К Царице
Военно-полевое управление Сталинградского фронта (ВПУ) было выдвинуто вперед километров на сорок на запад от города (штаб находился за Волгой). Нам предстояло преодолеть опасный участок, где еще не сомкнулись "клещи", и доставить в ВПУ пакет. Мы быстро собрались и направились туда, где еще не был заблокирован проход. А над нашей балкой продолжали рваться снаряды, осыпая смертоносными осколками засевшие в балке войска. В этот день произошло радостное событие: над нашей балкой появилась "рама". Она летела на небольшой высоте, зная, что у нас нет ни зениток, ни полевой артиллерии. Какой-то солдат выстрелил в нее из противотанкового ружья, и "рама" рухнула на землю. Это было событием: за все время боев нам не удавалось сбить "раму". Все были возбуждены. Мимо нас пробежал человек с оторванной челюстью. Из раны торчал язык, и струйкой лилась кровь. Это было так страшно, что врезалось в мою память навсегда, связавшись с подбитой "рамой". Помню даже, как стонал этот несчастный и как хотелось ему помочь, но ни я, ни мои товарищи ничего не могли предпринять, только показали ему направление к медицинскому пункту.
К вечеру добрались до места, где еще не замкнулись "клещи". Внешне там было спокойно, только большое количество трупов, разбросанных по полю, предупреждало об опасности.
Я приказал залечь и ждать.
– Чего ждать? – возразил молоденький смершевец – Там люди погибают, а мы…
– Ладно. Заткнись!
Молодой смершевец замолчал, несколько минут полежал, надув губы, выругался и, назвав нас трусами, решительно пополз вперед.
Павлуша успел ухватить его за ногу.
– Куда, дурило?!
Солдат выдернул ногу из широкого сапога и упрямо полез вперед. Через несколько минут он уже кричал.
– Братцы! Помогите, меня ранили!
– А какого черта полез? – крикнул я.
– Помогите! – жалобно повторил недавний герой.
– Куда ранили? – крикнул Кирмас.
– В ногу! Ой, больно!
– Крови много?
– Много!
– Подтянись за бугор и перетяни ногу жгутом выше раны.
В это время прозвучал выстрел, и парень снова вскрикнул.
– Что с тобой? – спросил я.
– В ту же ногу!
– Подтянись за бугор, тебе говорят, и перетяни ногу жгутом!
Мы видели, как солдат подтянулся и скрылся от выстрелов за бугорком. Жгут у него не получался, и он просил:
– Помогите!
– Потерпи до темна, дурило! Черт тебя дернул пример показывать! – кричал я ему.
Но не выдержал и полез помогать.
– Зря рискуешь, – не одобрил мой поступок Кирмас.
– Жалко мальчишку.
Он был моложе нас года на полтора, но казался нам мальчишкой.
Летом на юге тьма наступает быстро, но нам казалось, что она не наступает очень долго. Когда, наконец, стемнело, мы, переждав осветительную ракету, подползли к раненому и помогли ему хорошо перетянуть жгут. Обе раны были серьезными. Я взвалил его себе на спину, и таким образом, где короткими перебежками, где по-пластунски, мы потащили его вперед. Когда уставали, передавали раненого друг другу. Проползая по одному месту, мы услыхали слабый стон:
– Пристрелите, братцы!
Мы задержались. В небе вспыхнула осветительная ракета, и мы увидели страшную картину: молодой паренек лежал на земле вверх лицом, а ноги его, слегка под углом к туловищу, были обращены вниз. У него был перебит позвоночник. Он страшно мучился, и было ясно, что он уже не жилец. Но осветительная ракете погасла, и мы, пробежав несколько метров вперед, упали на землю. А раненый проклинал нас и умолял пристрелить. На мне в это время был раненый, я лежал лицом к земле. Павлуша был свободен.
Он поднялся и вернулся к раненому.
– Закрой глаза, паренек, – услышал я голос Павла.
– Стреляй! Не уходи! – просил паренек.
Короткая очередь. Павел вернулся и упал рядом со мной. В свете ракеты я увидел его лицо: оно показалось мне безумным.
