Я смотрел на загорелую широкую грудь старшины, лихо выбивавшуюся из–под бескозырки черную прядь волос, улыбающиеся с мальчишечьим задором глаза и немного позавидовал ему: здоровый, красивый - впереди не жизнь, а сплошное радостное счастье…
- Николай, после войны что будешь делать?
- В морское училище пойдет и… до седых волос, - поторопился ответить за друга Мороз.
- Нет, моряков и без меня хватит. Пойду учиться на художника.
Я вопросительно посмотрел в глаза старшины.
- Знаете, хочется изобразить развалины Севастополя, горы трупов, взрывы снарядов, пламя и дым над городом, падающие самолеты и как… мы брали высоту 157,5…
- Как же это ты на одной картине уместишь? - нетерпеливо заметил Мороз.
- Так не в одной…
- Значит, решил? Но что–то картины у тебя получаются какие–то мрачные, - заметил я.
- Товарищ комиссар, я так и хочу - мрачные и страшные, чтоб люди боялись войны и не затевали ее.
Беседа была прервана - все подняли головы: со стороны моря "рама" вела прямо на нас пикировщиков.
- Ложитесь! - вдруг крикнул Мохов и свалился на меня.
В ту же секунду раздались взрывы и на нас посыпался каменный дождь. Мороз, стряхивая пыль с гимнастерки, будто ничего не случилось, заметил:
- Опять выпачкался. И до каких пор ходить грязным? А что, комиссар, может, освежимся? Вода теплая.
Предложение было заманчивым. Вода привлекала не столько своей теплотой, сколько прохладой.
- Отмочите повязки морской водой, - посоветовал Мохов. - Вода йодистая, раны быстро заживут.
Мы с Морозом разделись, осторожно спустились по острым камням под навес скалы.
- Вспомни, Алексей, Краснодар, - заговорил Федор, осторожно плеская на свои худые ноги воду, - какая теплая водичка на Старой Кубани… Роскошные лодочки, тысячи загорающих. А на Затоне - вода прохладная, тополя, детский пляж, а за рекой - лес, - убаюкивающим голосом перечислял местные достопримечательности Федор.
- Только некогда было ими пользоваться, все были заняты.
- Да и это - правда.
И вдруг раздался предостерегающий голос Мохова:
- Опять летят!
Самолеты, залетая со стороны моря, один за другим ринулись в пике. Вдоль берега заухали тяжелые взрывы. Одна, две… десять, одиннадцать… Через наши головы, словно выпущенные из гигантской пращи, летели в море камни. В сплошной пелене пыли и дыма слышались крики, стоны.
Когда самолеты ушли, мы не торопясь вылезли из воды. На берегу суматошно бегали, кричали раненые, лежали убитые, зловонно–кислый дым постепенно сползал к воде. Не узнали мы и того места, где раздевались.
- Николай убит! - крикнул Федор.
Мохов лежал ничком. Из темени его сочилась кровь. Долго и безмолвно мы смотрели на боевого товарища.
Под небритым подбородком Федора судорожно перекатывался кадык, крупные градинки слез скатывались по щекам. Я смотрел на Мороза, склонившегося над телом убитого, и вспомнил, как во время февральских боев Федор взрывной волной был опрокинут, потерял сознание. Тогда Мохов, отстав от меня, бросился к другу и вынес его из опасного места.
Словно очнувшись от тяжелого кошмара, Мороз хрипло проговорил:
- Дорогой мой художник! Друг! Надо похоронить его по–морскому. Николай любил море…
Федор вытащил из кармана перочинный нож, спорол с бескозырки Мохова ленту, разрезал пополам:
- Давай, Алеша, оставим себе на память… - и спрятал свою долю в нагрудный карман.
