Выбрав короткий и хорошо скрытый путь, мы двинулись к своему доту. Нам нужно было пройти километра два. Кругом стояла тишина, не хотелось думать о грозящей опасности, идущей из-за реки. В ночной прохладе идти было хорошо, мысли просились легкие, беззаботные. Я шел и думал о Марусе, представлял себе ее глаза, губы, ее ласковые руки и душистые волосы. Вот как складываются обстоятельства: мы условились встретиться завтра, но теперь я уже не знаю, когда состоится наша встреча…
В течение пятнадцати минут мы привели дот в боевую готовность: выставили наблюдательный пост и установили дежурство у вооружения. На другой день нам завезли трехмесячный запас продовольствия и боеприпасов. [12]
Дот из мертвой горы железобетона превратился в грозное сооружение, готовое в любую минуту дать отпор врагу.
Строительство нашего дота еще не было закончено. На крыше стояла, как мачта на корабле, тренога из мощных бревен, приготовленная для бурения скважины артезианского колодца. В потолке боевого каземата зияло широкое отверстие, оставленное для буровой трубы. Это отверстие делало дот очень уязвимым, и нам пришлось забить его деревянным чурбаном.
Дот наш не был еще засыпан землей. Для маскировки его только обнесли деревянным забором, в котором нам пришлось сделать проломы для того, чтобы можно было вести обстрел. Входили в сооружение по доскам, брошенным с насыпи прямо к решетчатой двери.
Метрах в восьмистах от нас находился такой же дот, которым командовал лейтенант Скрипниченко. От нашего дота к соседнему тянулся глубокий противотанковый ров. Секторы обстрела обоих дотов шли вдоль границы, причем были рассчитаны на перекрестный огонь. Нас должны поддерживать доты второй линии, но они еще не были вооружены.
На другой день мы принялись приводить в порядок свое хозяйство. Одновременно установили постоянное наблюдение за немецкой территорией. Я записывал всякое перемещение людей и машин, которое мы замечали там, за рекой Сан. В первые дни были составлены стрелковые карточки на все амбразуры, измерено расстояние до основных ориентиров на той стороне, выверены приборы и прицелы на пулеметах и пушке.
Начались регулярные занятия по строгому расписанию: уроки политграмоты, стрелковое дело, изучение оборудования. На противоположном от границы скате высотки мы соорудили турник и ежедневно стали заниматься физкультурой.
Так проходили день за днем. К нам нередко заглядывали пограничники, патрулировавшие в районе дотов. Они приносили вести, что за границей неспокойно и можно ждать большой провокации.
Мы и сами чувствовали это. По ночам с немецкой территории доносилась пулеметная стрельба. С каждым [13] разом она становилась все сильнее и продолжительнее.
Наш передний край молчал. И мы стали даже привыкать к своей беспокойной жизни на границе, обжились в дотах и почувствовали себя в них не хуже, чем в казармах. Каждый день нам привозили горячую пищу. Это еще более подчеркивало, что идет обычная армейская жизнь.
За три недели, проведенные в доте, мы лучше узнали друг друга. В нашем гарнизоне подобрались замечательные ребята. Я был уверен, что на них можно положиться. Все они окончили по девять-десять классов, жили разнообразными интересами.
Курсант Михайлов был, например, замечательный спортсмен. Сухощавый, быстрый в движениях, с красивым гибким телом, он мог часами висеть на турнике, отрабатывая какой-нибудь новый номер. Около него всегда стояла кучка бойцов и курсантов, с восхищением и завистью следя за его упражнениями.
Михайлов дружил с Леушкиным, невысоким, шустрым пареньком. На спортснарядах Леушкин не мог угнаться за товарищем, но зато в учебе он шел первым, много читал, хорошо знал русскую и западную литературу, всегда был в курсе всех новых литературных событий, писал стихи, которые печатали в армейской газете.
Я хорошо помню курсанта Тернова. Это - высокий, крепкий красавец-парень. Характер у него был серьезный. Зря он не разболтается, слова понапрасну не выронит. Но зато если уж скажет слово, то оно звучит веско и убедительно.
