Перестрелка произошла по моей вине.
В ту ночь мы пытались раздобыть воду. Бесшумно подкрались к станице, но со мной что-то случилось: я упал, загремела винтовка, немецкий часовой открыл огонь. Завязалась перестрелка.
Я очнулся, когда меня волокли из боя. Я был очень слаб. Приходилось объявлять привал чуть ли не каждые пятнадцать минут. Люди все больше мрачнели, проявляли нервозность по всякому поводу, в том числе и по поводу частых привалов. Я мучительно преодолевал усталость, но быстрее идти не мог. В смерти Володи и Саши винил только себя. С каждым шагом мне становилось хуже. Все чаще в голову мне приходила мысль, что я для всех стал обузой, что люди погибнут из-за меня. Я стал подумывать о самоубийстве. "Приставить ко лбу пистолет и разом покончить со своими мучениями. Надо только, чтобы мне не помешали", – думал я.
– Павел, – обратился я к Кирмасу, – видишь, я совсем сдал… Теперь поведешь группу ты.
Павел внимательно посмотрел на меня, хотел возразить, но промолчал.
Варвары
Нашли несколько кустов на бровке глубокого оврага. И там остановились на дневку. Овраг был очень глубокий и широкий. На противоположной от нас стороне, метрах в ста, параллельно ему, проходила дорога. Кусты не очень надежно скрывали нас, но на поиск более надежного места не было времени. Я лежал и ждал, когда ребята уснут, чтобы никто не помешал мне уйти из жизни. Но усталость и болезнь взяли свое, и я уснул.
Проснулся я рано утром. Сразу вспомнил о своем намерении. Посмотрел на своих товарищей – они уже тоже не спали.
"Упустил время! – с огорчением подумал я. – Теперь придется ждать до следующей ночи. Теперь я уже не позволю себе уснуть".
Посмотрел на небо. Там весело и ярко сияла моя звезда. Глядя на нее, я не подумал, а почувствовал, что с жизнью мне расставаться рано, что, пока дышу, буду бороться. И устыдился своей вчерашней слабости.
Булат Нурдинов притащил из ближайшего села ком бумаги.
– Немцы уходят из станицы, – весело сообщил он.
– А это зачем? – спросил Кирмас, указав на бумагу.
– Это хорошая бумага. Сладкая!
Кирмас попробовал.
– Действительно, сладкая.
Нурлиев торжествовал:
– Смотрю – бочка из-под меда. Полез, а она обложена бумагой. Попробовал на вкус – сладкая. Ну, думаю, пойдет!
Разрезали бумагу на количество едоков и съели. Кое-кто даже повеселел.
– Бумажка что надо!
– Это ты сейчас говоришь. Посмотрим, что будет потом…
Но и потом бумага не вызвала нежелательных последствий.
Часов около двенадцати мы услышали пулеметную стрельбу. Она приближалась. На дороге по ту сторону оврага появились две полуторки. Они мчались на большой скорости. На брезенте одной из них полоскались от ветра красные кресты. Вслед за ними появились несколько немецких мотоциклов. Они мчались за машинами. Недалеко от нас машины затормозили, из них выскочили несколько человек и побежали в сторону оврага. Мотоциклисты открыли огонь по бегущим и ни один из них не добежал до оврага. Затем, окружив машины, немцы стали выгонять из них раненых. Вслед за ними вытащили сестер. Потом немцы подожгли обе полуторки. Из горящих машин слышались крики. Тех, кто вышел из машин, под дулами автоматов подвели к оврагу и открыли по ним огонь. Оставшихся в живых сбрасывали в овраг. Самый, казалось, спокойный из нас, Георгий Кондрашов не выдержал.
– Варвары! Гады! – закричал он, схватил винтовку и хотел стрелять.
