Как уже ранее отмечалось, в православной традиции воцерковленная государственная власть никогда не являлась не только инородным, но и внешним явлением относительно Церкви. Функции, компетенции, предназначения двух установлений были на Руси так тесно переплетены, что можно смело говорить о России как о Государстве-Церкви. Церковь была в государстве, но одновременно и государство находилось в Церкви. Попытка отделить одно от другого не могла не стать губительной и для Церкви и для государства. Иные утверждения - это или примитивная секулярная глупость, или злонамеренная антиисторическая ложь.
Патриарха Никона ни в коем случае нельзя отнести к разряду пресловутых "западников"; он герой совсем не "их романа". Он прямо им был противоположен. Он отвергал греческие печатные книги, в том числе и Номоканон (Кормчую) только потому, что они печатались в Италии или других западных странах. В письме Восточным патриархам он самого Царя Алексея Михайловича называл "латиномудренником" и с горечью утверждал, что "как Царь, так и Синклит и вся Русская Церковь в латинские догматы и учения жалостно ввалилася".
Никон был великой личностью, великой по своему всеохватному чувству Христапреданности, по всем христианам понятному, но недостижимому желанию узреть уже в этом мире "Град Божий". Он стремился наяву воплотить эсхатологическую мечту: сделать Русь обителью истинного благочестия, превратить страну во вселенское благодатное Православное Царство.
Нет никаких оснований подозревать подобные экстремальные помыслы в неискренности. Другое дело, что великие и чистые порывы детерминировались, приземлялись характером и личными пристрастиями самого человека, или, как сейчас выражаются, "человеческим фактором". Избыточность высоких чувств вызывала в Никоне и явную избыточность импульсивных реакций, или проще говоря - нетерпеливой деятельности. В этом отношении Никон очень напоминал другого великого персонажа Отечественной истории - Императора Петра I, и подобная схожесть не раз отмечалась в литературе…
Алкание высшей меры благочестия, поиск кратчайшего пути к сакральному Идеалу, утверждение в самосознании представления о "Русской Земле" как о "Святой Земле" - инверсия концепции Третьего Рима, но более ранняя по времени - привели к появлению одного из чудеснейших знаков Русской истории - созданию под Москвой "Русской Палестины" в образе Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, созданного, кстати сказать, волей Никона, но главным образом на государственные средства. Об этой стороне дела восхвалители Никона предпочитают не упоминать…
Если перефразировать образную и точную метафору философа князя Е.Н. Трубецкого (1863–1920), что иконопись - есть "умозрение в красках", то можно утверждать, что архитектура - "умозрение в формах". И Новый Иерусалим есть как бы икона "обетованной земли", "града Вечного" - Иерусалима. В тот период параллельно с идеей "Третьего Рима" возникает и идея о "Втором Иерусалиме". "Если тезис о "Третьем Риме", - пишет ученый-богослов, - предполагал преимущественно государственное политическое возвышение как единственной православной мировой державы… то тезис о "Новом Иерусалиме" подразумевал высоту христианского благочестия Святой Руси и ее столицы…".
Понятие "Новый Иерусалим" входит в широкий общественный обиход при Патриархе Никоне и получает свое архитектурно-умозрительное воплощение в образе Русской Палестины, и ее центра - Воскресенского монастыря, где в мельчайших подробностях был репродуцирован Храм Гроба Господня в Иерусалиме. "Новый Иерусалим главным образом должен был выражать идею Царства Небесного, достигаемого людьми на спасительном острове Церкви".
Никон вкладывал в понятие "Новый Иерусалим" вполне определенное политическое значение. Если центр православного мира - Православное Царство, то зримым фокусом его является Новый Иерусалим, где властная и водительские прерогативы Патриарха, в отличие от Третьего Рима, бесспорны и абсолютны. Только Патриарх может быть центром Христианской Империи, ее единственным непререкаемым авторитетом. Как бесстрастно констатировал биограф Никона, "он представлял себе организацию церковной власти по аналогии с государственной и вместо Царя хотел видеть в Церкви Патриарха, облеченного такими же неограниченными полномочиями".