"Ну и голова у Тернова", - почтительно говорили о нем курсанты. Тернов увлекся лыжами и у себя в Ярославле занимал второе место по городу. Все как-то удивительно ладилось у этого спокойного, уравновешенного человека. Он и в учебе шел впереди, и в спорте за ним подтягивались остальные, и руки у него были умные и ловкие - что ни примется мастерить, все получается красиво и добротно.
А вот Иванисов был на редкость тихим и скромным. В спорте он отставал от других, был тяжел и неловок и стеснялся этого. Его страстью была политика. Он первый хватал обычно свежие газеты, во всех [14] событиях разбирался глубоко, все запоминал, анализировал, сопоставлял.
Словом, ребята в моем гарнизоне были действительно хорошие, и я радовался, замечая, что у нас уже создался дружный боевой коллектив.
Как- то в субботу я отправился противотанковым рвом в ближайший дот к лейтенанту Скрипниченко, чтобы посмотреть, как обосновались соседи, и договориться о взаимных действиях на случай провокации.
Федю Скрипниченко я знал хорошо. Он прибыл в нашу часть из Киевского пехотного училища. Мы сразу обратили внимание на этого паренька. У него был тонкий голосок и нежное, как у девушки, лицо. Несмотря на то, что он приехал в часть уже лейтенантом, многое в его поведении нас удивляло, казалось нам мальчишеским и несолидным. Но сердиться на него никто не мог, потому что он делал все очень искренно, самозабвенно. Федя смеялся так заразительно, что не могли не смеяться и остальные. Он так глубоко огорчался от неудач, что все кругом сочувствовали ему.
Федя Скрипниченко вырос в детском доме, никого из родных и близких у него не было. С детства он мечтал стать военным и, как только ему исполнилось восемнадцать лет, пошел в военное училище и успешно его окончил. Военное дело знал отлично, взвод его в подразделении был на почетном месте, бойцы и командиры его уважали, несмотря на мальчишество. И я был очень доволен, что соседом моим оказался не кто другой, а именно Федя Скрипниченко.
Ни Скрипниченко, ни замполита Федорова в гарнизоне не оказалось. От бойцов я узнал, что они ушли на пруды, которые находятся недалеко от дота. В них когда-то польский пан разводил рыбу. Теперь пруды оказались в запретной зоне, из местного населения рыбу в них никто не ловил. А водилось ее множество!
Я пошел на пруды.
Скрипниченко и Федоров сидели неподвижно на берегу и напряженно следили за поплавками. На меня они едва взглянули и даже не спросили, зачем пришел. Я присел на корточки рядом. Клевало хорошо.
- Это что еще, - сказал Федоров. - Вы вот здесь посмотрите-ка. [15]
И он с видом заговорщика повел меня к ручейку, протекавшему поодаль. Рыбу здесь можно было брать прямо руками.
Федоров не без гордости сообщил, что это он открыл такую кладовую и теперь их гарнизон каждый день ест уху.
Мое детство прошло на Волге, и мальчишкой я очень увлекался рыбной ловлей. И сейчас былое увлечение захватило меня. Я уже строил планы, как буду сюда ходить по утрам, а потом кормить своих бойцов свежей рыбой.
Мы просидели на прудах долго. Когда я наконец поднялся, Федя спросил, зачем я пришел. Мы быстро договорились с ним о взаимодействии на случай прорыва, поговорили о разных других делах. На прощание Скрипниченко пригласил меня завтра на зорьке порыбачить. Я обещал прийти.
Вернулся в гарнизон к вечеру. Курсанты уже отдыхали. Только наблюдатель, замаскированный ветками, лежал на крыше дота да дежурный что-то проверял у пулемета.
Обойдя помещение дота, я лег спать, наказав дежурному разбудить меня на рассвете. [16]
Тринадцать суток в бою
Товарищ младший лейтенант, вставайте, половина четвертого,-разбудил меня дежурный по гарнизону.
