Наш полк покинул Кадыковку и занял новую позицию по склону Сапун–горы. Здесь еще осенью было прорыто несколько рядов зигзагообразных траншей. В рост человека, даже с "лисьими норами", они тянулись до Инкермана. А выше их скалистыми выступами сереют железобетонные доты. На широком и гладко^ плато маскируются капониры нашей дивизионной артиллерии. С того времени, как гитлеровцы овладели Качей, Мекензиевыми Горами и Балаклавскими высотами, с которых хорошо просматривается Сапун–гора, они ежедневно обстреливают ее. Сотни тяжелых снарядов кромсают землю, не оставляя на ней ничего живого. Глубокие воронки, обгоревшие, изуродованные деревья обезобразили все вокруг. На склонах совершенно не видно растительности, только сплошная серая с красным отливом вздыбленная земля...
И все же в этой обстановке разрушения, потерь, отступления тревога и паника не взяли власть над волей севастопольцев. В каждом из них царил дух непоколебимой веры в победу. Возможно, особую уверенность придало всем участникам обороны проведенное неделю тому назад командующим Приморской армией И. Е. Петровым совещание в Юхариной балке. Клубное помещение на втором этаже было заполнено командным составом до отказа. На сцене за большим столом стоял И. Е. Петров в летней гимнастерке со звездами генерал–майора в петлицах. Рядом с командующим - члены Военного совета армии бригадный комиссар М. Г. Кузнецов и дивизионный комйссар И. Ф. Чухнов.
Когда в зале наступила тишина, Иван Ефимович, притронувшись к своим светлым редким усаМ, заговорил:
- Товарищи! С тех пор как нашими войсками был оставлен город Керчь, противник всю свою технику, все войска южной группировки перебросил под Севастополь… Манштейн намеревается на этом участке Крымского фронта добиться решительного перевеса, сломить нашу оборону…
Зал словно пустой, ни звука, только слышен неторопливый голос командующего. Потряхивая головой и изредка трогая усы, он продолжал:
- Нам нужны стойкость и вера в победу… Если каждый из нас уничтожит по одному фашисту - противник сразу потеряет сто тысяч человек…
При этих словах командующего зал как бы вздохнул, по рядам прошелестел шепот. Многие поняли, что на сегодня Севастопольский гарнизон имеет под ружьем сто тысяч человек. И этому "раскрытию" военной тайны никто не удивился. Командующий понимал, что пришло время сообщить об этом открыто.
- Поэтому я прошу вас, - говорил генерал Петров, - поднять боевой дух в войсках, призвать командиров и бойцов к решительной защите прекрасного города, славы российской - Севастополя… Партия, народ, Советская власть надеются на нас, верят нам. Передайте мой привет, пожелание боевого успеха бойцам и командирам первого сектора!
В зале грохнули аплодисменты, но командующий дал слово еще двум–трем старшинам и сержантам–боевикам, а когда они сошли с трибуны, посмотрел на свои карманные часы и сказал:
- Товарищи, прошу немедленно разъехаться по своим местам.
С каким–то особенным настроем, взволнованные и одухотворенные, возвращались в свои части командиры и политработники. Многие тепло и сердечно говорили об И. Е. Петрове. Будучи мобилизованным в первую империалистическую войну из бедняцкого учительства и став затем офицером, он в 1918 году без колебания добровольно вступил в Красную Армию, был принят в большевистскую партию. В Приморской армии все знали о его общительном характере, искренней любви к солдату, знании военного дела.
…Минут через двадцать я возвратился в Юхарину балку, чтобы ехать в одно из подразделений. Двухэтажное здание, в котором мы только что слушали командующего, лежало в дымящихся развалинах. От глубоких бомбовых воронок на десятки метров расходились щели, местами они пересекали балку. Дорога была завалена выброшенной землей и камнями. Мы вынуждены были остановить машину.