Что он мог сделать на таком расстоянии против автоматчиков – непонятно. Пришлось связать Жору и воспользоваться кляпом. Он только погубил бы нас: наших патронов хватило бы на один-два выстрела. Нервы начинали сдавать. Многие ребята плакали. А немцы не мстили – они просто выполняли привычную работу. Расправившись с ранеными, они посадили в коляски женщин и укатили на своих мотоциклах.
Описать это нет ни возможности, ни сил. Вспоминая это, я и сейчас весь дрожу. Самое невыносимое было в том, что, наблюдая все это, мы ничем не могли помочь несчастным, даже помешать расправе над ранеными.
Я умышленно перечислил только факты, никак не комментируя их. Пусть читатель, обладающий способностью к состраданию, сам представит, что тогда пережил каждый из нас.
После отъезда мотоциклистов мы решили спуститься на дно оврага и пройти к месту расправы. Мы надеялись найти там кого-нибудь из живых. Нашли только одного сержанта, раненного в грудь. При дыхании из его раны, шипя, вырывался воздух. Остальные были мертвы. Раненого сержанта принесли в наше расположение. Булат Нурдинов вспомнил, что видел в станице оставленный госпиталь, и пошел туда в надежде найти медикаменты. Возвратился он с несколькими бинтами и рассказал, что одна женщина согласилась принять раненного сержанта.
Я плохо помню, что было в станице. Знаю, что раненого спрятали в подвале. Мне дали две вареных картофелины, величиной с орех. Помню, что Кирмас расспрашивал женщину, как нам добраться до Дона. Я слышал, но не понимал ее ответов.
– Оставьте меня здесь, – попросил я.
– Не выдумывай! – возразил Кирмас.
– Я все равно не дойду.
– Поможем. Дойдешь.
Три ночи мы добирались до станицы Пятиизбянки, где, по сведениям Фроси, не было немцев. Мне было трудно идти, я снова падал, но Павел и Жора взяли на себя мою амуницию и помогали мне. Я был не один ослабевший: еще двух вели под руки, подбадривали словом. Когда у нас сил идти дальше не хватало, все останавливались и ждали, пока мы не сможем встать на ноги. Мне никогда не забыть, как в темноте я почувствовал, что кто-то вкладывает мне в рот что-то твердое и сладкое. Я понял: сахар! Небольшой кусочек сахара. Но как он был мне тогда дорог! Не думаю, что он помог мне, но тогда я заплакал.
Мы уже входили в Пятиизбянку, когда услыхали гул многих моторов и вынуждены были залечь. В станицу входили немцы. В полной темноте проехало несколько штабных машин. Мы уже были готовы выйти к Дону, но появились крытые грузовики с пехотой. Мы снова залегли. Через закрытые картоном фары грузовиков пробивались узкие полоски света, едва освещая дорогу. Где-то "пропели" катюши, и довольно близко от нас, у машин с пехотой, стали рваться снаряды. Осколки долетали и до нас. Было бы обидно, пройдя больше двухсот километров по вражеской территории, погибнуть здесь от своих снарядов, но мы почему-то надеялись, что наши нас не заденут. Когда, наконец, обстрел кончился и все успокоилось, мы поднялись и быстро, насколько хватало сил, побежали туда, где, по описаниям Фроси, можно было выйти к Дону.
Светало. Вот он – широкий овраг с пологими краями. По его днищу меня почти потащили вперед, По пути попадались огороды. Кое-кто стал искать на них съестное, но Кирмас торопил: "Скорей! Скорей!" И вдруг скомандовал: "Стой!" В этой команде не было необходимости, все и так залегли.
На нашем пути оказался мост, перекинутый через овраг. По мосту не торопясь ходил немец. Даже я видел его силуэт на фоне неба. Павел прижал мою голову к земле.
Кто-то пополз снимать часового (потом я узнал, что это были Семен Кошарный и Балаян). Все напряженно ждали. Наконец Павел сказал:
– Молодцы ребята! – ухватив меня за рукав, потащил к реке.
– Не плескать! Входить в воду тихо! – распоряжался он вполголоса и, торопясь, надевал на меня какой-то пояс.
