Понятно, что до Октября 1917 года значение этого стихотворения замалчивалось, а после, наоборот, взяли его на вооружение. До недавнего времени "К Чаадаеву" являлось одной из основных опорных точек советской концепции о Пушкине, провозвестнике того, что произошло сто лет спустя, то есть Октябрьской революции. На Всесоюзном радио были два списка: запрещенные к исполнению стихи Пушкина и – обязательные, среди которых на первом месте стояло "Любви, надежды, тихой славы…". Поскольку теперь Пушкина энергично приспосабливают к новому времени, не исключено: трактовка сего стиха вот-вот будет в пушкинистике меняться опять.
Как же обстоит дело с авторством стихотворения "К Чаадаеву"? Обратимся к истокам. В списках, скопированных неизвестными лицами, имеется не менее десяти разных его названий: "Послание ***", "Послание к Чаадаеву", "Чедаеву", "Послание к Дельвигу", "К Дельвигу", "К N…", "К N.N.", название по первой строке "Любви, надежды, тихой славы" и просто без названия. Фамилия Чаадаева писалась в разных вариантах, Пушкин писал "Чедаев". Знакомый нам заголовок "К Чаадаеву" надписал после смерти поэта Анненков. В первой публикации стихотворения, состоявшейся, подчеркнем, при жизни Пушкина (Петербург, 1827, без названия) было только четыре строки. Михаил Александрович Бестужев-Рюмин, известный тогда журналист, издатель и, добавим, известный выпивоха, напечатал их в своем альманахе "Сириус":
Нетерпеливою душой
Я жду, с томленьем упованья,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Под стихотворением он обратился к читателю: "Не думай, чтоб я сделался и стихотворцем, если в сих прекрасных стихах П. заменен мною роковой заветный стих собственным, незначащим. Это только для рифмы". Никто не отреагировал на публикацию, включая Пушкина, но нам ясно, что не случайно издатель написал: "роковой заветный стих". В то время в руках Бестужева-Рюмина находился весь текст, который он "смягчил": сразу после событий декабря 1825 года нечего было и думать опубликовать стихи полностью. Он заменил строчку "Минуты вольности святой" на "Подруги, сердцу дорогой", но цензура, видимо, и такое не пропустила. Вот почему в комментарии Бестужева-Рюмина осталась фраза о замене рокового стиха. Вернулся издатель к этому намерению два годя спустя.
В его же "Северной звезде" (1829) под названием "К N.N." опубликованы семь стихотворений с благодарностью некоему An за доставку стихов в редакцию. По-видимому, An означает Апопуте. Но придумано, согласитесь, хитро: по-русски это может означать также сокращенную подпись Пушкина, – ведь публика знала, что он много печатался под инициалами А.П. В этой второй публикации было четырнадцать строк: "Под гнетом власти роковой", "Отчизны внемлем призыванье", а также последние пять строк, начинающиеся с "Товарищ, верь…", отсутствуют.
Возможно, именно из-за странной подписи An , намекающей на точное авторство, публикация вызвала резкую реакцию Пушкина. Сохранился пушкинский черновик письма в неведомую нам редакцию: "Неуважение к литературной собственности сделалось так у нас обыкновенно… В числе пьес, доставленных г-ном An ., некоторые принадлежат мне в самом деле; другие мне вовсе неизвестны". Конкретно про строки, нас интересующие, ничего не сказано. Был ли послан протест, мы не знаем, однако точно, что в печати он появился через полвека. К анализу возмущенного письма поэта мы еще вернемся, а пока отметим нравы российской журналистики пушкинского времени. По поводу пиратских способов издания писалось в газете "Молва" (может, то был ее редактор Николай Надеждин?): "Без позволения сочинителей, не зная не только грамматики – грамоты… у нас всякий уродует, перепечатывая произведения лучших наших писателей, и даже приписывает им то, чего они никогда не писывали" .
