Избежать подобных встреч на этапах просто невозможно, поскольку частые нарушения режима, убийства требуют изоляции нарушителей, переброски из лагеря в лагерь, из обычной тюрьмы в "закрытку". Таким образом и создается благоприятная обстановка для контактов простых заключенных с ворами разных категорий. Вор, проехавший дальним маршрутом по территории Коми до Воркуты или по Урало-Сибирской железной дороге, собирает обильную информацию о "дружках" и "недругах". Самые дальние лагеря были связаны невидимыми нитями с воровскими решениями. Час возмездия мог наступить в любом месте при невероятных порой обстоятельствах.
Долгое пребывание в вагоне с блатными превращается в пытку, особенно, если у тебя есть вещи. Они доставляют лишь неприятности, становятся причиной конфликтов, драк, поножовщины, крови.
Жаргон при этом, вроде: "Я тебе, падло, пасть порву, нос откушу, глаза повыколю!!" - оказывает сильное воздействие на людей слабых, трусливых и малодушных. Опытный зэк, успевший хлебнуть лиха, пытается избежать подобных конфликтов за счет приобретенного лагерного опыта, того же блатного жаргона, умения постоять за себя. Таких "мужиков" воры называют "битыми". Они не трясутся над барахлом, так как в лагере вырабатывается иное отношение к вещам и прошлые представления уступают место более мудрым. "Битые" учат новичков лагерной мудрости: "потерявший голову по волосам не плачет", "горбушкой" и табачком делятся с братвой.
Но истины эти знают не все, и поэтому одним достаются мордобой и шишки, другим - признание и доброе отношение.
3.
Москва продержала нас в тупике несколько дней. Потом вагон перебросили на главный путь к пассажирскому составу. Оставаясь за решеткой трудно догадаться о происходящих на путях маневрах, и только по отдельным признакам сквозь замерзшие окна можно было определить, где находится вагон.
Путь предстоял дальний.
До Котласа железнодорожные пути идут по двум направлениям: один через Горький, второй через Ярославль и Вологду. Наш этап последовал по этому маршруту.
Республика Коми расположена в зоне лесов. На севере густой массив леса уступает место лесотундре и тундре. Кроме основного богатства, леса, и промышленных объектов по его переработке, в Коми Республике добывался уголь в Печерском бассейне, была нефть и нефтеперерабатывающая промышленность в Ухте. А потом и в Воркуте создали новый северный угольный бассейн, и заполярная кочегарка стала снабжать этот район своим топливом. На шахтах работали в основном заключенные.
В большой по территории республике - малочисленное население. Советское руководство решило воспользоваться этими условиями, и за короткое время здесь создали обширную зону лесоповальных лагерей и других промышленных объектов, на которых работали заключенные. Отдаленность от центра, отсутствие дорог и возможностей для побега, суровая зима и редкое население превратили республику в некое "царство" зэков.
Зоны с колючей проволокой и вышками попадались иногда уже по ходу поезда. Дорога все дальше уходила на север. Казалось, нет этому пути конца.
С каждым прожитым днем становилось все труднее. Уходили силы. Осталась позади Ухта, там высадили несколько человек из соседнего купе. В нашем потерь не было - все семнадцать продолжали путь на Воркуту.
Но через десять дней у нас в купе скончался человек. Он первое время сидел на нижней лавке, затем ему предложили перебраться на верхнюю, там можно было лежать. Отказывало работать немолодое сердце. По его состоянию было видно, что дни его сочтены. Он ничего не ел, терял сознание, скончался ночью, так и не доехав до места. Конвоиры ожидали очередной остановки, чтобы оставить труп. В конце короткого зимнего дня мы прибыли в Абезь. Застывшее тело с трудом опустили вниз. Конвоиры вынесли его из вагона.
Как и всякая смерть, а эта особенно, повергла меня в глубокое раздумье и уныние - теперь смерть была совсем близко. Из населенных пунктов запомнилась Кожва, мост через замерзшую, покрытую снегом Печору и город на другом берегу, носящий ее имя.
Вокруг на сотни километров пути сплошной массив леса. До Воркуты, по-видимому, еще далеко. Где-то после Инты лес переходит в лесотундру, а там и до Северного полярного круга рукой подать.
Ночью поезд шел медленно. Снаружи разгулялась пурга. За ночь проехали участок лесотундры, и перед глазами открылась безрадостная картина - голая, без признаков растительности, снежная пустыня. К утру пурга несколько поутихла, оставив после себя снежные сугробы-заносы. Поезд все чаще останавливался - колею заносило снегом.
Подходила к концу третья неделя этапа. Только на следующий день посланный навстречу снегоочиститель освободил нас из снежного плена. За это время и с той, и другой стороны дороги намело горы снега.
4.
