В доме Мамонтовых, а потом в Частной опере его интересовали главным образом те спектакли, где можно было показать нечто возвышенное, романтичное, так, чтобы перенести зрителей из мира обыденности в мир прекрасного. В кружке его поэтому называли "классиком".
Не меньше, чем стремление сделать театр доступным народу, было у Поленова желание приобщить к миру прекрасного детей.
По-видимому, не без влияния Поленова Савва Иванович к следующему году к Святкам написал пьесу для детей "Иосиф", сюжет библейский. Поленов сделал эскизы для всех декораций, причем на эскизах были и действующие лица. Таким образом, Поленов выступает здесь не только как декоратор, но и как постановщик.
Впоследствии и этот принцип - совмещение в одном лице художника - декоратора и постановщика - станет одним из принципов Частной оперы Мамонтова. Поэтому не случайно именно Поленова считают создателем новых декорационных принципов, легших в основу постановок мамонтовского театра.
Следом за ним пошли другие: Васнецов, создавший эпохальные декорации для "Снегурочки", а потом, уже в середине 1880-х годов, молодые ученики Поленова - Левитан, Константин Коровин, превзошедшие даже своего учителя…
Сейчас надо лишь сказать, что только после декораций к "Иосифу" Поленов окончательно осознал и утвердил этот свой новый декорационно-постановочный принцип. "Мы сошлись с ним, - писал впоследствии Поленов о Мамонтове, - в стремлении сюжетами и обстановкой, взятыми из мира истории и сказок, поднять детей от обыденной жизни в область героизма и красоты".
Что ж, обыденная жизнь и впрямь мало давала красоты и героизма не только детям, но и взрослым. Вот хотя бы его, Поленова, собственные любовные неудачи. В действительности они были совсем не романтичны: ни смерть Маруси, ни отношение к нему Климентовой. И что было бы с ним, если бы не друзья-художники, объединившиеся вокруг Мамонтова.
Опять, как и в прошлом году, Поленов был в Абрамцеве во время Пасхи, потом летом, в июле, приезжал еще, и они, как писал Савва Иванович, "открывали воды".
Мы уже говорили, что Поленов был великим мастером "рекоплавания". Именно он основал в Абрамцеве речную флотилию, чем снискал огромную любовь мальчиков, сыновей Саввы Ивановича и Елизаветы Григорьевны. Когда он увидел их впервые в Риме, они были еще совсем детьми, теперь же стали "взрослыми мальчиками" - и Сережа, и Дрюша, и Вока. Появлялись в Абрамцеве, чем дальше, тем во все большем числе, их двоюродные братья, сыновья Анатолия Ивановича Мамонтова. В этой веселой компании прижился и 14-15-летний Антон Серов.
Зимой 1879/80 года Репин устроил у себя в мастерской рисовальные вечера, на которых всегда бывали Поленов, Васнецов и Суриков. Антон Серов жил у Репина пенсионером. И Поленов сам мог убедиться в правоте слов Репина: Серов был редкостно талантлив.
Но когда этот же Серов, тоже, в сущности, "взрослый мальчик", попадал в компанию таких же мальчиков, он забывал о том, что он, как Репин говорил, "Божьей милостью художник". И он, и все остальные мальчики очень полюбили Поленова, полюбили за доброжелательность, за неистощимую энергию, за внимание к ним, мальчикам, на которых, кроме него, мало кто и обращал внимание.
Самые теплые строки в "Воспоминаниях о русских художниках" Всеволод Мамонтов посвящает именно Поленову: "Одно лето он занимался приведением в порядок речной флотилии Абрамцева и создал из нас, четырех мальчишек, носивших к тому же постоянно матросские костюмы, дисциплинированную лодочную команду".
Была построена пристань, были приведены в порядок все три, имевшиеся в Абрамцеве, лодки. Самая быстроходная получила название "Рыбка", другая - "Лебедь", третья - "Кулебяка", названная столь презрительно за то, что была она тяжела, истинно как кулебяка, и неповоротлива. Поленов установил в лодочной команде надлежащую дисциплину. По окончании плавания лодки привязывали в определенном порядке к причалу, весла, уключины, рули уносились в дом.