Пират-публикатор Бестужев-Рюмин не угомонился и, возможно, задетый протестом Пушкина, публикует фельетон, в котором высмеивает традицию дружеских стихов, писавшихся в кругу Пушкина, называя этот круг "Обществом друзей взаимного восхваления": "Почетные члены сего блистательного общества пишут беспрестанно друг к другу послания, в которых истощаются во взаимных похвалах" . Пушкин не спускал обид и сочиняет сатирические сценки под названием "Альманашник". В них Бестужев-Рюмин изображен под именем графомана Бесстыдина. "Альманашник" при жизни Пушкина тоже опубликован не был, однако приятель Пушкина Орест Сомов в "Северных цветах" высказался: "Подписанные An /стихи/ (которых подлинный сочинитель вовсе не назначал в "Северную звезду")… здесь загромождены вялыми произведениями самого издателя…" . Именно тогда появился термин, вполне актуальный и сегодня: парнасская макулатура.
Рылеев или все-таки Пушкин?
Написал Пушкин приписываемое ему стихотворение или нет, на этот счет сомнения существовали всегда. Приятельница поэта Александра Смирнова-Россет в своей автобиографии, ссылаясь на его друга дипломата Николая Киселева, рассказывает, как Пушкин прочитал три последние строчки стихотворения, начиная с "Россия вспрянет ото сна", заявив: "И эти стихи не мои". После чего добавил: "Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия?" В комментарии поясняется: "Естественно, что Пушкин не хотел раскрывать свое авторство…" . Причина толкуется как необходимая конспирация поэта-борца, чуть ли не террориста.
Впервые опасное слово "самовластья" в 20-й строке появилось в печати только в 1901 году в книге К.С. Кузьминского "Пушкин, его публицистическая и журнальная деятельность" и прошло незамеченным, ибо запретность тематики отпала. После 1917 года комментарии становятся агрессивными. Выражение "обломки самовластья" однозначно толкуется с тех пор как разрушение, свержение власти царя, революция. Юлий Оксман полагал, что в послании "К Чаадаеву" содержится даже намек на вынашиваемые Пушкиным планы личного участия в убийстве Александра I. А ведь в стихотворении "Деревня" Пушкин писал иное: "Рабство, падшее по манию царя", и это стихотворение одобрил сам Александр I.
Декабристы на допросах охотно называли данные стихи пушкинскими, но сие также недостаточное доказательство. Даже умнейшие из декабристов (Н. Тургенев, М. Орлов, Н. Муравьев, М. Лунин) рассматривали литературу в качестве средства пропаганды своих идей, и Пушкин-горлан был им нужен. Однако мог ли он вписать себя в список лидеров бунта ("напишут наши имена"), о подготовке которого на самом деле и не знал?
В копиях стихов, переписанных разными лицами, данное стихотворение можно найти под именами других авторов: Антона Дельвига и Кондратия Рылеева. Тяжелый стих, поэтическая манера и темы барона Дельвига, который вообще отрицательно относился к политике, а если и говорил о ней, то за бутылкой шампанского, – все это делает его авторство столь сомнительным, что от этой мысли приходится отказаться.
Рылеев, имя которого также имеется в списках под этими стихами, действительно был одним из пяти руководителей неудавшейся попытки переворота 1825 года, приговоренных к смертной казни. Строки звучат: "Товарищ, верь…". Но существуют и другие начала: "Бестужев, верь…" и "Чедаев, верь…". Если считать вероятным авторство Рылеева, то логично предположить, что он обращался в стихе к своему соратнику Михаилу Павловичу Бестужеву-Рюмину, который действительно был одним из лидеров, позже повешенных вместе с Рылеевым. Кстати, Рылеев писал и другие послания к Бестужеву.
Разница между Пушкиным и Рылеевым огромна. Пушкин многоплановый, его друзья в это время -
…рыцари лихие
Любви, свободы и вина.
А Рылееву не до любви и не до вина:
Любовь никак нейдет на ум:
Увы! Моя отчизна страждет.
Душа в волненьи тяжких дум
Теперь одной свободы жаждет .
Косвенные стилистические особенности поэзии Рылеева также можно обнаружить в стихотворении. Это его часто употребляемые слова: отчизна, роковая власть, гнет, честь (как долг сознательного гражданина перед народом). Есть в стихотворении "К Чаадаеву" строка, которая целиком наличествует в поэме Рылеева "Войнаровский" (1825): "Под гнетом власти роковой". Кем из них она заимствована? Такие случаи и у Пушкина по рассеянности гения имели место, например, "Мой дядя самых честных правил" – вариация крыловского "Осел был самых честных правил", а "Гений чистой красоты" – изобретение Жуковского.