- Вот гады, когда же они успели? - возмущался водитель машины. - Значит, засекли. Задержись мы на пять–десять минут и нам был бы каюк.
"Мне хватит и того, что уже пришлось вынести", - мелькнула мысль. Еще неделю тому назад меня вызвали в штаб дивизии. В блиндаже командира 388‑й стрелковой дивизии полковника Н. А. Шварева находились начальник штаба, комиссар и старый мой знакомый - командир 91‑го запасного полка майор Проценюк.
- Товарищ Рындин, - заговорил полковник, - вот к нам прибь'л уполномоченный штаба армии, - он кивнул в сторону Проценюка. - Сейчас на участке 778‑го стрелкового полка, у Планидина, создалось тревожное положение.
Он посмотрел на комиссара дивизии и начальника штаба, пальцем почесал лоб, как бы размышляя, продолжал:
- В общем, проведете туда уполномоченного, посмотрите, как там дела, а в случае чего - помогите Планидину.
До КП полка мы не дошли. На участке второго батальона заметили три немецких танка. Используя лощинное место, они двигались на ближайшие окопы, где находились мы с Проценюком. Из окопов выглядывали бойцы.
- Рота, приготовить гранаты, - закричал Проценюк. Обратившись ко мне, приказал:
- Принимай командование в соседней роте.
Мне подумалось, что возникшая ситуация была самой обыкновенной. Приняв на себя командование батальоном, мы захватили бутылки с горючей смесью и в общей массе бойцов бросились на фланги, к танкам. Казалось, бойцы не замечали, что из танков выплескиваются пулеметные очереди. Первая машина оказалась в кольце наших бойцов. На ней запрыгали огоньки, и вскоре пламя охватило вега машину. Остальные танки, следовавшие сзади, развернулись и на большой скорости устремились за пригорок.
Экипаж одного из вражеских танков был взят в плеч.
- Ну как? - со спадающим возбуждением спросил я Проценюка.
- Да вот так, из огня да в полымя, - смеясь заметил он. - Идем искать командование батальона, а затем - полка.
Это случилось примерно в 11 часов утра. А вечером на этом участке фашисты дважды бросались в атаку, но каждый раз были отбиты. Я вспомнил слова комдива: правильно он оценил обстановку на участке 778‑го полка.
Когда стемнело, гитлеровцы пошли в третье наступление, сопровождая его артогнем. Блиндаж А. И. Планидина был за каменной стеной разрушенного сарая, как бы за двойным прикрытием. Передний край обороны в результате беспрерывных боев уже приблизился к КП полка почти вплотную.
Батальонный комиссар А. К. Хаенко и майор Н. И. Проценюк, понимая создавшееся положение, пошли в окопы к бойцам. Мы с Планидиным обменялись мнениями в его блиндаже. Говорить было трудно, так как пулеметная стрельба раздавалась совсем рядом, казалось за дверью нашего блиндажа. Вдруг грохнул сильный взрыв, земля задрожала, стена блиндажа со стороны огневой линии пошатнулась и поползла на нас. Мы прижались к противоположной стороне. Лампа погасла.
- Товарищ подполковник, телефон не работает, - отозвался из передней связист.
Мы бросились к выходу, но он был закрыт сдвинувшейся стеной.
- И надо же такому случиться, - с досадой проговорил Планидин.
Тем временем с внешней стороны автоматная стрельба и топот бегущих людей раздавались все ближе и ближе.
- Наверное, оставили окопы, отходят… - послышался голос в темноте.
Мы шарили по полу, пытаясь найти хоть какой–нибудь инструмент, но увы! Попасть в лапы фашистов в зава–ленном блиндаже, что может быть хуже. Но вот там, где должен был находиться вход в блиндаж, послышалось звяканье кирок, лопат.
Мы выбрались из завала, когда последние бойцы отходили, оставляя окопы. У блиндажа, ожидая нашего выхода, стоял Хаенко.