Давило какое–то ощущение невозвратного. Физическая слабость, мятущаяся толпа, люди в окровавленных повязках, стоны, оторванность от своей части, неожиданная гибель товарища - все это болезненно сжало сердце. Раненые, ожидая следующего налета самолетов, жались к скале. Воздух, насыщенный пороховым дымом, резал глаза, вызывал тошноту…
…Отдельные части, упорно сопротивляясь, постепенно отходили к югу. Уличные бои за Корабельную слободу закончились еще 1 июля, а на следующий день отряды прикрытия отдельными группами продолжали уличные бои в центре города, остальные отходили на Херсонес. Теперь уже в качестве боевых заслонов здесь оставались лишь отдельные разрозненные отряды.
Мы с Федором, как и многие, бродили среди раненых в поисках ответа на главный вопрос: где взять воду и пищу, чтобы придать новые силы бойцам? Никто не знал, вывезут ли нас на Большую землю, помогут ли оружием. Враг находился рядом, огонь его орудий уже достигал нашего убежища.
БОИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
2 июля 1942 года на исходе дня был объявлен приказ старшего начальника Севастопольского гарнизона генерал–майора П. Г. Новикова об организации боевых групп из легкораненых для удержания последних рубежей.
Проверив у всех оружие, как старший по званию, я взял на себя командование группой. Надо было собрать людей, а также собрать среди раненых боеприпасы. Не успели мы сделать и сотни шагов, как сзади нас упал снаряд. Вихрь взрыва поднял в воздух доски, щебень, клочья одежды.
- Бьют, сволочи. Надо скорее выходить на позиции, - глухо проговорил Мороз.
В одном из гротов укрывались десятка два раненых, мы обратились к ним с призывом занять оборону и держать ее.
Было собрано восемь автоматов с полными дисками. К нам присоединились два офицера. Следующий грот оказался более щедрым. Всего было собрано более десятка автоматов, полмешка патронов и несколько гранат. Вскоре выяснилось, что не одному мне пришла мысль добыть оружие и боеприпасы таким способом.
Через час наша группа, около тридцати человек, нагруженная автоматами и патронами, пробиралась к причалу, откуда был выход на рубеж обороны. Внезапно над местом, где располагалась 35‑я береговая батарея, в воздух поднялось оранжевое пламя, под ногами дрогнула земля. Затем последовал второй, третий - целая серия взрывов.
- Прощай, тридцать пятая! - выкрикнул кто–то из наших. - Кончилась твоя боевая жизнь.
Батарея за отсутствием снарядов и в связи с угрозой захвата врагом была уничтожена.
Восемь часов утра. Мы лежим в своих окопчиках и ждем очередной вылазки противника. Два вражеских танка, занявшие огневую позицию на бугре выше ложной батареи, молчат.
- Фрицы думают, что мы сдадимся без боя, - оживился Мороз, - они знают, что у нас ни оружия, ни патронов нет… Блокада!
Вдруг орудие одного из танков выстрелило. Снаряд просвистел над нашими головами и упал в море, подняв столб воды. Странно, ведь на море не то что судна - щепки не видно…
- Смотрите, смотрите, люди, - показал рукой Мороз.
И в самом деле, приглядевшись, мы различили в полукилометре от берега на волнах две черные точки.
- Пытаются уплыть. Бьют по ним, - высказал догадку Разумов, комиссар одного из наших полков.
Так оно и было. Кто–то еще затемно рискнул на досках уйти в море. Огонь открыли оба танка. В зоне падения снарядов две головы то скрывались за волнами, то снова появлялись. Снаряды все падали и падали. Прошло минут десять. Мороз, прикусив губу до крови, считал выстрелы. После тридцатого выстрела он огорченно заметил:
- Один остался.
- Попали, сволочи! - подтвердили товарищи.
Было хорошо видно, что на поверхности моря еще держался один человек. Убийцы не жалели снарядов: Мороз насчитал около ста выстрелов. Голова человека долго ныряла в волнах и наконец исчезла. Мы сняли пилотки.