Я вскочил с постели и сразу же вспомнил, что собирался сегодня с Федей Скрипниченко идти на рыбалку. Закурив папиросу и затянувшись, взглянул в перископ, посмотрел вдоль всей границы. За рекою Сан тишина. Первые лучи солнца мягко освещают окрестность. Поворачиваю перископ на соседний дот, смотрю, не выходит ли Скрипниченко на рыбалку. Нет, не видно никого. Только серебристая поверхность озер отражается в зеркалах перископа.
Не торопясь я стал одеваться. Вдруг вбежал дежурный:
- Товарищ младший лейтенант, через границу с немецкой стороны летят самолеты!
Мгновенно надев сапоги, я выскочил из дота. Через границу группами летели немецкие самолеты.
- Боевая тревога! Продолжать наблюдение за воздухом! - приказал я и взглянул на часы. Было без пятнадцати минут четыре.
Начинался день 22 июня 1941 года. [17]
Команда разнеслась по боевым казематам и другим помещениям дота. Через несколько секунд курсанты заняли свои места у пушки и пулеметов, в складе боеприпасов или у вентиляционной системы. Наводчики Михайлов и Тернов уже держались за ручки станковых пулеметов. Им осталось только нажать на спусковой рычаг. Затаив дыхание, они прильнули к окулярам своих прицелов. Наводчик Шилов поворачивал подъемный и поворотный механизмы скорострельной пушки, наблюдая через прицел за появлением противника. Все ожидали дальнейшей команды, прислушиваясь к зловещему рокоту самолетов с черными крестами на крыльях. Мы приготовились к бою и все-таки тогда еще не думали, что этот час уже перевернул наши судьбы, что рухнули все наши большие и малые планы и надежды.
А самолеты все шли и шли. Эскадрилья за эскадрильей они появлялись в глубоком предутреннем небе, направляясь в сторону Перемышля и Львова. С интервалом в несколько минут издалека доносились тяжелые глухие удары.
Замаскировавшись на небольшом бугорке возле дота, наш наблюдатель с ручным пулеметом непрерывно следил за воздухом. Он подсчитывал пролетавшие самолеты и передавал через связного, стоящего у двери:
- Семьдесят восемь. Сто двадцать.
Все новые и новые звенья появлялись из-за горизонта, со стороны границы.
- Звено самолетов пикирует на дот, - крикнул наблюдатель, кубарем скатившись с бугорка и влетая в решетчатые двери дота.
И в ту же минуту содрогнулась земля, от сильного удара охнули мощные стены сооружения.
Вслед за первой атакой последовала вторая, третья.
Вступила в бой вражеская артиллерия. Снаряды, ударяясь в железобетон, или разрывались, или, скользнув по поверхности, уходили рикошетом в сторону. Гул и вой от разрывов бомб и снарядов заглушал все. Тяжелое сооружение дрожало и стонало.
Мы были уверены, что даже прямое попадание не пробьет железобетонные стены. Курсанты ждали только команды, чтобы открыть по врагу огонь. Молчали [18] пока и соседние доты. А фашисты продолжали долбить оборонительную линию с воздуха и с земли. Наземная телефонная связь порвалась в первые же минуты бомбежки. Это меня особенно волновало. Что произошло? Как действовать? Какова обстановка в районе? Где сейчас штаб? Подвезут ли еще боеприпасы и продовольствие? Ни на один из этих вопросов ответить было нельзя, не установив связи с командным пунктом. Так кого же послать на связь? Послать почти на верную смерть! Кругом рвутся бомбы и сотни снарядов. Гарнизон нашего дота - четырнадцать комсомольцев, я - кандидат партии. Кого же? Собрав гарнизон на короткое совещание, я обратился к бойцам:
- Товарищи! Обстановка сложная, будем драться до последнего снаряда, до последнего патрона. Родина нам поручила охранять ее рубежи. Отстоим, товарищи?
- Отстоим!
- Главная задача сейчас установить связь с командным пунктом. Выполнять это задание могут только добровольцы. Желающие, поднимите руки.
Все комсомольцы подняли руки. Я послал двоих бойцов пошустрее. С винтовками в руках выскочили они из дота и бросились в траншею, вырытую для подземного кабеля телефонной связи.
