Мы остались одни, никем не поддерживаемые. Нас теперь легко можно было заблокировать даже днем. Но враг не предпринял в этот день ни одной атаки.
Следующая ночь прошла спокойно. Немцы, видимо, решили, что мы ушли.
Измотанные бессонными ночами, курсанты, свободные от дежурства, повалились спать возле своих расчетов. Оставив бодрствовать сержанта Торощина, я тоже крепко заснул. Дежурные при свете фонарей и свечи набивали пулеметные ленты патронами, чистили стволы.
3 июля был солнечный день. В перископ наблюдал сержант Торощин. Вдруг он заметил, что в нашем тылу с высотки по извилистой дороге спускаются по направлению к границе автомашины и мотоциклы. Торощин закричал:
- Наши! Наши идут!
Я подскочил к окулятору перископа и увидел вдалеке большую механизированную колонну.
Каждый по очереди подходил к перископу и смотрел.
Скоро голова колонны приблизилась к нашему доту, [23] и тут мы увидели, что это грузовики и мотоциклы с немецкими солдатами. Лица солдат были хмурые и усталые.
- Фашисты бегут, - предположил кто-то из бойцов. - Наши наступают им на пятки.
Но проходил час, другой, третий… Выстрелов не было слышно. Тогда мы поняли, что это возвращалась с фронта потрепанная немецкая часть. Значит, напрасно ждем наших, фронт ушел совсем далеко, вокруг немцы, и рассчитывать на чью-нибудь помощь бессмысленно.
У нас еще был большой запас продуктов питания, были и боеприпасы в достаточном количестве, и если бы нас кто-нибудь поддержал огнем с тыльной стороны, то фашисты ни за что бы не прошли и не заблокировали нас. Мы еще долго могли бы драться с ними. А сейчас мы знали, что нас непременно заблокируют и, конечно, взорвут.
Собрав гарнизон, я объяснил обстановку:
- Держаться до темноты. С наступлением ночи будем выходить. Путь отхода - по противотанковому рву.
Я объяснил путь дальнейшего движения и место встречи. Подал команду разобрать гранаты и разойтись по местам…
- Дадим немцу жару напоследок!
Между соседним и нашим дотами проходила шоссейная дорога. Она вела к мосту через реку Сан. Верх моста был разобран. Его немцы собирались навести, чтобы пустить по этой дороге свою технику. В три часа дня 3 июля к самой границе подъехали два легковых автомобиля. Из машин вышла группа офицеров в плащах, в фуражках с кокардами, с планшетами и картами в руках. Они что-то показывали то на мост, то в сторону нашего дота. Видимо, уточняли обстановку.
Оставив у перископа для наблюдения сержанта Торощина, я сам сел за пушку, спаренную с пулеметом, подал команду еще одному пулемету: "Огонь!" Немцы не успели разбежаться. Наш огонь накрыл их внезапно. Через несколько секунд на том месте остались догорать исковерканные машины.
Немцы в ответ обрушили на нас сотни снарядов… [24]
Около шести часов вечера наблюдавший у перископа сержант Торощин доложил:
- Товарищ лейтенант, немцы идут в атаку.
Я взглянул в перископ и увидел лавину темно-зеленых мундиров. Это шли не отдельные блокирующие группы, а наступающие цепи. Подаю команду:
- Приготовиться к бою!
Да, мы понимали, что это - последняя атака, которую нам придется отражать. Каждый отлично знал и то, что отразить ее одни мы не в силах.
Войдя в средний тамбур, откуда меня было слышно во всех уголках дота, я обратился к курсантам:
- Товарищи комсомольцы! Будет решающий бой. Нас могут заблокировать. Это вы знайте. Но драться мы будем до последнего дыхания, насколько хватит наших сил.
Дот приготовился к бою.
Немцы заходили с тыла, с флангов. И вот уже, обогнув сооружение, они вышли в лощину, ведущую к соседнему доту.
Начался штурм!
Заработала наша пушка, застрочили пулеметы. Немцы падали, как трава под косой, на смену павшим лезли и лезли новые цепи. От беспрерывной стрельбы циркулирующая вода в пулеметах нагревалась до кипения, стволы раскалились. Газоотсосная система не успевала отсасывать пороховые газы из боевых казематов, дышать становилось трудно, а бой еще только разгорался.