К рассвету мы миновали опасную зону и уже могли передвигаться во весь рост.
Заградотряд
Впереди раздались два выстрела. Стреляли в воздух. Я выругался и продолжал идти вперед, неся на себе Андрюшку.
Из окопа вылезли несколько солдат и офицер. Стояли и ждали, когда мы подойдем.
– Кто такие? Куда следуете? – спросил офицер.
Я объяснил.
– А эти?
– Ранили по пути. Прошу обоих отослать в госпиталь, а меня доставить в ВПУ.
– Сделаем! – согласился лейтенант. – А где ваш пакет? Пакет покажите!
Я расстегнулся – пакет я хранил на груди под гимнастеркой. С одного края он был замазан кровью.
– Ты ранен? – спросил лейтенант.
– Перевязывал раненого.
– А этот, второй?
– Нервный срыв. Его тоже в госпиталь.
Лейтенант вызвал полуторку, ребят погрузли и отправили в госпиталь, а меня на своем джипе – в ВПУ.
В военно-полевом управлении
ВПУ располагалось в глубоком овраге у реки Царица.
По крутому, тщательно замаскированному съезду мы спустились на дно глубокого оврага, в котором располагался штаб. Лейтенант из заградотряда представил меня стройному генералу с лицом рафинированного интеллигента.
Генерал осторожно, чтобы не замазаться кровью, сорвал с конверта сургучовую печать, прочитал содержимое и сказал:
– Ничего этого уже не надо. Ваши драпают.
Слово "драпают" в устах этого генерала больно резануло меня.
– Не может быть! – возразил я.
Генерал внимательно посмотрел на меня. Сказал строго:
– Может! – встал со стула и удалился в узел связи, вырытый в глиняной стенке оврага.
Я остался на месте. Только теперь я почувствовал страшную усталость и беспомощность. Между тем вокруг наблюдалась какая-то суетня. Бегали офицеры, на грузовики, каким-то образом оказавшиеся на дне оврага, грузились какие-то ящики, стулья, пишущие машинки… Я понял: штаб эвакуируется. "А как же я? – подумалось мне. – Пакет я передал, моя часть где-то отступает, я один и здесь никому не нужен, я чужой. Меня, чего доброго, примут за дезертира. Теперь я должен держаться за штаб, в котором меня знает хотя бы этот генерал". Я дождался, когда из узла связи вышел знакомый мне генерал, и обратился к нему.
– Я вижу, что штаб эвакуируется… Может быть, я мог бы чем-нибудь помочь.
– Какая у вас специальность?
– Связист.
– Очень хорошо, – сказал генерал. – Идите туда по оврагу. Там, метров восемьсот отсюда, наши телефонистки ждут автомашин, которые доставят их за Волгу. А машины прибудут минут через сорок пять, от силы час… Будете у них старшим.
Поручение меня обрадовало – все-таки не один и при деле. Я тотчас же отправился по оврагу туда, куда указал генерал.
Связистки
Овраг здесь был не так глубок и значительно уже. Тридцать девчонок в новеньком, хорошо подогнанном обмундировании с белыми подворотничками сидели и лежали в ожидании эвакуации.
– Здравствуйте, девушки! Меня прислали к вам старшим.
Девушки с удивлением и испугом смотрели на меня. Небритый, в гимнастерке, перемазанной кровью, я, видимо, произвел на них не лучшее впечатление. Ведь они привыкли к своим аккуратным, чопорным офицерам. Мой вид и мое появление их испугало. Я это видел и решил ободрить их.
– Минут через сорок пять нам пришлют две полуторки. Сядем и поедем за Волгу. А если что случится – я фронтовик, бывал и не в таких переделках.
– А что может случиться? – испуганно спросила одна девушка.
– Мало ли что… Война!
Мой ответ еще больше испугал девушек. Они не предполагали, что с ними может что-нибудь случиться: штаб армии находится всегда в глубоком тылу. Я понял, что сморозил глупость, и умолк. Девушки тоже молчали, иногда кося на меня испуганные взгляды. Я посматривал на свои часы. Время тянулось удивительно медленно. Но прошло 45 минут… прошел час… Я стал немного волноваться, но старался виду не подавать.
