Солдат проводил меня до палаты со множеством окон и ослепительным дневным светом. Я занял предложенную койку и простился с ним. Он обещал прийти завтра утром, принести завтрак; сказал, что закроет за собой дверь на первом этаже, так я остался совсем один и очень плохо провел ночь, испытывая грустные чувства от одиночества.
Но "затворничество" продолжалось только одну ночь; на следующий день в Krankenzimmer пришли медсестры для ухода за пациентами и привели с собой молодую беженку, заболевшую в карантине. Ее поместили в соседнюю палату.
Днем сестры были заняты своим делом, в перерыв уходили в лагерь, потом возвращались. В шесть часов вечера заканчивали дежурство и шли домой. В первый вечер сестры, оставив таблетки и процедурные наставления, попрощались и ушли. Для меня это была вторая ночь, но за стеной уже был живой человек, с которым можно поговорить и разогнать тоску.
Громадный четырехэтажный дом производил впечатление распотрошенного человека: мрачно смотрелись черные пустоты окон всех этажей, лишь палаты четвертого этажа свидетельствовали, что в нем есть люди. А два незнакомых человека в это время, чутко прислушиваясь к шорохам, провели беспокойную ночь.
Утро началось с прихода солдата. Он оставил завтрак и ушел. Я постучал к соседке и пригласил ее к завтраку.
Обменявшись приветствием, задал обычный вопрос:
- Хорошо спали, Fraulein?
Ответ был неожиданным:
- Спала плохо…
Откровенность показалась удивительной. Вместо обычного: "Спасибо, хорошо", прозвучал вызов на продолжение и выяснение причин. Сам собой напрашивался вопрос: "почему?" Я принял этот вызов и продолжил разговор:
- А Вы знаете, мне тоже трудно было уснуть сегодня ночью, и, кажется, причиной этому было Ваше присутствие.
Я сказал это намеренно, ожидая ответа.
- Выходит, мы оба были в таком состоянии…
Вероятно, соседку тоже одолевало одиночество, и она была готова познакомиться ближе.
- Если не возражаете, исправим это сегодня, - сказал я, посмотрев в глаза, в надежде отыскать ответ.
Глаза выражали согласие. Так мы познакомились и сели завтракать.
Казалось, что в этот момент мы оба почувствовали необходимость поделиться своими переживаниями - этому благоприятствовала обстановка.
Кто же она была, моя незнакомка?
Она была старше меня, успела выйти замуж. Муж офицер Wehrmacht'a, давно в армии. Семейная жизнь не сложилась - детей нет. Первое чувство прошло быстро, виновата война и отсутствие рядом молодого мужа. Одной из причин отчуждения стали рассказы мужа о случайных связях на фронте и даже описание подробностей.
Складывалось впечатление, что у новой знакомой давно не было возможности просто и непринужденно рассказывать о своих неурядицах незнакомому человеку. У нее была привлекательная внешность - несколько вытянутый овал лица с тонкими чертами, серо-голубые глаза. Светлые волосы подтверждали нордическое происхождение. Однако после знакомства и рассказов о родстве, выяснилось, что она полукровка - отец немец из Вены, мать - итальянка (не запомнил откуда). Она носила красивое имя и звучную фамилию - Margarita Stokinger. И хотя я не владел языком настолько, чтобы выражать нюансы чувств и мыслей, мы понимали друг друга хорошо.
Более благоприятных условий для знакомства и сближения, чем в Krankenzimmer, трудно и представить. Кроме дня, нам оставались еще долгие часы зимней ночи.
Она бежала в Швейцарию с проводником и выбрала эту страну не случайно. В Санкт-Галлене жила родня ее отца. Дядя занимал в городе видное положение - работал в филармонии. О месте ее теперешнего пребывания дядя знает и должен навестить ее.
Время сблизило нас, но каждый прожитый час приближал и час расставания. После приезда в Buhler дяди, Маргарита предложила мне заключить с ней союз и навсегда остаться в Швейцарии. Но такое предложение не вязалось с моими планами, и наш союз не состоялся.
В один из мартовских дней милые сестры сообщили о выписке и предупредили, чтобы утром был готов к отъезду, за мной явится солдат.
К великому удовлетворению сказали, что нас отправляют в Женеву, в город, куда мы и сами стремились попасть с первых минут пребывания в Швейцарии. Все складывалось так, как хотелось.
В эту ночь Маргарита еще раз попыталась склонить меня остаться, но я был крепко связан товарищескими узами и принятым еще в Германии решением добраться до России.
Добрая женщина сняла с себя медальон и повесила мне на шею.
- Впереди большая и сложная жизнь, пусть этот медальон хранит тебя и напоминает о коротком счастье Buhler'a.