Больше всего любили мальчики плавать к железнодорожному мосту, по которому вечером проезжал поезд; в поезде этом возвращался из Москвы, из правления железной дороги, Савва Иванович. По команде Поленова весла поднимали вверх, приветствуя поезд, Савва Иванович махал из вагона рукой, затем лодки разворачивались и мчались обратно - встречать Савву Ивановича, едущего в дрожках, которые подавали к поезду на станцию Хотьково. "Одно лето, - пишет В. Мамонтов, - Поленов завел даже на абрамцевской речушке Воре плавание на лодке под парусом, приспособив для этого самую быстроходную "Рыбку". На веслах доезжали мы до фабричного пруда, запруженной у деревни Репихово Вори, и тут переходили на парус. Жутко бывало нестись при свежем ветре в сильно накренившейся на бок лодке, но мы слепо верили в опытность капитана, Василия Дмитриевича, и неустанно рвались прокатиться с ним под парусом".
И все же у Поленова, как ни тепло было ему у Мамонтовых, на душе было тяжело. Неразделенная любовь, неудачная любовь - не отпускает. Гложет.
И до чего же чуток оказался Савва Иванович: в конце лета, когда Поленов отправился в Имоченцы, пишет ему: "Что ты поделываешь, как тебя встретил твой любимый север? Как твое расположение духа? Не знаю, верно ли, но мне как будто чувствовалось, когда ты жил в Абрамцеве, что у тебя не совсем легко было на душе, и у меня за тебя сердце побаливало".
В Имоченцах жила Вера с Хрущевым. Хрущов разбирал библиотеку Дмитрия Васильевича и, как всегда, был занят по горло делами, работал над очерком "К истории русских почт. Очерк ямских и почтовых учреждений от древних времен до царствования Екатерины И". Вера тоже была занята: писала исторический роман "Князь Курбский".
Вместе читали брошюру Алеши "Рыбачий полуостров" - о командировке на Мурман. А Вася? Что Вася привез? Вася привез… ноты. Зимой ставили у Мамонтовых пьесу "Два мира", и вот художник Василий Дмитриевич Поленов сочинил ораторию "Два мира". Ее исполнили в Имоченцах, и Вера с восхищением писала о брате: "Какой он талантливый!"
А писала она Лиле. В Париж. Дело в том, что Лиля в конце прошлого года начала работать в акварельном и керамическом классе Школы поощрения художеств, директором которой был писатель Григорович. Это было не только занятие любимым искусством, но и заработок. Теперь, когда Дмитрия Васильевича не стало, с деньгами у Поленовых сделалось потуже. Подумывали даже о продаже - не сейчас, конечно! - имения в Имоченцах.
В декабре 1879 года Вера писала брату: "Лилька молодец, - с осени заработала себе больше ста пятидесяти рублей, но, что гораздо дороже денег, это то положение, которое она себе составила там, где она работает. В школе Григоровича она теперь первая, и не только по таланту, но и как человек, как деятель".
В конце концов Лилю послали в Париж - изучать живопись на фарфоре и изготовление эмалей наподобие знаменитых лиможских. Лиля пишет об этом брату, и, читая ее письмо, как всегда, не устаешь восхищаться ее эпистолярным талантом и ее удивительной непосредственностью: "Какой скандал, Вася, меня посылают за границу от общества поощрения. Я думаю, что первый пример в истории, по крайней мере русской, чтобы особа нашего бабьего сословия получила поручение и отправлена была в командировку с целью изучения и т. д.". Это письмо написано еще в январе. А теперь, в сентябре, Лиля пишет брату из Парижа, как интересно в мастерской "Самого Дека", который, по мнению Поленова, "самый талантливый… фабрикант и на него работают замечательные художники".
Мастерские его находятся в глухом квартале Парижа - Вожираре. Мастерские - маленькие домики в большом саду, где повсюду декоративные керамические изделия: изразцы, вазы и пр.