Враг усилил артиллерийский огонь. "Найдут ли обрыв? Сумеют ли добраться?" Через некоторое время в командирской рубке раздался низкий протяжный сигнал полевого телефона. Я схватил трубку и с силой прижал к уху ее холодную гладкую поверхность. Связь есть! Молодцы комсомольцы! В трубке послышался голос командира части:
- Началась война. Сейчас в атаку пойдет пехота. Отражайте атаку всеми имеющимися у вас средствами. Командование соседними дотами поручается вам. Действуйте самостоятельно, по обстановке. Связь осуществляйте ракетами: одна белая - все в порядке, белая и зеленая - дот блокирован и вызывает огонь соседнего дота на себя… Вопросы есть?
- Вас понял, - ответил я, - будем стоять на смерть.
- Вам присвоено звание лейтенанта, - продолжал командир части. - Поздравляю!… [19]
Но тут где-то совсем близко разорвалась очередная серия бомб: связь снова порвалась.
Вдруг наступила тишина, странная после адской огневой бури, так неожиданно налетевшей на нас.
В это время из траншеи выскочили двое наших бойцов. Ливень пуль ударил по решетчатой двери дота, но курсанты успели вбежать в сооружение.
- Вижу разведку немцев,-доложил наблюдатель.
Я прильнул к окуляру перископа. По лощине двигались штурмовые группы немецкой пехоты. Солдаты шли в полный рост, прижав к животам автоматы. Они шли уверенно, метр за метром приближаясь к дотам, не рассчитывая встретить сопротивление. Но когда до наступающих групп осталось не более пятидесяти метров, я скомандовал срывающимся от волнения голосом:
- По врагам Родины - огонь!
Заработала скорострельная пушка, три пулемета будто стальными лезвиями срезали первые шеренги немцев. Остальные, смешав ряды, повернули обратно…
Первая атака была отбита. Лощина опустела. Только убитые, очень много убитых осталось на ней.
Снова обрушилась на дот вражеская артиллерия всех калибров, но сооружение выдержало и на этот раз. Противник с еще большими силами двинулся на переднюю линию укрепленного района. Немцы шли напролом, но под пулеметным и пушечным огнем они падали, поворачивались и, сшибая друг друга, бежали назад. А потом снова группировались и лезли на штурм дота, мешавшего их продвижению вперед… От беспрерывной стрельбы, пороховых газов, раскаленных стволов пушки и пулеметов стучало в висках.
…Наступила ночь. Первая военная ночь в осажденном доте. Мы не ложились спать. Каждый оставался на своем посту, готовый в любую минуту вступить в бой. Я заменил первые номера наводчиков другими курсантами, на высотке возле дота выставил наблюдателя с ручным пулеметом, расставил дежурных. Свечи, зажженные в боевых казематах и командирской рубке, бросали неясный свет на усталые, посуровевшие лица бойцов. В углах лежали зловещие тени. Никто не разговаривал. Все мы думали, наверное, об одном: "Подойдут ли наши? Хватит ли сил сдержать врага?" [20]
Мы готовы были драться с врагом и ночью. Но немцы не появлялись: то ли ждали рассвета, то ли просто не торопились. Мы сидели и ждали, не зная, что враги уже далеко продвинулись в глубь нашей территории и мы оказались в тылу врага.
А утром снова над нами рвались бомбы и снаряды, и снова темно-зеленые волны штурмовых групп отражались на экране перископа. Наша пушка и три пулемета непрерывно вели огонь, расстреливая в упор наступающие шеренги фашистов.
Соседний дот лейтенанта Скрипниченко немцы блокировали с тыла, из леса, который с одной стороны подходил к самому сооружению. Над дотом то и дело взлетали ракеты: зеленая и белая. Скрипниченко просил помощи. Мы открывали огонь по подходам к его доту, и враги на время удирали в леса. Тогда мы снова переносили огонь на скопление войск на немецкой территории. На нас снова обрушивался шквал огня, и снова блокирующие группы противника шли на дот.