В конце января 1947 года мы прибыли, наконец, в город, о котором если и шутили, то горько:
"Воркута, Воркута - чудная планета,
Двенадцать месяцев зима, остальное лето…"
Он недавно появился на карте Советского Союза и был мало похож на город (городом он стал в 1943 году), а название получил от реки Воркуты. В сороковые годы в Воркуте жило несколько десятков тысяч человек. По официальным данным 1962 года, город насчитывал 60 тысяч человек, а в 1987 году - уже 112 тысяч.
Освоение Печерского угольного бассейна началось в тридцатые годы, а работали в этих далеких гиблых местах лишь те, кто прибыл сюда под силой оружия. Железной дороги не было, осужденных везли по Печоре и Усе на баржах. Старожилы рассказывали о трудных условиях жизни первых лет освоения края. Каждый третий день - пурга. Жизнь в палатках. Сила ветра такова, что передвигаться в зоне во время пурги можно лишь по канату.
Снег в низинах реки Воркуты оставался до середины июля, а в сентябре уже снова кружились белые "мухи". За эти два теплых месяца снег еле успевал оттаять, и появлялась редкая северная растительность - мох и кустарник ягеля-лишайника, вначале желтовато-зеленоватый, а к концу короткого лета бурого оттенка.
Наличие здесь угля позволило далекому и необжитому району быстро занять ведущее положение. В мою бытность в Воркуте в самом городе находилась крупнейшая в бассейне шахта "Капитальная". Сколько их было всего в те годы - не знаю. В 1950 году, после вторичного приезда в Воркуту, я был направлен на шахту с номером восемь. Обслуживал шахтные хозяйства ремонтный завод горно-шахтного оборудования. Уже работала воркутинская ТЭЦ. Строительство города и промышленных объектов требовало цемента, кирпича, извести и других материалов.
"Известковый" "штрафняк" к тому времени успел снискать себе "славу" самого гиблого места. Условия жизни и работы были настолько тяжелыми, что месяц, проведенный на "скале", превращал человека в "доходягу". Чтобы избежать этого каторжного труда, заключенные совершали членовредительство - рубили пальцы, кисти, руки, использовали для этого также средства для буровзрывных работ.
Работал кирпичный завод № 1, шло строительство второго кирпичного. Рядом с известковым строилась новая жилая лагерная зона - ОЛП строительства цементного завода. Прокладывались дороги на Урал.
Комбинат "Воркутуголь" за годы моего пребывания там сменил трех начальников. В 1947 году комбинат возглавлял генерал-майор Мальцев, его сменил полковник Кухтиков, а с начала пятидесятых годов генерал-майор Деревянко. Жили начальники, как наместники, облеченные высокой и неограниченной властью, и пользовались всем тем, что создавалось трудом их "крепостных" - заключенных. Из всех "вольняшек", с коими столкнул меня лагерь, запомнились: начальник ОЛПа строительства цементного завода капитан Дубовой (январь 1947 - январь 1948 гг.), а на шахте № 8 начальник планово-производственной части лаготделения ст. лейтенант Леонид Наумович Лейкин, приехавший в Воркуту из Ленинграда.
Я пытаюсь вспомнить воркутинскую пересылку, но она в ту зиму нашего приезда глубоко осела в снег и потеряла свои очертания. Она исчезла из памяти навсегда. Кроме барака, куда нас определили после этапа, я других подробностей не запомнил. Там было тепло: печи топились круглый год - уголь был свой и на лагерных угольных складах он никогда не кончался, и я не могу припомнить, чтобы отпускали его дневальным по каким-либо накладным.
Жилье надолго пряталось под снег, и пурга не в силах была заморозить людей, лишить их теплого крова. По всей длине барака с двух сторон сколоченные из горбыля двухъярусные нары. Всю нашу группу разместили внизу - мест оказалось много, и это было особенно заметно после тесного удушающего купе. И как всегда, ждем вестей с кухни - накормят чем-нибудь или нет? Не хотелось верить, что и здесь еды не будет. Но все повторилось - опять голодными должны были дожидаться утра. Нам повезло лишь в том, что в бараке не было урок - это сохраняло душевное спокойствие.
Вечером пришел дневальный из управления.
- Начальник спрашивает, есть ли среди прибывших портные? Кто портной? Выходи!
Никто не отзывался.
Я задумался. Предложение заманчивое. Что если удастся устроиться портным здесь на пересылке? Но смогу ли я выполнять весь объем портновской работы от "А" до "Я". Я знаю швейную машину и работал дома, могу выполнять любую ремонтную работу одежды, но кройкой и шитьем нового я никогда не занимался. А может, это мой единственный шанс, от которого будет зависеть дальнейшая жизнь в лагере? Не думаю, что здесь нужно уметь шить что-то профессионально сложное. Скорее всего, это ремонт лагерной одежды.