Не везло мне с посещением этого полка. Однажды со старшим лейтенантом Н. Порохней мы возглавили группу бойцов, которая ночью на участке пересечения дорог Балаклава–Камары должна была сменить другое подразделение. И вот мы с Порохней первыми спрыгнули в окопы, не зная того, что они уже заняты немцами… Спасли нас неожиданность, с которой мы появились перед фашистами, ночная мгла и самообладание…
Саша Чумакова, наша медсестра, тоненькая, стройная девушка, которую все у нас называли Березкой, привезла меня с ранеными в "ловушку" - медсанбат 388‑й стрелковой дивизии. Девушка успокаивала меня:
- Легко отделались: нога изуродована, но перелома, видимо, нет.
Пока Саша помогала раненым спуститься по "чертовой лестнице" - крутой каменистой тропе - в медсанбат, я лежал на земле, молча осматриваясь по сторонам. Под ногами выжженный, словно шкура верблюда, берег, а под обрывом на уступах скалы дикие кустарники, карагач, дуб, дальше - остатки заброшенного сада, Окруженный тополями, стоит, прижавшись к скале, молодой кипарис. Здесь и расположился медсанбат. Ветерок доносит терпкий запах йода и эфира. Слышатся стоны.
О нашей медсестре мы знали почти все. Студентка последнего курса мединститута, она пришла в Чапаевскую дивизию добровольно, участвовала в обороне Одессы, за отвагу и мужество, проявленные в боях за Севастополь, награждена орденом Красной Звезды. После первого ранения ее пытались перевести в медсанбат, но она категорически отказалась, осталась на передовой. И вот теперь я второй раз не без участия Березки попадаю под опеку медиков.
Я лежу на плащ–палатке под небольшим дубком. Сквозь листву просвечивается пылающее зарево востока. Над головой отвесные скалы, в их расщелинах сизоватой дымкой клубятся клочья тумана. На безбрежной глади моря пустынно, ни суденышка. Небо чистое, голубое, бездонное. От воды тянет прохладой. Но вот солнце зарумянило обрывистый берег. Над скалами, вспугнув тишину, появились крикливые чайки. За кустами у кухни загромыхали ведрами, кто–то надрывно кашлял, кто–то тяжело стонал. Откуда–то из–за скалы донеслось прерывистое гудение, и через минуту со стороны города раздались глухие, сотрясающие землю разрывы.
- Начался денек, разрази его! - послышалось из–за куста.
- Значит, пять часов… Фрицы пунктуальны.
В медсанбате лежало несколько сот раненых и больных. Большинство размещалось под открытым небом, на вытоптанной и пожелтевшей от зноя траве. Ходячие бродили с места на место, прятались от солнцепека в тени дубков и карагачей, ветками отбивались от назойливых мух, без конца пили воду и мечтали, как бы скорее вырваться из этой "ловушки".
Ночью здесь гуляет холодный ветер, днем подстерегает опасность в любую минуту быть накрытым вражеским снарядом. Вряд ли противник знал, какая часть расположена под скалой, но немцы методически обстреливали из орудий этот участок нашего тыла. Снаряды падали вокруг "ловушки", и каждый взрыв вырывал из наших рядов Есе новые и новые жертвы. Расположение этого медсанбата отличалось от передовой только тем, что нас пока не забрасывали минами и не обстреливали из автоматов.
Вечером в "ловушку" пришли начальник политотдела и начальник санитарной службы дивизии.
- Здорово, Рындин, - Митогуз осторожно притронулся к моему локтю и уселся рядом на траве, прикрывая ладонью светлячок папиросы, - как живешь–можешь, на обе ноги подкованный воин?
- Только на одну, - ответил я.
Подошел главный врач медсанбата. Его спросили:
- Ну, как вы лечите нашего комиссара?