– Товарищ лейтенант, когда же за нами приедут? – спросила одна девчонка.
– Скоро, девушки, потерпите.
Где-то далеко от нас в воздухе разорвался снаряд. Немцы били по площадям. Девушки заволновались, поглядывая на небо. Разорвался еще один снаряд. "Слава Богу, не над нами!" – подумал я. И в ту же минуту раздался громкий визг: одну из девчонок осколок ранил в плечо. Девушки вскочили на ноги и бросились врассыпную. Если бы все бежали в одну сторону, остановить их было бы легко, но ведь они бежали кто куда. А тут еще раненая схватила меня за руку и кричит:
– Не бросайте меня! Не бросайте, пожалуйста!
По поведению девушки было понятно: ее рана не опасная. Отрывая от себя ее руки, уверяю девушку.
– Я не брошу тебя. Дай только остановить их!
Выбежал из оврага. Смотрю – девушки разбежались по всему полю. Как их теперь собирать?
– Давай-ка посмотрим, что у тебя.
Девушка доверчиво дала мне разорвать гимнастерку.
– Рана небольшая. Осколок царапнул мягкие ткани, – успокоил я девушку. – У тебя есть индивидуальный пакет?
Свой пакет я израсходовал.
– Не знаю…
Пакет был у нее в нагрудном кармане. Я быстро вскрыл его и перевязал рану.
В стороне от нас проходила дорога. На ней показались два грузовика. На большой скорости они мчались мимо нас. Я побежал наперерез грузовикам, выхватил пистолет, кричу: "Стой!" Машины затормозили и остановились.
– Что размахиваешь пистолетом?
– У меня тридцать связисток из штаба армии. Я должен доставить их в Сталинград.
– Сбросим с машины все барахло, спасем твоих девушек. Только давай скорее. Через полчаса немцы будут здесь!
Я подумал: "Как их собрать?" Повернулся – а они все здесь.
– Скорей, девчата. Немцы на хвосте!
Вмиг разгрузили машины, влезли в кузова, и вот мы уже катим по дороге на Сталинград. Я стою в кузове передней машины над кабиной. Смотрю вперед. Дорога идет по крутому склону, скатывающемуся к Царице. Дорога хорошая, наши машины идут по ней быстро. Степь абсолютно пустая. Война еще не изуродовала ее ни воронками, ни следами от танковых гусениц. Я знаю (видел по карте), что Царица впадает в Волгу в Сталинграде. Поэтому город раньше и называли Царицын. Жара. Но машины идут быстро, и теплый ветер приятно ласкает лицо. Раненая девушка сидит в кабине. Ей сделали перевязку, и она успокоилась.
Что-то появилось на горизонте: кусты не кусты… Да это же танки! Наши? Нет, не наши – немецкие. Странно, что они уже там. Стучу по крыше кабины. Машины останавливаются. Водитель вылезает из кабины и первым делом осматривает скаты. Скаты в порядке.
– Что случилось? – спрашивает он.
– Впереди, посмотри, немецкие танки.
– Где? Это? Да это же кусты! – смеясь, уверяет пожилой водитель. – Я их давно заметил.
Водитель второй машины, молоденький белобрысый с белыми бровями паренек, похлопал своими белыми ресницами.
– Какие кусты? Факт, что немецкие танки. Погляди хорошенько – они же движутся! Ты что, немецких танков не видел?
– Ну вот, в штаны навалили. Немецкие танки! А может, это наши танки? Откуда здесь взяться немецким?
Я, вдоволь насмотревшийся немецких танков, больше не сомневался в том, что видел. У немецких и силуэт и звук другой. Конечно, немецкие!
– А ну, девушки, слезайте с машин. Живо! Не будем рисковать! Пойдем пешком.
Никто не двинулся с места. Я повторил приказание. И тут мои девушки заговорили, закричали все сразу. Они не выйдут. "Сам выходи, если хочешь!" А распоряжаться ими я не имею права. Кто я такой? Они меня знать не знают. Почему я распоряжаюсь их жизнью?