Лиля старательно изучала различные виды керамической живописи, искусство поливы, технику изготовления лиможских эмалей. "Я послала в Питер несколько образчиков своих работ, не знаю, что мне скажут. Теперь такая хорошая пора для работы в Париже, я вообще осенью всегда лучше всего работаю, а теперь очень, кроме того, втянулась в Париж; все-таки нигде на свете так хорошо не работается (говоря про изучение чего-либо), как здесь. Вот еще деревня для вольного труда с натуры хороша. Работать - и в Имоченцах, и в Воейкове, и где угодно, а учиться - в Париже, а жить - в Москве. Как жаль, что год не состоит из трех осеней! Из них одну бы учиться в Париже, другую - наслаждаться работой с натуры в деревне, а третью - в Москве применять к делу свои знания".
Ну вот, и Лиле, как прежде Васе, Париж пришелся по душе, а жить она хочет не в Петербурге, а в Москве…
Между тем из Петербурга приходят нерадостные вести: заболела Вера. В Имоченцах она чувствовала себя совсем бодро, хорошо перенесла переезд из Имоченцев в Петербург. А в Петербурге в конце ноября простудилась и слегла. Приехала из Парижа Лиля и тоже заболела. Но у Лили организм был поздоровее, она быстро поправилась. А Вера все продолжала хворать.
Поленов, уехавший в Москву еще в октябре, очень встревожен вестями о болезни сестры, но пока опасности нет, и он продолжает работать много и усердно - с девяти утра до девяти вечера, даже у Мамонтовых редко бывает - предстоят две выставки: очередная Передвижная и совершенно особая: "25 лет русского искусства".
Летом он (из письма Лили) "писал все больше Оять с разных пунктов" и теперь по этим этюдам писал пейзажи. Работал он упорно, много, но вести о болезни Веры не давали покоя, и кисть валилась из рук. Однако потом Вере становилось лучше и работа шла успешнее.
Незадолго до отъезда Поленова из Имоченцев выпал снег, и он тогда сделал этюд, по которому написал теперь один из лучших своих пейзажей - "Зима в Имоченцах". Пейзаж этот также "населен", как и прежние его пейзажи, но что-то в нем есть новое. Может быть, то, что это первый зимний пейзаж? Или то, что он понимает: семья, еще недавно такая большая, пусть в чем - то деспотичная, но все же своя, родная, уходит; умерла бабаша - этого он почти не заметил, удрученный смертью Маруси Оболенской; смерть отца перенес тяжелее; теперь тревожно больна Вера - там, в Петербурге, с ней Лиля и Хрущов; мать раньше немедленно бы примчалась на такую тревожную весть, а теперь что-то долго собирается из Ольшанки, где проводила лето, как совсем еще недавно - бабаша; мать стара - много ли ей еще отпущено? Скоро не будет и Имоченцев…
И этот пейзаж - как бы прощание с Имоченцами.
Пейзаж летний - с Оятью - написан. И не один. Это тоже словно бы прощание. Несколько пейзажей с этюдами - это просто энциклопедия Ояти. И почти все они не будут проданы, останутся у Поленова.
А вот "Зима" - это что-то и впрямь новое. Здесь, как в ранних имоченских пейзажах, таких как "Огороды", как-то незаметно передан быт людей. Видно, что деревня не из бедных, дома крепкие. Все люди сидят по домам; только две женщины идут по тропинке, да мужик в санях - должно быть, из леса, который обступил деревню с трех сторон. А в избах тепло, из каждой трубы - дым. И, вероятно, не голодно.
Это последний, может быть один из последних, имоченский пейзаж. Он также, как давний - "Огороды", пейзаж-приглашение: приезжайте сюда не только летом, но и зимой, здесь и зимой хорошо.