- Лечим… Только вышел из госпиталя и снова. Руку лечить будем после войны, а нога, думаем, здесь поправится, правда, контузия…
- Вот что, - перешел на официальный тон мой старый приятель, - мы с начальником санитарной службы решили: поскольку в медсанбате нет комиссара, им будешь ты.
Это решение меня обидело.
- В такие напряженные дни я буду здесь отсиживаться?
- Вот именно, в такие напряженные, - возразил начальник политотдела, - и о раненых нужно думать не меньше, чем о здоровых. Да и спорить на эту тему излишне. Это согласовано с командованием дивизии.
Кузьма Тихонович и врачи ушли. Мысли мои были тревожными. Сообщение начальника политотдела заставило передумать о многом.
МЫС ХЕРСОНЕС
30 июня наш медсанбат перестал быть тылом. Четко доносилась стрельба из автоматов, и над нами начали взрываться мины. Прибывающие раненые сообщали, что отдельные части с боями отходят к Максимовой даче и далее к хутору Дергачи. Вечером был оставлен Георгиевский монастырь, взорвана 18‑я береговая батарея, в километре от нас горели склады 35‑й.
Неожиданно в медсанбате появился инструктор политотдела, молодой, с смугловатым лицом батальонный комиссар. Он отозвал меня в сторону и сказал:
- Я с устным приказом начальника политотдела. Тебе надлежит сейчас же прибыть в Казачью бухту для звакуации на Большую землю. Подводная лодка уже загружается…
Значительно позже я узнал, что с разрешения Верховного командования тогда началась эвакуация основных средств обороны Севастополя и людей на Большую землю.
Инструктор ждал ответа. Видя мое колебание, он настойчиво добавил:
- Времени мало, торопись…
Где–то наверху, за скалами, трещали автоматы. Я молча кивнул головой, но ответил:
- Доложите начальнику, что без письменного приказания раненых не оставлю.
- В такой обстановке не до письменных приказов… Если надумаешь - ищи подводную лодку Щ-209.
Ночью ко мне пришли главврач и начсандив. Они рассказали о сложившейся обстановке: фашисты занимают город. Что делать? Посоветовавшись, решили: ввиду отхода наших частей и непосредственной близости противника передислоцировать медсанбат в район при–чала 35‑й батареи. Это было решено вовремя. Действительно, в момент подачи машин для погрузки раненых и больных в расположение медсанбата начали падать вражеские мины.
От причала 35‑й батареи предполагалась эвакуация на Большую землю. Успеем ли? Это беспокоило всех. И я, и врачи, и раненые знали, что дальше отступать некуда…
Берег, заваленный каменными глыбами, имел множество скалистых выступов и небольших заливов. Теперь он казался надежным убежищем от налетов авиации и артиллерийских обстрелов.
Здесь же скопились медсанбаты других соединений, госпитали, раненые, доставленные прямо с передовой. Все ждали эвакуации. Но море было пустынно - ни военного корабля, ни буксира, ни самого захудалого баркаса.
А вот и тяжелое нагромождение под маскировочной сеткой 35‑й береговой батареи. Орудия сейчас молчат. В поле зрения - ни вражеских кораблей в море, ни пехоты на земле.
На первый взгляд батарея безмолвствует. Но в ее бункерах - многоэтажных подземных сооружениях - склады боеприпасов, пищеблок, жилые казематы. Команда настроена по–боевому. Здесь расположен резервный командный пункт СОРа. Здесь принимаются меры сдерживания противника, функционирует связь с Большой землей. Сюда беспрерывно поступают сведения от командиров частей и боевых групп, отсюда идут приказы и указания, поддерживается радиосвязь с кораблями флота, со Ставкой, представителем Государственного Комитета Обороны в Краснодаре. Здесь с трепетом и волнением ожидаются обнадеживающие указания о помощи с Большой земли, отсюда летят в эфир настойчивые просьбы о вывозе оставшихся защитников Севастополя…
В 5 часов утра над берегом пролетела "рама" - вражеский разведывательный самолет "Фокке–Вульф‑187", и вскоре над берегом появились вражеские истребители. На измученных от бессонницы, с ввалившимися глазами лицах раненых застыла тревога. Многих душила обида от сознания бессилия и невозможности воздать врагу по заслугам.