За пулеметом, который обстреливал лощину, сидел сержант Торощин. Немцы метались по лощине как угорелые. Вдруг слышу: пулемет замолк. Вбегаю в каземат. Нечем дышать, Торощин сидит, держась за ручки пулемета, но голова его бессильно свесилась на грудь. Подаю команду:
- Отсосать газы!
Оказывается, ведя непрерывный огонь, Торощин не заметил, что отсоединился газоотсосный шланг и все газы оставались в каземате. Он стрелял до тех пор, пока не потерял сознание.
Быстро подсоединили газоотсосный шланг, привели в чувство Торощина. Пулемет снова застрочил по фашистам. [25]
Немцы наседали с тыла. Вот они уже на крыше дота, с тыльной стороны, наиболее уязвимой.
Глухие удары раздаются над казематом. Все ясно: немцы выбивают чурбан, которым мы заколотили отверстие в перекрытии. Рухнули вниз остатки деревянного кляпа, а вслед за ними на каменный пол хлопнулась шипящая граната. И в ту же секунду сержант Торощин схватил ее и выбросил через отверстие обратно, на крышу дота. Раздался взрыв, до нас донеслись крики немцев.
На несколько минут воцарилась тишина. А затем через трубу в каземат снова посыпались гранаты. Оставаться здесь больше невозможно. Приказываю бойцам перейти во второй каземат и закрыть бронированную дверь. Но дверь закрыть не успели. Едва бойцы покинули каземат, взорвалась граната, и взрывной волной дверь заклинило намертво.
Немцы заложили взрывчатку под стальной колпак, закрывающий отверстие для перископа, и подорвали его. Пришлось покинуть и командирскую рубку.
Во втором каземате находилась пушка, спаренная с пулеметом.
Наводчик Шилов доложил о скопившейся группе немцев и машин на краю села в нашем секторе обстрела. Я приказал открыть по цели беглый огонь. Так как перископа больше не было, наблюдение вели только через прицелы.
К основанию пушки был приделан гильзоотвод, выходивший наружу в противоамбразурный колодец. Немцы заметили его и заложили в него мощный заряд взрывчатки. Произошел сильный взрыв. Меня подбросило к потолку. На несколько секунд я потерял сознание. Очнувшись, заметался по каземату, отыскивая свою фуражку. Потом пришел в себя, усмехнулся: "Хорошо, что голову пока не оторвало!"
Взрывом покоробило пушку с пулеметом. Среди бойцов были убитые и раненые.
Я почувствовал, что теплая кровь течет по моим ногам в сапоги. "Ранило", - промелькнуло в голове. Но о перевязке думать было некогда. Наступили решающие для нас минуты. Фашисты уже подкапывались под дот, чтобы заложить взрывчатку. Сейчас произойдет взрыв, и все… [26]
Оставался третий боевой каземат, где за пулеметом были Михайлов и Иванисов. Их амбразура дышала огнем. Они открывали огонь, когда немцы подходили близко, а иногда стреляли длинными очередями, чтобы доказать врагам, что мы живы и будем еще биться.
В этом же каземате находилась ружейная амбразура, она предназначалась для того, чтобы не допускать врага к дверям дота. Из нее уже несколько часов подряд стрелял курсант Тернов.
Он стоял у бронированной двери и через заслонку хладнокровно посылал из пистолета пулю за пулей, не давая немцам возможности занять выход из дота. Тернов был ранен осколком в лоб, еле держался на ногах. Он с трудом обеими руками поднимал пистолет, вставлял его дуло в отверстие ружейной заслонки и стрелял.
- Пулеметы устанавливают, товарищ командир, как раз против выхода, - доложил он.
И действительно, через несколько минут в бронированную заслонку и входную дверь дота ударил свинцовый ливень. Пули плавились, разбиваясь о броню и бетон, залетали в каземат и сквозниковый коридор дота.