Я выглядел тогда очень молодо и не знал, как отнесутся ко мне и к моей портновской профессии. Поверят ли? Да ладно, была ни была, вышел вперед и спросил:
- Что нужно делать?
- К утру нужно штук сорок рукавиц. Завтра с пересылки на станцию должны пойти на очистку путей.
Он посмотрел на мой вид, он не внушал доверия.
- Ты сможешь выкроить рукавицу из одного куска? На складе есть актированные шинели, из них нужно будет выкроить заготовки.
Это было по силам. Я не сомневался, что работу сделаю. Что же касается пошива, то нужно будет попросить еще несколько человек.
- Хорошо, я сделаю выкройку. Только мне нужна будет бумага и ножницы, я займусь этим, как только принесете.
У меня даже пропало чувство голода, а появилось желание скорее выполнить работу и доказать, что я слов на ветер не бросаю. И, "чем черт не шутит", может быть, начальник останется доволен и оставит меня на пересылке? Ведь попасть на такую работу - трудноосуществимая мечта любого зэка.
Сделать выкройку из целого куска было, и вправду, несложно, она имела единственное осложнение для кроя большого пальца.
Очень скоро она была готова, по ней я вырезал первый образец и сметал все края. Получилась хорошая рукавица. Выкройка годилась для обеих рук - только перед строчкой их нужно было правильно разложить.
Я ждал дневального, испытывая удовольствие от выполненного задания. Просить помощников не стал - на пересылке оказалась швейная машина, и мне не было нужды учиться шитью, а все операции заправки ниток для верхней строчки и в челнок, регулировку натяга ниток знал с закрытыми глазами. Наличие швейной машины ускорило работу. Конечно же, умение работать на машине помогло не только справиться с заданием, но и подтвердить свое умение шить.
Ночью все было готово. Уставший и голодный, но довольный собой, я вернулся в барак. Честолюбие было удовлетворено. Однако наивная надежда на возможность "зацепиться" за теплый угол, не попасть на общие работы осталась неосуществимой.
5.
Через два дня пришло указание отправить нашу партию на ОЛП строительства цементного завода. Место, выбранное для цемзавода, находилось далеко за городской чертой, по соседству со штрафным лагерным пунктом известкового завода.
Городская территория, застроенная в прошлом деревянными бараками и одно- или двухэтажными бытовками, заводскими цехами, копрами и терриконами, оставляла впечатление места, обжитого людьми. Этот пейзаж не вызывал тревожного чувства обреченности: работающие люди, промышленные объекты, механизмы и техника отвлекали от мрачной действительности сурового края. Заполярный круг лишь холодом и срывающейся внезапно пургой напоминал о своей отдаленности от привычных и знакомых с давних пор родных мест.
Зато воркутинская округа за городской чертой вызывала другое впечатление и чувства. Маленькая группа в семнадцать человек (она несколько изменилась на пересылке после "Столыпина") добиралась к месту через бескрайнее заснеженное поле тундры, безмолвной и суровой в те январские дни. Пурги не было, но малейшее движение воздуха срывало снежную пыль, еще не успевшую примерзнуть к слежавшейся поверхности.
Свинцовое небо и необозримое снежное пространство смешивались в единое целое, и, казалось, что вот здесь и ожидает нас край света, откуда нет дальше пути. Что именно здесь придет конец всему земному. Безысходная грусть и тревога щемили сердце: нам, видимо, уже не вернуться в обжитые места, и бренные останки наши навсегда останутся здесь в вечной мерзлоте.
Шли молча, шаг за шагом удаляясь от теплого барака пересылки к новому и теперь уже постоянному нашему месту жительства и работы.
Кто-то из впереди идущих заметил едва уловимые признаки лагерной зоны - то были вышки для охраны и столбы для "колючки".
Чем ближе подходили к зоне, тем явственнее вырисовывались черты лагерных бараков и строительства. Неподалеку от вахты небольшая группа заключенных, видимо, давно увидевшая нас в тундре, с нетерпением ожидала нас. Для блатных - хорошая возможность нас разглядеть, чтобы уже потом "раскурочить" в зоне.
Едва мы только оказались в бараке, где должны были пройти медицинское обследование, чтобы получить категорию трудоспособности, как появились первые "ходоки". Я оказался в центре внимания, и не трудно догадаться почему. Мой внешний вид вызвал интерес еще до того, как мы перешагнули проходную.
Я был одет в телогрейку и валенки, а сверху черное демисезонное драповое пальто, вполне пригодное для швейцарских широт, но не для заполярной Воркуты. На голове европейского образца "мютце", которую я перешил, будучи в Бутырках, из дядиной драповой кепки, а за плечами красивый и добротный швейцарский рюкзак.
Одежда выдавала мое "нерусское" происхождение и обработать меня, как "иностранца", было бы несложно. Ко мне подходили с разными вопросами, чтобы узнать, кто же я на самом деле. Во время такого знакомства более внимательно осматривали мои "шмотки", но до содержания мешка дело пока не доходило.