Здесь во всю остроту встала еще одна проблема: на побережье не было пресной воды. Я с трудом добрался к плескавшейся между камнями воде, чтобы утолить жажду. Видел, как другие раненые черпали ее ладонями, судорожно глотали, затем выплевывали соленую горечь и… снова приникали к ней высохшими губами.
- Товарищ комиссар, - переступая через носилки с ранеными и улыбаясь, ко мне шел мой связной Николай Мохов. За ним следовал старший лейтенант Федор Мороз.
- Мы со вчерашнего дня ищем вас… и вот! - радуется Мохов.
- Откуда вы взялись? - спрашиваю однополчан.
Мохов, очевидно не ожидавший такого вопроса, молча посмотрел на меня.
- Начштаба майор Шейкин приказал найти вас…
- А где сейчас полк?
- Вел бои на Сапун–горе… Мало людей осталось, товарищ комиссар, совсем мало.
- А где твои врачи, санитары? - озираясь по сторонам, спросил Мороз.
- Не знаю… Где–то здесь.
Двадцатичетырехлетний Николай Мохов–старшина второй статьи из морской пехоты с самых Мекензиевых Гор неустанно делил со мной все тяготы фронта. Ф. А. Мороза я знал еще до войны. Он мой земляк, участник гражданской войны. В Краснодаре был заведующим одним из отделений госбанка. Я смотрел на грязные бинты на его седеющей голове и видел в голубых ласковых глазах немой вопрос: "Что делать?" Но спросил у земляка о другом:
- Федя, как ты сюда попал?
- Подразделение наше под городом растрепали, правда, и фрицев немало положили, но мы отошли… А больных направили на Херсонес… Вот я и здесь - не очень весело ответил мой земляк, ни слова не сказав, почему у него на голове окровавленная повязка.
Пока мы беседовали с Федором, Мохов принес полбутылки теплой воды. Трудно было догадаться, где он достал ее, ведь в районе 35‑й батареи никаких источников не было.
- Пейте, а к вечеру достанем еще и еды. Попили? - довольным тоном продолжал он с какой–то хитринкой в глазах, - а теперь вам на закусочку еще одно "блюдо". - Он вытащил из кармана аккуратно сложенную газету и подал мне: - Читайте. Статья о вас!
На развороте листа бросились в глаза две колонки с заголовком: "Сила примера коммуниста". Статья с некоторыми подробностями описывала боевые эпизоды взятия высоты 157,5. Внизу статьи стояла подпись: И. Маслов.
- Кто такой Маслов? - спросил я Николая.
- Не знаю, товарищ комиссар, кто–то из политотдела приходил в полк, беседовал с бойцами…
- Какие еще новости в полку? - обратился я к Николаю.
Мохов смахнул пепел с сигареты, посмотрел на Мороза, как бы советуясь:
- Новости? Майор Субботин возвратился в полк, вылечился… Онилову представили к званию Героя Советского Союза, убит комроты Соляник…
Я не дослушал Николая - в голове пронеслись и перемешались мысли: радостные - о награде Ониловой, печальные - о смерти Соляника. Последнее сообщение особенно расстроило меня: я как наяву видел перед собой розовощекого, жизнерадостного, с пухлыми губами Соляника. В памяти возникли все, кого уже не было в живых: Беда, Паскудин, оружейный мастер полка лейтенант Гагуля, Онилова, Коваль… Я отгонял мысль о том, что еще ждет защитников Севастополя до конца сегодняшнего дня, завтра… Прижатые к этому маленькому кусочку берега, мы жили надеждой на подкрепление, на ответный удар по врагу…