- Мерзавцы, безоружных расстреливают…
Тем временем где–то у Казачьей бухты разгорался бой. Ухали орудия, трещали пулеметы, в небе над бухтой, сбрасывая бомбы, кружили "юнкерсы".
Бойцы вполголоса переговаривались:
- Скоро и над нами стервятники появятся…
Мороз, усаживаясь около меня, высказал свои предположения:
- А я, товарищи, думаю, что не зря немец на нашем участке молчит, измором хочет взять. Что ему на нас снаряды тратить, - он облизал сухие губы и замолчал.
- Тратить? Вон на двух человек сто снарядов выпустил, - возмутился Разумов, - теперь они полные хозяева над мысом.
- Сейчас ночи короткие, всего четыре–пять часов, за это время наши корабли не сумеют пройти от Новороссийска до Севастополя. А если и пройдут, то погру–зить людей до рассвета невозможно. Будь я командующим…
- К чему клонишь, земляк? - рассеянно спросил я, наблюдая за двумя "юнкерсами", появившимися со стороны моря.
- К тому, что враг фактически уже занял город. Перспектива ясная…
- А для меня она не ясна! - в свою очередь возразил Мороз.
- Город оставлен нашими войсками, я сам слушал сводку Совинформбюро, - сказал старший лейтенант, который присоединился к нашей группе ночью.
- Как там сказано, не помнишь? - недоверчиво спросил Мороз.
- Как же не помню? "По приказу Верховного командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь…".
Вечер наступал быстро. Над нами выстелилось темное южное небо, со всех сторон обступила полная неожиданностей ночь. Люди примолкли.
Прислонившись спиной к стене кювета и запрокинув голову к черному небу, я смотрел на серебристую россыпь звезд. В голове роились обрывки дневных разговоров раненых: все собирались на ночной прорыв. Моя группа целиком поддержала это настроение.
С бруствера посыпалась земля и послышался приглушенный голос:
- Где комиссар?
Это был связной, посланный мной на розыски штаба какой–либо оставшейся в обороне части. Необходимо было во что бы то ни стало наладить связь с соседом.
- Разрешите, - присаживаясь возле меня, начал связной. - Нашел я штаб 79‑й бригады, разговаривал с капитаном третьего ранга Никульшиным и, как вы наказывали, доложил обстановку, мол, группа раненых бойцов и командиров… оружия мало, патронов нет… Товарищ Никульшин приказал объединиться с моряками 9‑й бригады и прорываться из окружения.
Легко сказать "объединиться", но как это сделать с горсткой почти безоружных бойцов?
Внезапно над нами взвилась красная ракета. Со стороны гитлеровцев началась учащенная стрельба.
- К прорыву!
Бойцы стремительно выскакивали из кювета и исчезали в темноте.
- Вперед, за Родину!
- Ура–а–а! - кричали на флангах.
Мы бежали вперед, натыкаясь друг на друга. Гремели разрывы гранат. В ночной темноте трудно было управлять боем. Но, очевидно, бойцов толкало вперед неудержимое желание смять врага, прорваться. Они сами знали, что делать.
- Даешь, товарищи, прорыв! - кричали справа от меня.
- Смерть фашистам! - слышалось слева. Мы падали и снова поднимались, бежали в самое пекло боя, где неумолчно трещали автоматы и пулеметы.
Вдруг впереди раздался взрыв. Еще один, еще. Меня швырнуло на землю. Я услышал: "Минное поле, товарищи!".
Очнувшись, увидел: прямо на меня бежали люди, а впереди сплошной стеной вспыхивали огоньки выстрелов. Эти вспышки слепили глаза, я попытался подняться, но кто–то силой придавил меня к земле.
- Ложись! Видишь, сплошной заградительный…
- Отходят! - негромко заметил другой голос.
Позади нас грохотали разрывы вражеских снарядов.
Танки огненной стеной опоясали поле.
Кто–то упал рядом.
- Прорваться невозможно, - прохрипел он. В горле у него клокотало--Майор убит, передайте, что я ранен…
- Товарищи, отходите! - скомандовали справа.