Хочу признаться, что в этой ситуации мне было не легко ожидать утро, чтобы проститься с человеком, подарившим мне так много счастливых минут.
Но этим мгновениям тоже наступил конец, за мной явился солдат, и мы простились. Маргарита утирала слезы.
Когда мы вышли на улицу, я невольно повернул голову в сторону четвертого этажа. На подоконнике, у раскрытого окна, в белой длинной сорочке стояла она и махала рукой. Я оборачивался еще несколько раз и видел в окне ее одинокую фигуру, пока, наконец, дорога не скрыла за своими постройками милый сердцу образ.
5.
Конец марта застал нас в Женеве, повсюду ощущалось дыхание рано наступившей весны. Нас привезли в хорошо обустроенное здание, где на нескольких этажах размещались интернированные из Европы. Вся прилегающая территория была обнесена ажурной металлической оградой.
На первом этаже находилась комендатура и охрана.
Здание, в котором жили интернированные, видимо, с самого начала предназначалось для общественных нужд и было многолюдным. Многонациональный состав проявлял завидное дружелюбие. За короткое время многие перезнакомились, не зная языка, и при встрече доброжелательно улыбались, приветствуя друг друга: "чао", "бонджорна", "гутен таг".
Дом располагался за городской чертой, радовали глаза свежие яркие краски травы, деревьев, неба, воды, вся округа превратилась в цветущий, благоухающий сад.
Прогулки разрешались в субботние и воскресные дни, в комендатуре выдавали пропуска. Передвижение было неограниченным, и Женеву можно было не только осмотреть, а изучить вдоль и поперек. Думаю, что мы могли бы собрать и необходимые сведения для перехода французской границы.
Наши планы торопило и корректировало само время. Советская армия развила успех по всей линии фронта от Балтики до Карпат. 2-й и 3-й Белорусские фронты заканчивали разгром немецких войск в Восточной Пруссии. 9 апреля после нескольких дней штурма был взят сильно укрепленный Кенигсберг. 13 апреля войска 2-го и 3-го Украинского фронтов освободили Вену. В апреле развалился оккупационный режим в Венгрии. После освобождения Вены войска 30-го Украинского фронта продолжали наступление на Запад и вскоре соединились с союзными войсками.
Что же происходило в Западной Европе, куда мы намеревались перебраться?
В феврале 1945 года англо-американские войска перешли к наступательным действиям и в конце марта вышли к Рейну, а в апреле закончился разгром крупной немецко-фашистской группировки в Рурском промышленном районе. В середине апреля, почти уже не встречая сопротивления, англо-американцы вышли к Эльбе. В то же время союзники развернули завершающие бои в Северной Италии. Кольцо наступления планомерно сжималось: шла подготовка к последнему завершающему удару по врагу, его столице - Берлину.
По складывавшимся в ту пору обстоятельствам было нетрудно догадаться, что война не сегодня-завтра закончится. Нужно было решить вопрос о целесообразности побега во Францию и дальнейшего поиска путей к союзникам.
Мы оказались в Женеве в апреле, а не феврале, как того хотели. Понимая, как и к чему складывается теперешняя ситуация, мы решили, что время упущено, и смысл искать дорогу к союзникам потерян: не сегодня-завтра война закончится.
Итог получался плачевный: рискованная затея, которую вынашивали долгие месяцы, рухнула.
Оставаться в Швейцарии мы не намеревались, а возвращаться в Советский Союз, не "отмыв" плен, и пребывание в Вустрау службой у союзников было бессмысленным. В такой ситуации терялся весь смысл побега!
Снова возник вопрос: "Что же делать дальше?"
На него ответил Крупович. Он решил искать связь с местными коммунистами, чтобы с их помощью найти дорогу к возвращению на Родину. В Швейцарии не было советского представительства, нам не к кому было обратиться и посоветоваться.
Наступали пасхальные дни, когда по традиции местные жители приглашают беженцев в гости, на праздники, в в семью. Крупович решил использовать такую возможность для поездки в Цюрих, где он предполагал встретиться с кем-то из своих знакомых (откуда-то появившихся у него после двух месяцев жизни в Швейцарии!). У него действительно были адреса, и его поездка состоялась. Через неделю он возвратился и рассказал о состоявшейся встрече.
Швейцарские товарищи передали ему фотографии, изобличающие немцев в геноциде, и отпечатанные на машинке тексты к ним. На фотографиях были обезображенные трупы людей, вызывающие тяжелые ассоциации. Он, видимо, забрал их для передачи по назначению в качестве документов, изобличающих злодеяния фашистов.
Из разговоров я понял, что Крупович вынашивает новый план действий. Нужно найти необходимый источник информации. Когда я попытался ответить себе, для чего она, я, далекий от подобных дел, так и не сумел разобраться.