Все взоры устремились на заслонку. Выдержит ли? Под массированным огнем она прогибалась, вибрировала и вдруг, сорвавшись с креплений, отлетела к противоположной стороне каземата. В ту же минуту в отверстие полетели гранаты. Последний боевой каземат вышел из строя. Дот теперь был небоеспособен: у него не было вооружения. Но оставались люди.
Немцы что-то кричали нам, стучали по перекрытию, по стенам. Мы не отвечали. Мы старались держаться на ногах, чтобы, улучив удобный момент, нанести еще удар по врагу. Нас осталось восемь человек, почти все раненые.
Бойцы собрались в тамбуре. У нас еще были гранаты, и мы могли драться. Я обвел взглядом своих товарищей. В полумраке дота все они казались старше: на лицах проступали морщины, впали глаза; суровое упорство увидел я в них. За тринадцать дней эти беззаботные юнцы превратились в отважных воинов. [27]
- Друзья! - обратился я к ним. - Будем отбиваться гранатами. Не дадим возможности взорвать себя. Продержимся до наступления темноты, а ночью будем прорываться.
Пулеметы немцев били по входным дверям, чтобы не выпустить нас ни одного живым. Бойцы-комсомольцы добровольно изъявили желание отогнать немцев. Первыми пошли Михайлов и Леушкин. Выскочив в сквозниковый коридор, где брызжет свинец от разбивающихся о бетон пуль, Михайлов сдергивает кольцо с гранаты и выбрасывает ее из дота. Фашистские пулеметы затихли. За Михайловым выбегает Леушкин. Они вдвоем забрасывают гранаты на дот, за него и по сторонам. До нас доносятся взрывы, вопли немцев… Михайлов и Леушкин вбегают в тамбур.
Некоторое время тишина.
Затем снова строчат пулеметы по входной двери, и опять немцы начинают долбить за стенами дота.
С гранатами в руках выбегают другие смельчаки - Тернов и Иванисов. Грохот. Немцы разбегаются, умолкают пулеметы, слышны стоны, крики…
Снова тишина, а потом опять строчат пулеметы, немцы продолжают подкапываться под дот.
Нужно было продержаться еще с полчаса, до полной темноты.
Но тут произошел оглушительной силы взрыв…
В голове у меня что-то ухнуло, я провалился вниз. Когда пришел в сознание, то почувствовал, что нахожусь в воде. Полнейшая темнота. Пробую руки - двигаются, ноги - тоже. В голове страшный шум, ничего не слышу. Пахнет горелым. Щупаю голову - волос с одной стороны нет, а запеченная кожа полопалась. Лицо страшно горит. С трудом осмысливаю случившееся. Значит, немцы успели подкопать и заложить взрывчатку. Когда произошел взрыв снизу, перекрытия между этажами обвалились, и я провалился вниз, в запасные баки с водой. По обрывкам арматуры карабкаюсь наверх. Это мне удается. Через пролом вылезаю на второй этаж. Ничего не видно: электрический фонарик потерялся. Ощупав стены, я понял, что целым остался один тамбур и сквозниковый коридор. Кто еще уцелел?
- Кто жив, ко мне! [28]
Бойцы стали собираться в тамбуре. От гарнизона осталось в живых шесть человек. По голосам я узнал Тернова, Михайлова, Леушкина, Иванисова, Торощина. Медлить больше нельзя, подаю команду:
- С гранатами по два на выход!
Первыми пошли Михайлов и Леушкин. Они швырнули по одной гранате, затем по второй, выскочили из дота, но, сраженные пулеметной очередью, упали замертво. За ними выбежали Иванисов и Тернов. Разбрасывая гранаты по сторонам и на верх дота, откуда также строчил пулемет, они бросились через насыпь в противотанковый ров. Остались мы с сержантом Торощиным. Я еле держался на ногах, в голове гудело, дышать было трудно.
Приготовив гранаты, мы направились к выходу. Я сдернул с гранаты кольцо, готовясь швырнуть ее, но вдруг покачнулся и чуть не упал. Граната шипела у меня в руке. Сержант Торощин выхватил у меня гранату и выбросил. Взрыв! Мы выскочили из дота и кубарем покатились с насыпи…
Что- то холодное освежило мне лицо, и я очнулся.