По спине поползла теплая струйка. "Наверно, лопнул шов незажившей раны", - мелькнула мысль. Кружилась голова. К горлу подступила тошнота. Сказывалось крайнее напряжение, голод, бессонные ночи…
Я все же добрался до берега и свалился, щека коснулась влажного песка. Это было последнее мое ощущение.
Толчок в голову заставил меня открыть глаза и сесть. "Неужели уснул?" - подумал я и посмотрел на часы. Было шесть утра. Значит, я пролежал несколько часов на мокром утоптанном песке. Кругом лежали и стояли люди, стонали раненые. Где же моя группа?
Необычной была эта мертвая тишина на берегу. Ни одного выстрела. Не слышно и шума самолетов. Изредка доносились возбужденные голоса:
- Попали в мышеловку.
- Теперь не уйти отсюда…
- Смотрите, немцы!
Последний возглас, изумленный и тревожный, заставил меня вскочить на ноги. Через толпившихся раненых, наступая на лежащих, я вышел за выступ скалы и увидел на той стороне залива над краем обрыва - немецкого офицера. Он стоял, широко расставив ноги, одной рукой упирался в бедро, а другой вертел трость. В нескольких шагах от него солдаты в касках 'и с автоматами на груди равнодушно разглядывали советских солдат, толпившихся под скалой. На розовато–голубом фоне утреннего неба черные фигуры фашистов казались особенно зловещими.
Шатаясь от слабости и головокружения, я брел от одной группы бойцов к другой. И тут вдруг увидел Федора Мороза. Сначала мне показалось, что он сошел с ума. Наклонившись, он резким движением перочинного ножа полоснул по голенищу сапога. Не успел я окликнуть его, как он сорвал с руки часы и ударил их о камень.
- Вот вам пожива, сволочи!
- Федя, ты что? - я схватил друга за руку и, насколько позволяли силы, сжал запястье.
- Алеша, жив? - с изумлением воскликнул Мороз и бросился обнимать меня.
- Ты чего бесишься? - я кивнул на разрезанное голенище.
Федор угрюмо насупился.
- А что, фрицам оставлять? Пусть голым берут.
- Ты что, собрался умирать?
Я посмотрел на него. Глаза покраснели и припухли, из–под изорванной гимнастерки видна была волосатая грудь. Лицо землистого цвета, небритое, на седой голове - помятая пилотка, на шее - грязный бинт. Конечно, после четырехсуточных напряженных боев, без воды и пищи… Но ведь Федор командир, а по командиру равняются бойцы. И вот эта грудь и рваное голенище.
- Федя, я тебе ни комиссар, ни командир, - тихо, но достаточно настойчиво сказал я. - Приведи себя в порядок и помоги мне собрать остальных наших людей.
- И… опять туда? - кивком головы показал он на скалу. - А сколько их вернулось вчера - считал? В том–то и дело, - он посмотрел на меня скорбными глазами.
Мы разыскали еще нескольких командиров. Оказалось, что многие уже успели уничтожить документы: море поглотило полевые сумки с привязанными к ним камнями.
Подошел Разумов.
- Ну, коллега, что будем делать? - с горькой усмешкой спросил он, показывая взглядом на желтую скалистую гряду. - Севастополь в развалинах… Дымится.
Мороз посмотрел ему прямо в глаза.
- Наверху еще держатся наши, просят помочь оружием, патронами…
Предложение Мороза поддержали все. Вскоре было собрано все, что могло пригодиться для обороны. Патроны,' несколько гранат отнесли наверх скалы и сложили у стоявшей здесь сторожевой будки. В нашей группе уже находилось более десятка бойцов. Мы уже собрались распределить собранное оружие, как вдруг вражеские танки открыли огонь по кромке берега. Вниз полетели осколки камней, у сторожевой будки заполыхало белое пламя. Что–то затрещало.