Упоминал он фамилию Черняка, бывшего советского гражданина, не успевшего выехать из Швейцарии в Союз, когда началась война. Человек этот знает страну и мог бы быть полезен в будущем. Черняк подал Круповичу мысль написать письмо к поверенному послу Советского Союза во Франции Богомолову о положении советских беженцев в Швейцарии. Нужно было получить добро и согласие на организацию русских лагерей - местные власти их не создавали. А по неофициальным данным число русских беженцев росло с каждым днем - немцы более не препятствовали массовому переходу советских военнопленных и граждан через немецко-швейцарскую границу.
Крупович показал нам письмо и отправил его в Париж. Ответ был получен на удивление быстро и с пожеланием удачи. Богомолов был официальным лицом, и его напутствие рассматривалось как официальная поддержка в создании русских лагерей. У Круповича появился шанс возглавить работу по организации лагерей советских граждан для отправки в Советский Союз. Важность такого шага была в том, что вопрос об этом был уже вынесен на повестку дня, война была близка к концу, а официальных представителей и исполнителей этих задач в Швейцарии не было.
Вот так вместо одного неиспользованного шанса - побега во Францию - у нас появился новый, еще более важный и ответственный. Назревали перемены, но мы не представляли, как они будут выглядеть.
Как-то попросили нас в комендатуру и выдали посылку, отправленную из Buhler'a медсестрами из Krankenzimmer. Я не мог представить себе, что несколько недель знакомства оставят о нас добрую память, а сестры Ani и Rosmari напомнят о себе в пасхальные дни. Потому и говорят: "Дорог не подарок, дорого внимание". Schwester Ani в первую мировую побывала на фронте, объездила мир. Они решили порадовать нас. Там были пасхальные куличи и крашеные яйца, конфеты и шоколад и самое, казалось невероятное в условиях Швейцарии, - пачки папирос с русским названием "Тройка". Ну, каково? Мы просто обалдели.
Милые сестры навсегда оставили память о себе особым отношением к людям, попавшим в беду, где тепло человеческое особенно дорого. И даже тогда, когда мы покинули Женеву и переехали в Neuville, связь с Buhler'ом не оборвалась, мы регулярно обменивались письмами. Добрые дела, как подтвердила жизнь, всегда остаются в сердце. Оно благодарно за участие и доброту.
Городок Neuville, куда мы приехали на постоянное место жительства из Женевы, запомнился своим особым укладом жизни. Разместили нас в единственной гостинице курортного городка (естественно, в самом центре). Над входом - вывеска с экзотическим названием "Fouco".
Оказались мы в этой гостинице по случаю проживания там бывших советских военнослужащих, грузин по национальности. Офицерская принадлежность позволила им проживать в гостинице и пользоваться ресторанным обслуживанием.
Их было шестеро, с характерными признаками мужской чести - бравыми усиками на кавказский манер. Лишь один, старший по возрасту, носил сталинские усы, а похожая на Сталина внешность подарила ему имя "Coco", произносимое ими с шутливым оттенком.
Эта шутка со временем обернулась слухом о том, что в Швейцарии в городе Невилль проживает сын Сталина - Яков. Немцы уже капитулировали, авторитет Советской Армии в Европе был чрезвычайно высок, и газеты на первых полосах печатали фотографии советских маршалов и военачальников. Местные жители решили часть "славы" присвоить и своему маленькому городку, в котором-де проживает сын самого Великого Сталина - Яков, бывший в плену у немцев и перебежавший в Швейцарию.
В городок стали приходить посылки и бандероли на имя Сталина, и долгое время багажное отделение станции было забито различными почтовыми отправлениями, пока Крупович не внес ясность в суть дела, и личность Сталина также быстро испарилась, как и возникла.
6.
После полученного письма из Парижа Крупович побывал в Берне и через комиссариат интернированных и госпитализированных добился своего назначения на должность офицера связи. Вскоре он забрал свои вещи и поселился в тихом районе Берна на частной квартире.
Наше положение позволяло жить, не задумываться о хлебе насущном. Кроме готового стола в ресторане, мы еще получали двенадцать франков в месяц на карманные расходы. Когда Круповичу нужны были деньги, все наше денежное довольствие переходило в его распоряжение.
Энергия Круповича постоянно требовала участия в активной деятельности. Ему было в то время тридцать пять лет - возраст зрелого человека, за плечами которого была самостоятельная жизнь в Ленинграде, военно-медицинская академия, специальность нейрохирурга, практическая работа врачом на подводном флоте, война и плен. И в плену он не затерялся в общей массе людей, отличное знание немецкого языка, познания английского и французского, наконец, житейский опыт позволили занять ему место офицера связи.