Первым пушкинистом, который поставил вопрос о данном авторстве научно, был Модест Гофман. Он сделал сообщение в Пушкинском обществе в 1916 году, был редактором полного собрания сочинений Пушкина в 1917-м. События тех лет: мировая война и русская революция – отодвинули продолжение дискуссии. Гофман написал книгу: "Первая глава науки о Пушкине" (Петроград, 1922). В августе 1924 года в Коктебеле, в Крыму, сообщение, сделанное еще раз Гофманом, обсудили два поэта (оба авторитетные литературные критики): Максимилиан Волошин и Валерий Брюсов. Оба согласились с Гофманом, что Пушкин послания "К Чаадаеву" не сочинял.
Полемика не закончилась, но политическая ситуация резко изменилась. Гофман поехал за границу. Его выпустили, чтобы договориться о возвращении в Советскую Россию части рукописей Пушкина, вывезенных в Париж. Гофман решил не возвращаться, сделавшись эмигрантом. Новая его книга "Пушкин. Психология творчества (Вторая глава науки о Пушкине)", в которую автор собрал свои статьи из журнала La monde slave , вышла в Париже (1928).
Следом за последней статьей Гофмана "Пушкин и Рылеев" в московском сборнике "Недра" (1925) жирным шрифтом напечатано примечание: "Сборник со статьей М. Гофмана, к сожалению, был уже отпечатан, когда редакции стало известно, что статьи, подписанные М. Гофманом, тоже о Пушкине, появились в белогвардейских изданиях. Факт сотрудничества в эмигрантской прессе, хотя бы даже и по академическим вопросам, закрывает отныне Гофману доступ на страницы советской печати" .
Гайки затягивались. Все, что за границей, стало "белогвардейским", но определенный процент неразберихи оставался, ибо статья Гофмана была все-таки напечатана; лишь на будущее он был лишен слова. Точку в дискуссии ставил советский пушкинист Леонид Гроссман. В статье "Пушкин или Рылеев?" Гроссман доказывал, что стихотворение принадлежит Пушкину. Аргументы следующие, и они выглядят так весомо, что трудно не согласиться, несмотря на несколько раздражающую чрезмерную политичность некоторых из них.
Пушкин, будучи распространителем антиправительственных стихов, "будил революционный пыл целого поколения". Чаадаев был не менее активной персоной, чем Рылеев и Бестужев. Отдельные слова, такие как "отчизна", "честь" и особенно "томление", у Пушкина встречаются также часто. Стихотворение было опубликовано Герценом и Огаревым в лондонской "Полярной звезде" за 1856 год с именем Пушкина. Гофман приводил в доказательство поправку Огарева. В газете "Свобода" (№ 2 от 28 сентября 1872), которую издавал в Сан-Франциско Агапий Гончаренко, бывший наборщик журнала "Колокол", перебравшийся из Лондона в Калифорнию, было напечатано письмо Огарева. В нем Огарев изменил свое мнение и теперь заявлял, что стихи "К Чаадаеву" принадлежат Рылееву, Гроссман не согласился и весомо доказывал, что авторитет "Полярной звезды" сильнее.
Через два года в Ленинграде и Москве начались аресты среди пушкинистов: посажен директор Пушкинского Дома академик Сергей Платонов, затем сослан академик Тарле, отправлены в лагеря около двадцати пушкинистов. Полемика прекратилась, и стихотворение "К Чаадаеву" в сочинениях Пушкина одно время печаталось с примечанием: "Как доказал Л. Гроссман". Ценность аргументации снижалась лишь тем, что полемика была запрещена. В период борьбы с космополитизмом примечание исчезло.
Между тем, в 1937 году живущий в Париже Гофман возвращается к этому стихотворению, но, конечно, во французской прессе. "Иностранцу трудно понять, что такое для нас Пушкин", – писал он и утверждал еще более уверенно: "Заключительные стихи этого стихотворения (выхваченные при этом из контекста) неосновательно сближаются с политическим стихотворением, приписываемым Пушкину, а в действительности принадлежащим Рылееву, которое оканчивается обращением: "Бестужев, верь, взойдет она…"" . Но новых аргументов не приводит.