- Патроны, патроны! - испуганным голосом крикнул Мороз.
- Ах, растуды их… - выругался Разумов.
Наверху послышалась стрельба из автоматов, взрывы гранат. Гитлеровцы, маячившие на скале, исчезли.
Берег гудел от взрывов. Коричневый дым, цепляясь за щербатые скалы, медленно полз к воде. Раненых доставляли и спускали с отвесной скалы на прибрежную полосу по специально закрепленному тросу.
В нашей группе заканчивалась чистка собранных под ногами патронов, Их теперь выносили на передовую с другой стороны.
- Смотрите, смотрите! - послышался чей–то удивленный голос.
Взоры раненых обратились на вершину скалы. У самого края обрыва стояла девушка с окровавленной повязкой на голове. Забинтованная кисть руки была прижата к груди. Русые локоны то падали на бинт, то закрывали лицо. И казалось, что вот–вот за ее плечами появятся крылья и она взлетит.
- Это Березка! - крикнул изумленный Мороз.
Да, это была она.
Медсестра подняла в правой руке автомат и громким голосом крикнула вниз:
- Товарищи раненые! - ветерок срывал ее голос. - Тут ваши друзья истекают кровью… У кого есть совесть - поднимайтесь, берите оружие, патроны… - Налетевшая туча дыма скрыла ее от нас, но голос еще был слышен. Бойцы и командиры стояли, подняв головы.
- Товарищи! - послышался громкий голос Федора Мороза. - У кого руки и ноги целы - пошли к тросу!
Масса людей под скалой зашевелилась. Раненые в окровавленных повязках, прихрамывая, опираясь на плечи товарищей, шли к тросу. Начался трудный, немыслимый в иной обстановке подъем на высокий скалистый берег.
Моя группа заняла позицию на правом фланге. До 6 часов вечера на нашем участке гитлеровцы трижды переходили в атаку, но каждый раз мы их встречали яростным огнем. Самолеты беспрерывно заходили со стороны моря и бомбили линию обороны. Передовая частично проходила по кювету так называемого Турецкого вала, а затем по голому с редким кустарником полю.
В конце дня противник открыл по нашим позициям сильный минометный огонь. На возвышенности снова появились танки и начали обстрел береговой полосы, где укрепилось подразделение морской пехоты. Затем стрельба стала перемещаться влево. Стойкость обороняющихся заколебалась. Два танка, не прекращая стрельбы, пошли на стык между нашей группой и отрядом морской пехоты. Образовался прорыв. Моряки оказались прижатыми к стометровому обрыву. Автоматчики противника под прикрытием танков вели сильный огонь, но моряки отчаянно защищались.
Нельзя было спокойно наблюдать эту драматическую картину.
Бойцы рвались в бой на помощь морской пехоте. Командир батальона Михаил Жуковский с небольшой группой устремился к танкам, за ним бросились остальные бойцы. Полетели связки гранат, два танка задымились, вражеские автоматчики метались между горящими машинами.
В стороне я заметил Мороза. Вцепившись в волосы толстого гитлеровца, он бил его головой о выступ камня и кричал:
- За Севастополь! За Мохова!
Кругом слышались ликующие и озлобленные голоса. Многие выкрики слились в одно слово:
- Бей!
Моряки, вырвавшись из окружения, смешались с нашими бойцами.
Бой длился минут двадцать. Оставшиеся в живых гитлеровцы отошли на возвышенность. Стрельба прекратилась. Цепь обороны пестрела серыми от пота гимнастерками и полосатыми тельняшками. На занятом нами рубеже все еще горели два подбитых вражеских танка. У одного из них, привалившись головой к разорванной гусенице, лежал мой знакомый моряк. Возле него хлопотала Березка, опустившись на колени, она нарочито серьезно приказала:
- Назовите вашу фамилию!
Моряк обессиленно склонил голову и тихо, не открывая глаз, ответил:
- Королев. Саша Королев. Из потаповской бригады…