Скатившись с насыпи, я попал головой в ручей. Торощин помог мне подняться, и мы доползли до противотанкового рва. Здесь нас поджидали Тернов и Иванисов.
Выбиваясь из сил, мы все дальше и дальше отползали от взорванного дота, где строчили вражеские пулеметы, рвались гранаты и десятки осветительных ракет взвивались в ночное небо.
Раздался последний взрыв. Это немцы взорвали остатки нашего дота.
Тринадцать дней и ночей в этом доте сражались пятнадцать советских воинов. Гарнизон показал себя сплоченным и мужественным коллективом. Ярославские пареньки-комсомольцы, призванные в армию в 1940 году, проявили себя как опытные, хорошо подготовленные бойцы. Почти все они погибли. Нас осталось четыре человека. Раненые и обожженные, напрягая последние силы, мы ползем. Пулеметная стрельба затихает сзади. Ракеты гаснут.
Помогая друг другу, мы вылезаем из противотанкового рва, проходим несколько метров и заползаем в небольшой кустарник. Здесь можно передохнуть. [29]
У Иванисова в противогазовой сумке оказалось немного сахара. Он разделил на всех по два кусочка. Посидев несколько минут, мы двигаемся дальше.
Путь пересекает шоссе. По шоссе идут немцы. Мы залегли. У меня был пистолет и одна граната. Немцев много. Что можно сделать с одной гранатой? Пришлось их пропустить.
Мы пересекли дорогу и пошли дальше. Идти старались быстрее, чтобы за ночь достигнуть леса, который находился километрах в пяти от границы. Но было темно, идти без дороги очень трудно. И мы свернули к одной из проселочных дорог.
Вдруг тишину прострочила пулеметная очередь. Что это? Нарвались на немцев? Опять залегли. Но лежать долго нельзя, нас могут перебить. Ползем. Пулемет продолжал яростно стрелять короткими очередями. Слева показались кусты, а прямо перед нами - рожь. Я повернул к кустарнику, а Торощин, Тернов и Иванисов, очевидно не видя меня, заползли в рожь. Прождав некоторое время, я забеспокоился, пробовал свистеть. Они не отвечали. Пытался искать. Их нигде не было. "Значит, они проскочили и, не задерживаясь, пошли дальше", - решил я. [30]
Плен
С полчаса я пробирался сквозь заросли высокого кустарника. Колючие ветки царапали обгорелое лицо, лезли в глаза. Но я с отчаянной решимостью продирался вперед. Наконец миновал кустарник и выбрался на картофельное поле. Здесь идти было гораздо легче.
Через несколько метров я вдруг различил впереди себя цепь бегущих человеческих силуэтов. "Окружают", - подумал я и приготовил гранату.
Цепочка остановилась.
- Кто идет? - раздался негромкий, очень знакомый голос.
- Свои, - обрадованно, но все-таки тихо отозвался я и, не выпуская из рук гранаты, пошел на голос.
В темноте чуть не наткнулся на пистолет, который держал в вытянутой руке высокий плотный человек. Я узнал сержанта Молоткова.
- Кто это?-настороженно повторил он.
С сержантом Молотковым мы служили в одной части не первый год. Сейчас он, видимо, не узнал меня. Я назвал себя.
- Товарищ младший лейтенант! - изумленно и сочувственно воскликнул он.
К нам подошли еще несколько бойцов. Заговорили негромко.
- Вы не встречали сержанта Торощина и двоих бойцов с ним? - спросил я. [31]
Они рассказали, что, отлеживаясь во ржи, слышали, как где-то рядом пробежали несколько человек, но они не выдали себя, опасаясь нарваться на немцев.
В группе, с которой я встретился, было одиннадцать человек. Среди них младший лейтенант Евсюков, старшина Ильин, сержант Молотков и восемь бойцов из соседних гарнизонов. От них я узнал, что двухамбразурный дот старшины Ильина дрался до 26 июня. Гарнизон упорно оборонялся, отбивая бесчисленные атаки, но немцы подкатили тяжелые орудия и прямой наводкой начали бить по доту. Выбили одну, а потом вторую амбразуру. Снаряды стали рваться прямо в казематах. Оставшиеся в живых перебежали в соседний дот к младшему лейтенанту Евсюкову.