– Что это? – прошептал я.
– Пустые фляги. Тебе без них не доплыть, – сказал Павел. – Теперь можешь входить.
– Балаян! А ты чего стоишь? – спросил кто-то.
– Я не умею плавать…
– Как?
– Боюсь…
– Не бойся. Поможем!
Кто-то схватил Балаяна за руки и хотел втащить его в воду. Балаян отбивался. Никакими силами не удалось заставить его идти в воду. Нельзя было терять ни минуты. Кто-то сказал:
– Жди здесь, в тростнике. Ночью пришлем за тобой лодку.
Пустые алюминиевые фляги держали меня на воде, как плавательные пузыри. Я слышал, что рядом плывут ребята. Между тем небо быстро светлело, и я уже видел плывущих. Когда мы были на середине реки, с высокого берега Пятиизбянки заработал пулемет. Вокруг нас стали вспыхивать фонтанчики пуль. Кто-то вскрикнул от боли. Потом еще и еще… Люди тонули. Количество плывущих уменьшалось. Я из последних сил стал загребать руками, но сил было мало.
– Жив? – спросил меня Кирмас.
– Жив… – ответил я, задыхаясь.
– Не старайся бороться с течением, – услыхал я Кирмаса и перестал работать руками.
Меня относило течением на юг.
Вдруг Кирмас выругался и замолк. Я с тревогой прислушивался: плывет или нет?
– Павлушка! Павел! – позвал я. В ответ тишина.
Во мне все оборвалось. Силы оставили меня. Вероятно, я пошел бы на дно, но фляги держали меня на воде, а течение куда-то несло. Пулеметные очереди прекратились так же внезапно, как начались. Я уже смутно различал пологий левый берег и сорванный мостик, от которого осталось только несколько свай. Сделав усилие, я доплыл до ближайшей сваи и обхватил ее. До берега оставалось несколько метров, но сил преодолеть эти несколько метров уже не было. Так я держался за сваю довольно долго и только потом с трудом добрался до берега. Меня обдало холодным ветром. Мне стало жутко – на пустом берегу я был один. Дрожа от холода, на всякий случай я проквакал лягушкой. Это был условный знак (мы умели это делать довольно искусно). И, к своему удивлению, услышал далекий ответ. Повторил кваканье – снова ответ. Я с надеждой стал вглядываться в туман, надеясь увидеть доплывшего человека. Скоро человек появился. Он сильно хромал. Я побежал навстречу ему, но, сделав несколько шагов, обессилив, упал на холодный песок. Между тем человек, хромая, подходил все ближе и ближе. Я смотрел и не мог поверить своим глазам: Это был Павел Кирмас!
– Павлушка! А я считал, что ты утонул! – прошептал я, когда он подошел ко мне.
– Опустился на дно, чтобы снять сапоги и оружие. Иначе не выплыл бы. Пуля задела ногу.
– Опасно?
– Не знаю.
– Павлушка! Как я рад, что ты жив!
– Нам надо раздеться, иначе простудимся.
Мы разделись догола и помогли друг другу выкрутить одежду.
– Что теперь будем делать? – спросил я.
– Спрячемся вон в тех кустиках и будем наблюдать, кто здесь: наши или немцы. А дальше будем действовать по обстановке… У меня граната…
– А у меня в пистолете два патрона.
– Нет у тебя двух патронов. Мы с Жоркой, когда ты спал, вытащили твою обойму.
– Зачем?
– На всякий случай. Боялись за тебя.
Мне стало стыдно.
– Ну, вот еще… Я вовсе не собирался… – начал я оправдываться.
– Ладно. Не ври! – перебил меня Павел.
Держа в руках мокрую одежду, мы, совершенно голые, направились к кустам. Подошли, а там окоп, а в окопе наш солдат.
Мы были так измучены, что на радость не хватило сил.
– Кто такие?
– Десантники из окружения.
– Это по вам стреляли?
– Да.