Одна девица с искаженным от злобы личиком стала бить кулачками мне в грудь, истерически выкрикивая:
– Трус!.. Скотина!.. Предатель!..
Меня эти слова оскорбляли, но волновало не только это. Я отвечал за их жизни и не заслужил этих оскорблений. Надо было прекратить истерику. Я рванулся и ударил девицу в скулу. Она покачнулась и, если бы ее не поддержали подруги, свалилась бы с ног. В наступившем молчании я закричал дурным голосом:
– А ну, все вон из машины! – и для острастки схватился за пистолет.
Девчонки молча повиновались, и та, которую я ударил, всхлипывая, пошла к борту. Вторую машину девушки тоже покидали без разговоров.
Пожилой водитель упрямился.
– Я машину не брошу. Я за нее отвечаю.
– Твое дело. Но теперь-то ты видишь, что это немецкие танки?
– Вижу, но не верю. Думаю, проскочу.
Теперь в мое сердце закралось сомнение: "А вдруг в самом деле это наши?"
– Я машины не брошу, – зачем-то повторил он. Может быть, ожидал моего возражения.
– Можно я с ним поеду? Мне пешком не дойти, – взмолилась раненая девушка.
– Ты понимаешь, как это опасно?
– Пожалуйста! Разрешите! – повторила она жалобно. И я уступил. На меня подействовали не столько ее слова, сколько сам ее голос и пугающая бледность лица. Я уже побывал в госпиталях и мог по каким-то приметам определить: жилец или не жилец.
– Ладно, – сказал я.
Машина тронулась и стала быстро удаляться от нас. Мы же, оставив вторую машину на дороге, стали быстро спускаться к реке. Мои девочки то и дело оборачивались и смотрели вслед уходящей машине. Я не сводил с нее глаз. "А что, если это действительно наши танки и они в самом деле проскочат? – думал я. – Меня мои девочки разорвут на части". И мне хотелось, чтобы машина не проскочила. Я устыдился этого желания и теперь хотел, чтобы машина проскочила. Тяжело принимать ответственные решения. Но еще тяжелее, если случается худшее.
Машина прошла меньше четверти пути, когда вокруг нее стали рваться снаряды. Один разорвался совсем близко. Машина вильнула и повалилась на левый бок. Водитель вылез через правую дверь и побежал от машины, но, передумав, возвратился и стал вытаскивать девушку. Неожиданно из-за бугра, совсем близко от нас, так что отчетливо видны были кресты на его броне, выполз тяжелый танк, дал пулеметную очередь. И машина и люди были мигом объяты пламенем. Кто-то из девушек заплакал навзрыд. Остальные были в шоке. Еще ближе к нам из-за пригорка выполз другой танк. Это он, а не те танки, которые мы видели вдали, подбил и зажег нашу машину. Мне показалось, что он поворачивает башню в нашу сторону.
– Ложись! – скомандовал я. – По-пластунски к реке!
Девушки не умели ползать по-пластунски и вызвали у молодого мальчишки приступ нервного смеха. Я оборвал его, и он замолчал. Подползли к Царице. Она протекала в глубокой балке. Даже мне, парню тренированному, было страшновато прыгнуть вниз, так глубок был овраг. Зато здесь нам никакой танк не был страшен. Я спрыгнул, а белобрысый паренек задержался.
– Не бойся! – крикнул я. – Здесь песок! Пусть девчонки спустят тебя на вытянутых руках, а я подхвачу. Они поймут, что это не так страшно.
Паренек решился и поступил, как я советовал, а я его подхватил.
– Теперь давайте вы, девчонки. Спускайте друг друга, а мы вас поддержим.
Но было высоко, и девушки побоялись спрыгнуть за нами.