Подобного же положения ведь никогда не существовало, да и не могло быть при полноправном царском самодержавном правлении. "Можно сказать, - справедливо констатировал историк церкви, - что неразрывное, хотя и не смешиваемое, единство государственной и церковной власти составляло естественную основу общественной жизни Руси".
Никон как бы хотел "втиснуть" Царство в рамки Церкви, а точнее, даже не Церкви, а монастыря со строгим и благочестивым игуменом. Эта мысль когда-то занимала Иоанна Грозного, но если у того подобное представление не выходило за пределы мечтаний, то Патриарх Никон деятельно стремился утвердить супрематию Священства в Царстве, подчинить своей пастырской длани все стороны жизни и страны и православного мира. Он даже называл себя "Патриархом Нового Иерусалима", что потом и послужило одним из веских обвинений для противников при его низвержении из сана.
Указанные выше события 22–25 июля 1652 года в Успенском соборе сопровождало весьма примечательное обстоятельство. Все драматическое действие - молитвы, мольбы, стоны, слезы и коленопреклонения в главном соборе Руси-России разворачивались перед ракой с мощами Святителя Филиппа (Колычева), Митрополита Московского и всея Руси, только недавно прославленного, и доставленными Никоном с Соловков, где пребывали уже несколько десятилетий. Они там были захоронены в 1591 году под папертью придела святых Зосимы и Савватия Спасо-Преображенского собора; теперь же они нашли свое пристанище в Москве. Подобная символическая диспозиция невольно высвечивала главный стержень никоновской мировоззренческой концепции, ее идеологический смысл. Не духовный, не собственно церковный, не эсхатологический, а именно идеологический.
К середине XVII века в Русской Церкви почиталось около двухсот Угодников Божиих. Святые в Церкви, это, как сказано в документах Поместного Собора Русской Православной Церкви 1988 года, "как звезды на тверди небесной над Русской землей". При Патриархе Иосифе были причислены к лику святых: Преподобный Александр Свирский (1643 год), Благоверный князь Георгий Всеволодович (1645 год), Кирилл Новозерский (1648 год), Анна Кашинская (1649 год), Савва Сторожевский (19 января 1652 года). Состоялось перезахоронение в Успенском соборе Первопатриарха (1589–1605) Иова, изгнанного со своего служения Лжедмитрием, и Патриарха (1606–1612) Гермогена (Ермогена), умученного польскими интервентами.
Все это были великие деяния, укреплявшие основы, устои Церкви Христовой. В ряду благотворных решений находилась и канонизация Филиппа, Митрополита Московского, которая была поддержана Патриархом Иосифом, Царем Алексеем Михайловичем, "ревнителями благочестия", да и всеми прочими сегментами русской общественной среды того времени.
Еще 29 апреля 1646 года игумену Соловецкой обители Илии были посланы грамоты Царя Алексея Михайловича и Патриарха Иосифа с указанием извлечь мощи святителя Филиппа из земли, переложить в раку, надеть на них при необходимости новое облачение и поставить в Спасо-Преображенском соборе монастыря. В 1650 году стольник Иван Иванович Колычев, дальний родственник Филиппа, пожертвовал в Соловецкий монастырь покров на раку святителя, явившийся самым ранним из подобных сохранившихся произведений с изображением Филиппа.
Никон являлся горячим сторонником Филиппа. Обретаясь много лет на Соловках, Никон прекрасно знал историю Филиппа; именно там был составлен первый список Жития Филиппа, и именно там он давно почитался братией местночтимым святым.
Само по себе благочестие Филиппа не может подвергаться сомнению, но канонизация Филиппа в лике Святителя была окружена определенным сюжетно-смысловым политическим декором, высвечивающим важные реалии русской истории как середины XVII века, так и более раннего периода. Потому разговор об истории Филиппа уместен и необходим.
Митрополит Филипп (в миру - Федор Степанович Колычев; 1507–23 декабря 1569 года) являлся Митрополитом Московским и всея Руси в 1566–1568 годах. До избрания на Московскую кафедру, он с 1539 года являлся монахом в Соловецком монастыре, а в 1548 году стал игуменом этой достославной обители русского благочестия, проявив себя выдающимся пастырем-руководителем.