На нас набросили шинели (мы дрожали от холода) и по ходу сообщения повели к начальству. На голое тело под шинелями набросились комары. Казалось, их были сотни, и жалили они нас, как осы. Но это уже было неважно: комары были свои. Павлуше обработали и перевязали рану. Кто-то принес тушенку и хлеб.
Увидев это, военврач закричал:
– Уберите это сейчас же! Принесите им по дольке арбуза!
Я помню, как запустил в арбузную дольку зубы, и потерял сознание…
Часть, в которую мы попали, была укрепленным районом. По всему участку обороны были расставлены фуги – снаряды, начиненные взрывчаткой и зажигательной смесью. При появлении танков или пехоты противника, фуги взрывались, разбрызгивая вокруг зажигательную смесь. Пройти через этот участок было невозможно.
Здесь уже знали о нас, дали нам несколько дней, чтобы мы пришли в норму, а затем велели явиться на сборный пункт дивизии в Прудбой. Начальство укрепленного района не торопило нас, но нам скорее хотелось явиться в Прудбой, чтобы узнать, кому из наших удалось переплыть Дон. Распростившись с нашими хозяевами, мы с Кирмасом вышли на дорогу. Мы рассчитывали на то, что одна из машин нас подвезет к Прудбою. Но машины на большой скорости проезжали мимо, не обращая внимания на наши поднятые руки и на то, что нога у Павла была перевязана бинтами, а сам он опирался на палку. Это было обидно. Потом какой-то водитель согласился нас подвезти. От него слегка попахивало водкой, и мы решили, что этим объясняется его доброта. Мы влезли в кузов грузовика, уселись на какие-то ящики и покатили с ветерком.
С машиной происходило что-то странное. Сначала она ехала по дороге, едва успевая уворачиваться от столкновения с встречными машинами. Потом свернула с дороги в поле и поехала по кочкам. Ящики под нами подпрыгивали. Машина едва не переворачивалась. Мы поняли, что водитель пьян и что чем дальше мы едем, тем больше его развозит.
– Прогулка с ветерком! – посмеивался Павел. – Знаешь, на каких ящиках мы сидим?
– Какая разница. Лишь бы машина не перевернулась, – ответил я.
– Мы сидим на взрывателях от снарядов!
Только теперь я обратил внимание на надписи на ящиках. Да, это были взрыватели. И, хотя я знал, что взрыватели защищены от случайного взрыва, но они не рассчитаны на столь опасную транспортировку, подумал я. Теперь стало понятно, почему проезжающие мимо нас машины не останавливались: они везли опасный груз. Каждый раз, когда машина подскакивала на кочке и ящики под нами подпрыгивали, мы взлетали в воздух и почему-то смеялись. На фронте и оценки и юмор другой, чем в мирных условиях. Кончилось тем, что машина въехал в копну сена и заглохла. Мы слезли на землю и заглянули в кабину. Водитель спал, положив голову на руль. Мы вытащили его из кабины, отнесли на почтительное расстояние от машины и оставили там.
До Прудбоя оставалось несколько километров. Решили добираться своим ходом. Шли молча по обочине дороги. Вдруг Павлуша ни с того ни с сего сказал:
– А Кондрашов жив!
– Хорошо бы, – сказал я, – но с чего ты взял это?
– А он жив! Поспорим?
– Об этом я не хочу спорить. Не люблю мистику.
– А Жора все-таки жив! – настаивал Павел – Посмотри на землю. Видишь?
Я посмотрел на землю, но ничего не увидел, кроме многочисленных следов солдатских сапог на песке.
– Хватит темнить! – рассердился я. – Мне сейчас не до шуток.
Павел присел на корточки и указал на один из следов.
– Это его след!
– С чего ты взял?
– Когда в Пятиизбянке по немцам била "катюша", я лежал за Жоркой и видел, как по его каблуку прочертил след осколок.
– Я был бы рад поверить, но не могу.
– Как хочешь, а я не шучу.