Девушки не решались. Не знаю, что там произошло, может быть, танк выстрелил по пустой машине, оставшейся на дороге, но испуганные девчонки повалили гурьбой, сминая нас и друг друга. Я машинально подкатился к краю и прикрыл голову руками. На меня посыпались удары сапог, ног, рук, тел. Но все для меня обошлось только ушибами. С молоденьким водителем было хуже: в панике кто-то из девушек повалил его навзничь, кто-то прыгнул ему на живот. Парень был без памяти, на губах – розовая пена. Я сердился на девушек, но не ругал их: я видел, с каким чувством жалости, вины и испуга они смотрели на паренька. Та, которая прыгнула ему на живот, вряд ли помнила, куда прыгала. Винить было некого. Я приказал положить паренька на шинель и тащить его за собой по песку. Девушки сменяли друг друга. Темнело. Мы по-прежнему плелись к городу, волоча за собой раненого, надеясь сдать его в госпиталь, но часа через полтора он скончался. Девчонки руками вырыли в песке могилу и похоронили его.
Я объявил привал. Оказалось, что девчонки во время эвакуации штаба побросали свои вещмешки на машины. Есть было нечего, но никто не роптал. Я видел, что они смертельно устали, и разрешил им немного поспать. Сам же достал пистолет, чтобы охранять их, сел на песок и решил не спать. Я сидел, а девушки, окружив меня со всех сторон, доверчиво жались ко мне. Через час я поднял их и снова повел к городу.
В небе появились немецкие осветительные ракеты, девчонки заволновались.
– Куда вы нас ведете? Там же немцы!
Я успокаивал их:
– Немцев там нет. Это симуляция окружения. Немецкие самолеты спускают ракеты на парашютах, чтобы ввести нас в заблуждение и посеять панику.
Девушки верили и не верили мне. Но потом, когда на нашем пути стали появляться большие и малые группы солдат, отступающих к Сталинграду, немного успокоились.
На окраине Сталинграда нас задержал заградительный отряд. Привели в какое-то здание, выяснили, кто мы такие и почему оказались здесь. Потом отвели в пустой подвал, где находилась единственная железная кровать, на которой лежало несколько досок. Девчонки сами предложили ее мне: за все время перехода я давал им возможность поспать, а сам не спал. Они это знали. Теперь я с удовольствием воспользовался своей привилегией, лег на доски и уснул…
Проснулся я от того, что меня тряс за плечи какой-то солдат.
– Бегом к телефону. Вызывает штаб армии!
Я мигом проснулся и пошел к телефону.
Телефонная трубка разрывалась от мата. Кто-то на другом конце линии распекал меня за то, что я "лишил армию связи". Я знал войну и не сомневался в том, что именно он, распекавший сейчас меня, вместо того чтобы отправить в первую очередь телефонисток, не прислал вовремя транспорт, а теперь отыгрывается на мне.
– Немедленно доставьте девушек в штаб! Слышите? Немедленно!
– Слышу, – ответил я, – А только ты подонок, сука и сволочь! – крикнул я в трубку.
Я знал войну, знал что самые опасные в ней люди – паникеры и трусы. Эти от страха могут выстрелить в своего, свалить на него свою оплошность или преступление, оболгать и при случае уничтожить. Они, эти слабые люди, сильны своей подлостью и цинизмом. Они и самые жестокие на войне. Они всегда ни в чем не виноваты и во всем только правы. Нередко они прослывают героями. "Нет, – решил я, – в штаб армии не поеду. Доведу девушек до переправы, но за Волгу не переправлюсь. Девушки сами расскажут, что с ними случилось".
– Идите сейчас, – сказал начальник заградотряда, когда я повесил трубку. – Еще успеете переправить девчонок, пока темно. Днем переправа не работает. – И полюбопытствовал: – Кого это ты назвал подонком?
– Не знаю, но он подонок и трус!
– Бывает, – согласился он.
Я вел девчонок к переправе. Город был весь в огне. Раскаленное железо крыш со звуком разорвавшейся бомбы попалось и, скатившись в рулон, летело на землю. К переправе нас вела одна из девчонок. Сама сталинградка, она хорошо ориентировалась в горящем городе.
– Вот здесь была булочная… Здесь почта… Здесь наша школа… Здесь был дом моей лучшей подруги.
– А твои родители?
– Они все погибли. Папа в бою за Смоленск, а мама во время первого пожара… – Помолчала и прибавила: – Все!
Мне было жалко девчонку.