Почти параллельно и, как нам кажется, более весомо доказывал принадлежность Пушкину этого стиха Борис Томашевский. Да и принятый сегодня текст стихотворения "К Чаадаеву" идет от составленного им и изданного в Петрограде в 1925 году сборника политических стихотворений Пушкина. Логика Томашевского такова.
Среди семи опубликованных в "Северной звезде" 1829 года за подписью An стихов было пять текстов Пушкина о любви (имеются их автографы), одно стихотворение Петра Вяземского и, наконец, упомянутое обрезанное стихотворение, которое позже назовут "К Чаадаеву". Пушкин тогда заявил в письме протеста: "Другие мне вовсе неизвестны" – во множественном числе. Если бы ему не принадлежало одно лишь стихотворение Вяземского из опубликованных семи, он бы сказал "другое". А он сказал "другие", выходит, оба? Далее возмущенный Пушкин писал: "Г-н An. собрал давно писанные и мною к печати не предназначенные стихотворения и снисходительно заменил своими стихами те, кои не могли быть пропущены цензурою". Борис Томашевский делал решительный вывод: "Эти слова могут относиться лишь к одному стиху: в послании "К Чаадаеву" стих "Минуты вольности святой" заменен другим: "Подруги, сердцу дорогой"… Таким образом, в этих словах Пушкина мы находим прямое признание, что послание Чаадаеву писано им" . Согласитесь: если это и признание Пушкина, то вовсе не прямое, но аргумент пушкиниста изящный и убедительный.
Давайте обратим внимание на другую часть письма поэта: "Однако, как в мои лета и в моем положении неприятно отвечать за свои (в черновике у Пушкина тут вычеркнуто важное слово "уничтоженные". – Ю.Д.) прежние и за чужие произведения, то честь имею объявить г-ну An. , что при первом таковом же случае принужден буду прибегнуть к покровительству закона". Принадлежат Пушкину стихи "Любви, надежды, тихой славы…" или нет – он равно возмущен самой публикацией. И грозится судить того, кто его уничтоженные стихи выдает за действенные.
Вдумаемся в слово "уничтоженные". Именно это еще одно краткое доказательство, на которое никто из полемистов до сих пор не обратил внимания. И оно кажется решающим. Пушкин зачеркнул слово "уничтоженные", чтобы не высвечиваться, – ведь сразу ясно, о чем речь. Чего вдруг поэт уничтожает стихи? Значит, в них было либо что-то опасное, либо мысли, от которых он хотел отказаться.
В коллективных примечаниях сотрудников Пушкинского Дома к сборнику "Пушкин в воспоминаниях современников" (1974) говорится: "Принадлежность этого стихотворения, широко известного в списках, Пушкину в настоящее время является установленной". При переиздании этого показалось недостаточно, и добавлено: "Твердо установлена" . Если бы пушкинисты успокоились, доказав это, говорить нам сейчас было бы не о чем. Но это был этап большой кампании, цель которой – заставить поэта идти в ногу с новым временем и нести красное знамя.
Главное партийное стихотворение
Ситуацию в какой-то степени помогает понять большая статья наркома просвещения Анатолия Луначарского, открывающая первый том советского полного собрания сочинений Пушкина (1930), где Луначарский объясняет политику партии по отношению к поэту: Пушкин после революции был некоторое время под подозрением, но теперь мы его проверили, и он может строить светлое будущее вместе с нами. Однако "пушкиноведение… надлежит еще переоценить со специальной точки зрения литературоведения марксистского". "Каждое зерно, имеющееся в пушкинской сокровищнице, даст социалистическую розу" . "К Чаадаеву" и было одним из таких зерен, которые надо было по команде наркома превратить в красные розы.
На первых порах, как ни удивительно, и среди марксистов-ленинцев были пушкинисты, говорившие об этом стихотворении как "о некоторых отдельных мелких явлениях пушкинской поэзии… о показательности для общественной психологии того времени сравнения ожиданья вольности с ожиданием любовницы" . Это сравнение, конечно, было непростительной ошибкой Пушкина.