Его принадлежность к военно-морскому ведомству Советского Союза с его жесткими кадровыми требованиями говорила о том, что он и здесь преуспел, пройдя через ячеи государственной безопасности и получив допуск в эти не каждому доступные заведения. Факты эти говорили о том, что Крупович понимал жизнь с самых разных сторон, знал пусковые рычаги и умело ими пользовался.
Мы были поражены его успехом: ведь все, что он сделал в Берне, он сделал сам, в чужом государстве, без связей и рекомендаций!
Его отъезд означал и то, что первые звенья нашей цепочки начали распадаться. Перед отъездом у него состоялся разговор с Павлом, он обещал забрать его в Берн при первой же возможности.
Хочу добавить о нем еще несколько слов. Многое стараюсь осмыслить и объяснить и где-то, не зная действительных фактов, могу в чем-то ошибаться. Дополнительные же факты из его следственного дела помогли бы точнее разобраться в одиозной фигуре Георгия Леонардовича.
Порой мне казалось, что именно близость к Круповичу и Иванову рикошетом ударила и по мне тем решением Особого совещания. Сравнивая свою жизнь после освобождения из плена с жизнью Круповича и Иванова, прихожу к выводу, что все время в Германии, как и в Швейцарии, был я неприметной и серой лошадкой, способной лишь тянуть воз и подчиняться командам. Изменить такое положение я не мог по многим причинам - был молод, неопытен и глуп. В их добром отношении была не заслуженная мною привилегия, они, такие заметные и авторитетные, оказывали покровительство мне, человеку простому и ничем себя не проявившему.
После отъезда Круповича у нас тоже произошли перемены: хозяйка гостиницы отказала нам в содержании. Нужно было искать новое место для жительства. Решить этот вопрос помог все тот же Крупович. Он приехал в Neuville и договорился о переезде к новой хозяйке, по соседству с гостиницей.
Немолодая Frau Loeb жила в хорошем двухэтажном особняке с красивым приусадебным участком. Многолетние деревья с густой кроной, кроме тени и прохлады, доставляли еще и эстетическое удовольствие. Территорию дома опоясывала ажурная, отлитая из чугуна, решетка, а на входных воротах красовалась, начищенная до блеска табличка: "Pansion Frau Loeb". Ярким ковром в саду рассыпались клумбы декоративных цветов - гордость хозяйки и двух дочерей - Марты и Эммы, девочек молодых, но не по возрасту солидных.
Разместили нас на втором этаже, в просторной спальне с двумя окнами в тенистый сад. Хозяйка и дочери просыпались рано - к девяти часам в столовой первого этажа накрывали на стол. Ударом гонга девочки приглашали "офицеров" к завтраку. Они помогали матери по хозяйству: занимались уборкой дома, приготовлением пищи, сервировкой и уборкой стола и другими работами во дворе. Когда требовалась мужская сила, мы предлагали свою помощь, и это вызывало благодарность фрау Loeb. Все было чинно, красиво и благородно; мама была довольна тем, что у девочек появилась такая компания молодых людей, на которую можно положиться во всех отношениях.
Вечерами чаевничали с хозяйкой и дочерьми и вспоминали прошлое, иногда играли в настольный теннис. Удивляла прыть в игре располневших девиц. В доме была небольшая библиотечка на немецком и французском языках, и среди книг я обнаружил "Войну и мир". Попытался заглянуть в немецкое содержание и к удовлетворению заметил, что многое понимаю без словаря, особенно тексты разговорной речи. Но прочитал лишь немного, больше тянуло к озеру.
Девушки любили наше общество, с удовольствием участвовали в разговорах. Иногда всей компанией приходили к берегу, где постоянно находилась лодка, любезно предложенная местным богатеем. Уезжали на несколько часов на зеленый остров, чтобы там покупаться и провести время.
Это была счастливая и беззаботная пора, которая не могла продолжаться долго, и она действительно вскоре оборвалась.
Как-то вечером, повинуясь нахлынувшим воспоминаниям, фрау Loeb поведала о себе и о семейной трагедии. Супруг ее занимался предпринимательством, он имел механические мастерские и по делам фирмы часто бывал в Европе. Последний раз уехал в Париж. Но вернуться домой было не суждено. Неудачник-менеджер, к тому же еврей по национальности, он попал в лапы гестапо и был расстрелян, оставив ее вдовой, а двух несовершеннолетних дочерей - сиротами. Теперь же оставшееся после мужа добро и дом давали им средства к существованию. Рассказывая эту историю, фрау Loeb утирала слезы.
Хочу обратить внимание на наши отношения с местными жителями. Положение интернированных не снимало с нас ответственности за соблюдение достойного поведения. Мы хорошо понимали эту миссию и поддерживали честь страны, которую здесь представляли. Поэтому общение с местными гражданами было доверительно-уважительным и к закону, и к правопорядку.