А если смотреть на пейзаж, зная будущее, то есть смотреть на него сейчас - это и пейзаж-прощание, и пейзаж-сожаление. Сожаление потому, что Поленов никогда в Имоченцах зимой - не поздней осенью, когда только выпадает снег, а именно глубокой зимой - не бывал. А прощание потому, что больше ему там вообще бывать не придется: в 1884 году Имоченцы будут проданы…
А в Петербурге дела шли невеселые. Вера все хворала. То ей становилось лучше, то опять хуже. Зима принесла некоторое облегчение. "Вера вне опасности, но еще надолго, кажется, прикована к постели, - писала брату Лиля. - Болезнь такая, что требует внимательного и безотлучного ухода. Вот сегодня четыре недели, что я никуда".
А между тем у Лили могла бы сейчас начаться преинтересная жизнь. В школе Григоровича, которая командировала ее в Париж, ее ждут не дождутся. И сколько заманчивых предложений для работы! "Ну, да что ж делать, обстоятельства складываются не всегда так, как мы этого желаем, - лишь бы ее-то выходить от этого плеврита".
Это в декабре. Прошел Новый год с постановкой "Иосифа" у Мамонтовых. Открылась Передвижная в Петербурге…
Но Поленов в Петербург отправился еще раньше. Конец зимы - начало весны принесли с собою ухудшение состояния Веры. Легкие всегда были у нее слабы. А весна легочным больным часто приносит ухудшение.
Поленов не заметил, пропустил - не до того было - события одно другого важнее: и открытие Передвижной, и то, что потом так повлияло на судьбы страны: взрыв на Екатерининском канале, смерть Александра II, восшествие на престол так недавно еще благоволившего ему Александра III…
…Вера угасала. Ее оперировали раз, потом - второй; врачи "подавали надежду", но ясно было: дни ее сочтены. "Бедная, она сильно страдает от неумолкающего жару. Боже, какое тяжелое время", - пишет Поленов Елизавете Григорьевне 4 марта. А 7 марта 1881 года Вера умерла. Перед смертью она просила брата заняться, наконец, давно обещанной большой картиной из жизни Христа. Он обещал. Но пока что вспомнил о другой картине, той, которую задумал еще в Риме, когда смертельно заболела Лиза Богуславская, когда умерла Маруся Оболенская…
Тело Веры привезли в Москву и похоронили на Ваганьковском кладбище.
Вот теперь Поленов почти не уходил от Мамонтовых.
В мастерской работал над картиной "Больная". Лицо больной, как и лицо внучки на картине "Бабушкин сад", - это опять лицо Веры. Перед горем от потери Веры, такой еще молодой и ставшей теперь, после смерти, еще более близкой, померкло все, что он пережил раньше. Он писал "Больную", но чувствовал, что сейчас, когда горе еще так остро, он не может объективно оценить работу. И все же он продолжает ее и оканчивает - почти оканчивает - в 1881 году. Это одна из лучших его работ. Вся любовь к Вере, жалость к Лизе Богуславской, память о Марусе Оболенской, печаль об отце и "дяде" Чижове, обо всех этих родных, любимых, симпатичных ему людях, - все это нашло отражение в картине.
Лицу больной приданы, как уже было сказано, черты Веры. В постели молодая девушка (возраста скорее Маруси или Лизы) с иссушенным болезнью лицом; голова ее тонет в подушке, рука бессильно лежит поверх одеяла. И хотя лицо в тени, но явственны и перенесенные страдания, и попытка борьбы за жизнь, и то, что после этого наступило отчаяние, а теперь - примиренность.
В эскизе, сделанном в Риме, в ногах больной сидит другая девушка, читающая книгу. Сейчас на постели никого нет. Другая девушка (уже не Мотя Терещенко, а, вероятно, Лиля Поленова) стоит у ниши, погруженная в тяжелое раздумье. За окном сумерки, за окном догорает день, а здесь, в комнате, догорает жизнь. Ярко горит только керосиновая лампа, накрытая абажуром.
Здесь как-то не хочется говорить, даже думать о сложной колористической задаче, которую решил Поленов (да это и сделано уже в специальных исследованиях о его творчестве). Здесь видишь только, что книжка, которую читали больной, лежит на столике: она не только читать, но и воспринимать ничего не может. Она даже сама себе воды налить не может: графин стоит позади лампы, около нее только недопитый стакан.