Среди любопытных оказался и мужчина средних лет, непохожий на лагерных "работяг". Не было в его внешности и признаков уголовника. Он принадлежал, по всей вероятности, к числу "избранных".
Он подошел ко мне и спросил:
- Парень, ты хочешь работать нормировщиком в ТНБ?
Я смотрел на него и удивлялся: "С чего бы у этого человека проявляется интерес ко мне? Его можно объяснить лишь моей одеждой".
Он был намного старше меня. Тронутый его интересом я вежливо ответил:
- Я, честно говоря, не знаю что это такое?
- Ничего, работа несложная. Я помогу… Вон там, в зоне, строят новые бараки. После работы бригадиры приходят в ТНБ, чтобы оформить наряд-задание и выполненную за день норму. Нормировщик должен расценить наряды и выписать котловое довольствие на бригаду. Понимаешь?
Слова его, казалось, были понятны, но что касается самой работы и своих обязанностей, я не представлял.
- Мы походим по объектам, что нужно я покажу и объясню. Ну что, согласен? Да, вас еще не комиссовали? После комиссовки приходи вон туда. Там в конторе бухгалтерия и ТНБ, - и он из окна показал на один из бараков, глубоко зарывшийся в снег. Мы расстались.
Мои знакомые обступили меня и засыпали вопросами. Я ничего толком не мог объяснить, так как и сам еще не разобрался в сути разговора и предложения.
Предстояло дождаться очереди на комиссовку.
По существовавшему в лагерях положению, не помню точно, раз или два в три месяца заключенные должны были проходить врачебную комиссию на предмет определения категории трудоспособности.
Санчасть выделяла для этого барак и врачей. Никаких специальных исследований комиссия не проводила, и суть комиссовки заключалась в одной единственной процедуре - определении упитанности.
Раздетые донага зэки подходили к врачу, и тот, ухватив пальцами за зад, определял количество имевшегося мяса и по этому признаку проставлял в амбулаторную карту категорию трудоспособности. Когда я первый раз оказался в этом заведении, меня объял страх от вида живых, еле передвигающихся людей.
Хорошо упитанное здоровое тело трудно ухватить или ущипнуть, а доходяга, дошедший до крайней степени истощения, вовсе не имеет мяса, у него только остается тонкая, обвисшая шкура. Изнурительная работа в условиях Заполярья и пустое малокалорийное питание позволяют стать полным дистрофиком за полтора-два месяца.
Это и произошло с молодым красивым офицером Жорой Чернышевым, с которым пришли на ОЛП цементного завода одним этапом. Когда месяца через два я увидел его в зоне, шкурящим балан, я еле узнал его - выдавали лишь усы. Исхудалое лицо и провалившиеся глаза потеряли живой блеск, и сам он стал похож на негра - цвет лица сделался темно-коричневым от работы на "общих" при частой, немилосердной пурге. Когда через какое-то время я поинтересовался у компетентного работника санчасти, какова здесь смертность, удивился ответу: "смертность невысокая". За счет чего?
В воркутинских лагерях в те годы существовали оздоровительные пункты, так называемые ОП. Заключенные, получившие категорию "С" - средняя или "Т" - тяжелая, зачислялись в рабочие бригады, а "доходяги" с отметкой "ОП" из рабочих бригад списывались и направлялись в оздоровительные пункты. Делалось ли это ради гуманных соображений, чтобы спасти человека, или же для сохранения рабочего "скота" при повторном его использовании, не знаю. Скорее всего, второе. Была еще категория "Б" - больные. Она подлежала госпитализации в стационар. Таким образом, умирать не давали, а нарастив рабочей скотинке чуть-чуть мяса, вновь отправляли в "доходиловку", на "общие".
К сказанному хочу добавить еще некоторые подробности об отчетности списочного состава. Через несколько месяцев я был определен на работу в УРЧ. Там сосредотачивались многие учетные данные о жизни и деятельности ОЛПа. Здесь же хранились формуляры к личным делам, оперативная картотека на весь списочный состав лагеря, куда вносились многие статистические данные о профессиональной принадлежности и многое другое.
Движение данных по картотеке проводилось ежедневно, и сведения ее отражали реальное состояние лагерных подразделений и всего лагеря на "сегодняшний день". Поступали сюда также ежедневные сводки из санчасти, стационара и ОП. За время работы в УРЧ я имел возможность познакомиться еще с одной формой отчетности - сведениями о смерти, закодированных шифром: "убыл по литеру "В"". Такие сводки приходили очень и очень редко, и списочный состав постоянно держался на уровне 650 человек. Это мои личные наблюдения - они позволяют судить, что смертность на цементном зимой 1947 года была невысокой.