По личному настоянию Первого Царя Иоанна Грозного, наслышанного о благочестии Соловецкого игумена, Филипп был избран на Митрополию. Из-за несогласия с государственной политикой и выступлением против Опричнины попал в опалу. Решением Церковного Собора в ноябре 1568 года лишен сана и отправлен в ссылку в тверской Отрог Успенский монастырь, где и преставился 23 декабря следующего года. В 1652 году по инициативе Новгородского Митрополита Никона и при его руководстве мощи Филиппа были перенесены в Москву, где и были помещены в серебряной раке в Успенском соборе.
Царь описал князю Н.И. Одоевскому торжества перенесения мощей Филиппа в Москву. "Такое множество народа было от самого Напруднаго по соборную апостольскую церковь, что нельзя было и яблоку упасть, а больных лежащих и вопиющих к нему безмерно много, и от великого вопля и плача безмерный стон был. Стоял он (гроб. - А.Б.) десять дней посреди церкви для молящихся, и во все дни с утра до вечера был звон, как на святой неделе, так и те дни радостны были: то меньше, что человека два или три в сутки, а то пять, шесть и семь исцеление получат. А как патриарха (Никона. - А.Б.) поставили, он, свет чудотворец, двух исцелил в тот день, и ныне реки текут чудес".
Филипп был прославлен для всероссийского почитания как Святитель Филипп Московский. Таков краткий абрис жизненного пути и посмертной славы Митрополита Филиппа.
В контексте данного изложения в истории с прославлением Филиппа присутствуют важные нюансы, которые помогают четче, яснее представить мировоззрение Патриарха Никона и всю русскую общественно-политическую ситуацию середины XVII века. В жизнеописании Филиппа Никона особенно привлекала история противостояния Царя и Первосвятителя, в которой Филипп одержал как бы нравственную победу над Царем. Так представлялось Никону, так казалось и кажется легионам описателей Русской истории, в первую очередь из кругов "государственных отщепенцев". Размышляя о значении прославления патриарха Гермогена один из таких авторов элегически замечает, что оказывается, у Гермогена "содержанием его исповедничества было не слово правды, как у Филиппа, а стояние за национальную свободу России, с которой была связана и чистота Православия".
Что сказал? Зачем сказал? Получается, что некая "правда" существует как бы вне "чистоты Православия"! Смысл подобных экзерциций наших велимудренных западников-путаников состоит лишь в том, чтобы утопить в словесах подлинное, духовное содержание Русской истории. В этой связи невольно приходит на память бессмертный афоризм Иоанна Златоуста: "Доброе неведение лучше худого знания"…
Филипп стал для Никона своего рода "символом борьбы" за властное торжество священнического начала в русской жизни. Как сказано в официальном жизнеописании Никона, "перенесение мощей святого Филиппа (он) устроил для того, чтобы примером из жизни Грозного предостеречь своего царственного друга (Алексея Михайловича) от нового конфликта между царской и духовной властью".
Думается, что суть дела находилась значительно глубже. Используя случай с Филиппом, Никон хотел доказать всем и каждому, но особенно Царю, что правитель может сохранить свое благочестие, высокую нравственность только под руководством и водительством духовного лица, которому априори предписывалась правота, ореол бесспорный "непогрешимости".
В подобном ракурсе мировосприятия Царю предназначалась роль ведомого, что совершенно не соответствовало исторической традиции, но отвечало теократическим мечтаниям Никона. В этих условиях Филипп и стал аргументом, назидательным примером, утверждавшим подобное представление. И надо сказать, что Царь Алексей Михайлович на первых порах всей душой принял подобную диспозицию.
Филипп с подачи Патриарха Никона в годы его "самодержавия" почитался в Москве чуть ли не выше всех прочих Угодников. Он стал "модным увлечением" высшего общества, о чем свидетельствовал Павел Алеппский. "Все приобретают его иконы, и живописцы днем и ночью заняты писанием дорогих икон его, а золотых дел мастера изготовлением чеканного серебра и золота для окладов на них. Во имя его тратят целые состояния. Женщины имеют к нему великую веру: мы видели, как они ходили по иконному ряду и, купив его икону, приходили в ряд золотых дел мастеров, чтобы обложить ее серебром… Вельможи и их жены украшают ее золотом и драгоценными каменьями".