И этот вечерний свет из окна, и свет лампы, и то, что свет этот выхватывает из тьмы только небольшой круг: столик, край постели, руку больной, - все это создает гнетущее впечатление обреченности, безнадежности. Да, конечно, жизнь продолжается. И после смерти этой девушки будет существовать эта лампа, и при ее свете другая девушка будет читать книгу, которую не успеют дочитать больной…
Поленов часто ходит на Ваганьковское кладбище, сажает цветы на Вериной могиле, ставит скамейку, решетку. В письмах он зовет Лилю с матерью уехать из Петербурга, где им вдвоем очень тяжело. "Побереги себя хоть для меня, - пишет он Лиле. - Один только и есть ты у меня близкий человек, не уходи же в себя, если что нужно, напиши, я все сделаю". Мария Алексеевна совсем выбита из колеи. Она полностью отдает себя в распоряжение детей. "Она желаний положительных не имеет, поэтому мы должны решить за нее…" - пишет Лиля.
В конце концов они все поселятся в Москве. Не сразу Как-то жутковато было тотчас после смерти Веры бросать насиженное гнездо, квартиру, где жили все вместе, большой семьей.
А Поленов почти все лето 1881 года провел в Абрамцеве. Там, как всегда, жизнь била ключом, там его любили. Там и веселились, и работали. Вот сейчас затеяли строить часовню или небольшую церквушку. Поленов рисовал проекты. Сначала сделал рисунок бревенчатой избушки-часовенки, каких много было в Олонецком крае, потом небольшой собор, но такой архитектуры, будто это большой храм с массивными стенами: это уже был стиль новгородских храмов, что-то вроде Спаса на Нередице.
В работу включился Васнецов, который тоже жил в Абрамцеве тем летом. Он-то и сделал, взяв за основу рисунок Поленова, окончательный проект церкви, именно по образцу новгородской Спаса на Нередице. Поленов нарисовал для этого проекта эскиз иконостаса.
Все это было весной. А в начале июня, вспомнив детство, поездку с отцом и Алешей по старым городам, он предложил абрамцевской компании поехать в Ростов и Ярославль. Поездка удалась. Вернулись с большим количеством зарисовок деталей старинной архитектуры и церковной утвари.
Приехал архитектор. Для церкви вырубили небольшую площадку леса, и работа закипела. Но это уже была работа архитектора и строителей.
Пока ездили в Ростов и Ярославль, Савва Иванович, как всегда экспромтом, написал комедию "Каморра". И опять - уже привычно - художником, написавшим декорации, был Поленов. 24 июня в Абрамцеве "Каморра" была исполнена участниками кружка.
Так Поленов понемногу приходил в себя после постигшего его горя.
Но он помнил об обещании, данном Вере, - написать давно задуманную картину из жизни Христа, и поэтому, узнав от Саввы Ивановича, что Адриан Викторович Прахов собирается еще с кем-то предпринять поездку на Ближний Восток, обрадовался, что будет не одинок. Хотя Прахов не был ему очень симпатичен, но все же лучше путешествовать с ним, чем одному. Он написал Прахову письмо и тотчас же получил согласие. Потом выяснилось, что Прахов был в поездке не главным лицом, он лишь сопровождал как историк искусства миллионера, князя Абамелек-Лазарева.
Семен Семенович Абамелек-Лазарев оказался совсем молодым человеком, ему было двадцать четыре года, он был образован и обладал огромной памятью. Общение с ним было бы совсем приятным, если бы не фантастическая скупость князя, несмотря на то что он был чуть ли не самым богатым человеком в России (князь печалился, что не самым богатым в мире).
Поленов вспоминал потом, что князь перебирал полученную за день в виде сдачи мелочь, отделял фальшивые пиастры и ими раздавал милостыню местным жителям и потом хвастал: "Я сегодня сбыл фальшивых пиастров на тридцать семь копеек".