- Здорово дрались,-рассказывал мне Евсюков. - Немцы не раз пытались блокировать дот, но безрезультатно. Сержант Молотков беспрерывно поливал огнем из ручного пулемета подходящие группы немцев. Раненный осколком снаряда в спину и оглушенный взрывом, он с гранатами и пистолетом защищал подступы к доту.
Я с уважением посмотрел на Молоткова. Он стоял, отвернувшись от нас, и вглядывался куда-то в темноту: очевидно, его смущали похвалы младшего лейтенанта. Между тем Евсюков продолжал:
- Немцев отогнали еще раз. Вдруг бойцы заметили, что по дороге с нашей стороны на немецкую гонит галопом тачанка. Молотков пополз наперерез ей, к насыпи шоссе. Он увидел на тачанке немцев. Приподнявшись на локтях, бросил гранату. Повозка с лошадьми перевернулась и свалилась с дороги под откос. Молотков пополз обратно к доту. Оттуда наблюдаем, не появятся ли немцы. Через несколько минут дорогу переполз человек. Он приближался к доту.
К удивлению своему, мы увидели шофера нашей роты Олюшенко. Он был ранен и обожжен взрывом. Отдышавшись, Олюшенко рассказал, что произошло с ним.
В первый день войны, как только немцы открыли огонь по нашим укреплениям, сразу же началась эвакуация семей комсостава. Их отвозили на станцию. Затем начали вывозить штаб части в глубь территории. Нагруженные машины отъехали. Вместе с Олюшенко [32] в кабине сидел помкомроты лейтенант Баранник. Когда машина проехала километра четыре, Бараннику вздумалось вернуться обратно, чтобы захватить бочку с бензином, которая осталась в Леско. Вернулись, погрузили бочку, снова поехали, но попали под обстрел. Пробило скаты, и машина встала. Не успели вылезти из кабины, как к машине подбежали немцы с автоматами в руках. Все произошло в одно мгновение. Открыв дверку кабины, немцы спросили лейтенанта Баранника:
- Коммунист?
Он ответил:
- Да, коммунист.
По нему дали автоматную очередь. Он так и остался в кабине. А Олюшенко выволокли из кабины и потащили к ближайшей деревне, там бросили в подвал.
Выбрав удобный момент, он сбежал. Его снова поймали, привязали к тачанке и куда-то повезли. Здесь-то и спас его сержант Молотков.
Так к нашему гарнизону прибавился еще один человек. Немцы продолжали бить прямой наводкой по доту, и когда было разбито защитное крыло сооружения, оставаться в доте стало бессмысленно. С наступлением темноты гарнизон покинул покалеченный дот. Три дня и три ночи мы лежали в кустарнике, не могли никуда двинуться: кругом сновали немцы. Но вот наконец проскочили через дорогу и побежали по проселочной дороге сюда, к лесу, - закончил Евсюков.
Запертые в своем доте, отгороженные от мира железобетонными стенами, не имея связи с командованием, мы видели в течение двух недель только кусочек немецкой территории и знали только то, что происходило рядом с нами и в соседнем доте Скрипниченко. Рассказы товарищей дали мне представление о первых днях войны. Теперь было ясно, что немцы двинулись на нашу территорию мощной лавиной, надеясь в несколько дней все смести на своем пути. Но, несмотря на то, что линия наших передовых оборонительных сооружений не была достроена, они встретили здесь такое отчаянное сопротивление пограничных частей и немногочисленных гарнизонов, что вынуждены были в течение нескольких дней вести тяжелые бои [33] с большими потерями для себя и выходить на советскую землю через прорывы. И долго еще в их тылу дрались отдельные гарнизоны.
* * *
Мы шли ускоренным шагом и наконец добрались до леса. Теперь можно передохнуть. Куда пойдешь ночью по неизвестной местности? Решили остаться здесь до утра, а утро уже близко - начинало светать. Хорошо замаскировавшись в кустах, лежим. Несмотря на сильную усталость, голод и боль от ран, никто не заснул. Лишь некоторые дремлют сидя.
Когда стало совсем светло, мы поднялись.