Поддерживая друг друга огнем, мы отражали атаку за атакой, нанося большие потери противнику.
24 июня через нас на немецкую территорию полетели крупнокалиберные снаряды, нащупывая вражеские укрепления. Как велика была радость всех нас!
Наши! Наши близко!
Каждому хотелось взглянуть в прицел или перископ, чтобы увидеть разрыв снаряда, прилетевшего с нашей земли на немецкие укрепления.
Некоторые курсанты выскакивали из дота и слушали свист летевших через нас снарядов. Я запретил это. Рисковать людьми мы не могли.
С еще большим азартом мы вели огонь по немецкой территории.
С немецкой стороны также полетели крупнокалиберные снаряды - они били по нашим батареям. Завязалась артиллерийская перестрелка.
Появление нашей артиллерии до того нас вдохновило, что если бы дот был на колесах и двигался, как танк, - мы пошли бы в нем в атаку.
На немецкой территории, недалеко от границы, стояли две наблюдательные вышки, с них противник корректировал свой артиллерийский огонь. Я из своей [21] сорокапятимиллиметровой пушки открыл огонь по одной из вышек, а лейтенант Скрипниченко, обнаружив вторую, начал стрелять по ней. Скоро обе вышки были сбиты.
Артиллерийская перестрелка длилась недолго. С нашей стороны местность была открытая, позиции невыгодные, и батареям, видимо, пришлось отойти.
Теперь немцы весь огонь артиллерии перенесли на нас. После длительной артподготовки блокирующие группы снова пошли на доты и снова были отброшены.
…Так прошло восемь суток войны. Днем и ночью отражая беспрерывные атаки, бойцы гарнизона почти не спали, подкреплялись на ходу сухарями и консервами. Отдыхали по нескольку минут, сидя на корточках около пушки и пулеметов.
Немецкое командование, видя упорное сопротивление, решило пустить в ход пропаганду. Нас забросали листовками, в которых говорилось:
"Гарнизону дота предлагаем сдаться в 6 часов по германскому времени. Иначе вы будете уничтожены мощным огнем артиллерии".
Мы отвечали еще более яростным огнем.
30 июня обстрел и атаки неожиданно прекратились, наступило затишье.
К вечеру я послал двух курсантов в соседний дот к лейтенанту Скрипниченко, чтобы узнать состояние его гарнизона. По противотанковому рву курсанты добрались до соседей и скоро вернулись обратно с посыльным лейтенанта Скрипниченко и запиской, в которой он написал следующее:
"Посылал в разведку к себе в тыл, чтобы выяснить обстановку. Кругом немцы, давай будем отходить. Скрипниченко".
Я отправил посыльного с обратной запиской:
"Приказа бросать сооружение не было - будем держаться до последнего. Скоро подойдут наши. Держись, браток. С приветом. Кривоногов".
Мы были уверены, что немцы ненадолго вклинились на нашу территорию, что пройдет еще день-два, от силы три, и мы погоним их обратно.
1 июля немецкая артиллерия обрушилась на нас шквальным огнем, но атаки, которую мы ожидали, не [22] последовало. Только отдельные разведчики показывались то в одном, то в другом месте.
Ночью я заметил, что дот Скрипниченко перестал подавать условные сигналы. "Неужели ушел?" - думал я.
Утром посылаю в разведку двух бойцов - Иванисова и Михайлова - с заданием: узнать, почему молчит соседний дот. Бойцы долго не возвращались. Из перископа видно было, как их на обратном пути по противотанковому рву обстреляли. Все же они добрались благополучно. Но вести принесли печальные: когда они подходили к доту, то увидели, что железобетонное сооружение расколото пополам, одна амбразура вырвана совсем, изнутри пахнет гарью и горелым мясом, у разбитого пулемета лежат два трупа. Дальше в дот они не пошли.
Все ясно. Немцы ночью заблокировали дот и взорвали его. Мужественный гарнизон погиб. И мы никогда не узнаем, почему лейтенант Скрипниченко не подал сигнал ракетой, чтобы вызвать наш огонь на себя.