По дороге зашли в какую-то часть. Нас интересовала не часть, а кухня. Щедрый повар отвалил нам целый противень жареной картошки, порций двадцать. Мы съели все, да еще набили карманы сухарями. Повар был удивлен. Много месяцев после мы набивали карманы сухарями и прятали сухари под подушку. Так поступали не только мы, но все, кто с нами перенес голод. "Голодный синдром", – говорил военфельдшер.
В Прудбое собралось немного тех, кто остался жив. Генерал Утвенко слегка пожурил нас за потерю оружия. Многие выплыли без оружия. В других условиях это было бы подсудное дело, но сейчас мы отделались выговором. В Прудбой Утвенко привез грузовик винтовок и автоматов. Нас было чуть больше восьмидесяти человек. Командование выделило нам участок обороны в шесть километров. Немцы в это время не очень давили на нас. А мы симулировали, что нас много, перебегая с позиции на позицию и открывая оттуда огонь. Были потери и у нас и у них, но это не шло ни в какое сравнение с той мясорубкой, которую пришлось испытать в Большой излучине Дона.
Сталинград
Балка Ежовская
Недалеко от станции Ежовка находился овраг, в котором расположились остатки нашей дивизии. Не помню, по какой причине, но генерала Утвенко среди нас не было. Командовал нами капитан. Мы несли потери, главным образом, от вражеской артиллерии. Не хватало боеприпасов. Питание радиостанций было давно израсходовано, и они не действовали. Наша балка находилась в "клещах" (неполное окружение). По приказу капитана я уже дважды посылал бойцов с пакетами в штаб 62-й армии с просьбой прислать боеприпасы, батареи для связи и солдат, но безрезультатно. Наше положение было почти безнадежно.
Каждый бой имеет свое лицо, но в общем все они похожи друг на друга. Маленькие радости и удачи, потеря товарищей. Те, кто погиб, для них все проблемы кончились, а живые продолжали бороться.
Этот эпизод запомнился мне больше других.
Утром был артиллерийский налет. В моей роте, сократившейся до размеров неполного взвода, два бойца были ранены. Перевязывая их, врач жаловался на отсутствие медикаментов. Вблизи от меня разорвался снаряд, я машинально отклонился назад. Прямо перед моим лицом, что-то шмякнуло о стенку окопа. Это был кусок от днища снаряда. Я потрогал его пальцем – он был горячим.
– Вас, лейтенант, должно, Бог бережет. Если бы эта дура шмякнула о вашу голову, то… – услышал я голос офицера штаба.
– А ты откуда взялся?
– Пришел по твою душу. Капитан вызывает…
Я поднялся и пошел за офицером. Не успели мы сделать несколько шагов, как новый артиллерийский налет. Немцы не видели нас и били по площадям. Налет кончился. Я поднялся с земли, а штабной офицер не поднялся: осколком ему раздробило пятку. Я стал звать врача. Вместо него прибежал пожилой военфельдшер.
– Я звал Сергея Хрисанфовича! – закричал я.
– Сергей Хрисанфович убит! – закричал мне в ответ фельдшер.
– Как? – не понял я.
– А так! – ответил мне фельдшер.
Он уже перевязывал ступню офицера. Из раны струей текла кровь. Потом мы вместе с фельдшером отнесли раненого в укрытие.
– Почему не являетесь вовремя? – строго спросил меня капитан. – Я полчаса назад послал за вами офицера.
– Он тяжело ранен, – ответил я.
Капитан заметно побледнел и долго молчал. Затем так же строго набросился на меня.
– Я приказал вам послать надежных людей с пакетами! Где они? Почему нет ответа?
– Видимо, что-то с ними случилось. Война, товарищ капитан.
– Сами пойдете с пакетом, если не можете подобрать надежных людей!
– Разрешите взять с собой еще одного человека?
– Берите!
– С вами пойдет еще человек от меня, – сказал лейтенант из СМЕРШа.
– Так будет надежнее, – подтвердил капитан, вручая мне пакет.