Филипп высоко почитался в Царской семье еще до официальной канонизации. Ходил слух, что он неоднократно являлся во сне Алексею Михайловичу, призывая перенести его прах в "место погребения моих братьев-митрополитов", т. е. в Успенский собор. Для верующего человека, такого как Царь Алексей, это был "глас небес", которому необходимо следовать неукоснительно.
Однако возникала одна психологическая сложность, которую требовалось преодолеть. Согласно расхожим представлениям, Филипп был убиен по воле Царя Иоанна Грозного, который почитался предком ныне правящего Самодержца. В этом контексте прославление Митрополита неизбежно бросало тень на коронованного предшественника, что никак делать не полагалось. И эту коллизию взялся разрешить Никон, как всегда, "просто" и "непререкаемо". Он убедил Царя написать "покаянную грамоту" Филиппу, которую надлежало положить на его гроб и прочитать покаянную молитву. И подобное послание было написано Царем собственноручно. Точная дата составления документа не ясна, но когда Митрополит Новгородский Никон отправился в марте 1652 года на Соловки за мощами Святителя, то она была при нем. И именно он огласил ее после трехдневного поста за литургией в Спасо-Преображенском соборе Соловецкого монастыря перед ракой с мощами.
Послание - поразительный документ, раскрывающий беспредельную Христапреданность Царя Алексея Михайловича, для которого не было ничего более значимого, чем благочестие. Можно предположить, что какие-то смысловые нюансы, лексические обороты и общие выводы оказались на бумаге благодаря "редактуре" Никона. Это Послание требовалось Никону в далеко идущих видах, для подтверждения его главного мировоззренческого тезиса о приоритете Священства в Царстве. Отсюда, по всей вероятности, и проистекали славословия Филиппу, которыми пересыпано Послание.
Конечно, Алексей Михайлович никогда не был какой-то "марионеткой" в руках даже такой сильной личности, как Никон. Но он всегда безоговорочно следовал путем, который подсказывали сердце и душа. Если бы эти восхвалительные перлы не отвечали его собственным представлениям, то им не нашлось бы места на страницах Послания.
Царь называет Филиппа "Христовым подражателем", "небесным учителем", "плотскимангелом", "отцомотцов", "великим солнцем", считает себя его "чадом" и взывает: "приди с миром" в стольный град Москву, где "мы облобызаем твои честные мощи".
Отдельный пассаж в Послании посвящен Иоанну Грозному, и его уместно процитировать. "Молю тебя и желаю тебе прийти сюда, чтобы разрешить согрешение прадеда нашего, Царя и Великого князя Иоанна, нанесенное тебе нерасудно завистью и неудержимой яростью, ибо твое на него негодование как и нас сообщниками творит его злобы; хотя я и неповинен досаждению твоему, но гроб прадедний присто убеждает меня и в жалость приводит". Во имя искупления вины предка, Царь возглашает, что преклоняет "царский сан свой" пред Святителем, чтобы получить прощение и за себя и за Иоанна.
Это была самая высокая нота торжества святительского начала в истории Русской Церкви. Царь Православный "преклонил свой сан" перед духовным лицом, как бы давая знать всем, что замаливает грехи своего коронованного пращура. И вот здесь мы подходим к одной из величайших мрачных мистификаций Русской истории. Речь идет о роли Иоанна Грозного в судьбе Митрополита Филиппа.
Тема, связанная с Митрополитом Филиппом, давно и прочно идеологизирована, а имя его часто используется как какое-то несмываемое "клеймо" на репутации Первого Царя. Что здесь особо примечательно: житийная литература используется светскими авторами без колебаний, хотя в иных случаях этот содержательный, но специфический источник их внимание не привлекает. Некоторые "социалисты", "демократы" и "свободные интеллектуалы" на основе текста Жития Филиппа (существует несколько редакций) умудрились сочинить специальные трактаты, разоблачающие "ужасы царизма". Ведь Филипп, как уверяют, "бесстрашно" выступал против Опричнины и тирана-царя; такое многого стоило…