Как ни крамольна была мысль о "смерти отца народов", но она маячила в сознании людей, получивших пятнадцати- и двадцатипятилетние сроки наказания. Дальнейшие события подтвердили логичность такого вывода, смерть Сталина повлияла на судьбы миллионов: начался массовый пересмотр следственных дел и досрочное освобождение из тюрем и лагерей. Именно эта волна докатилась и до меня. Сама.
8.
Рассказывая сейчас о Воркуте, я хочу восстановить не только картину внешней стороны жизни ОЛПа строящегося завода, но и познакомить с самими воркутянами - вольнонаемными и зэками-лагерниками. Общение с людьми формировало сознание, вырабатывало свое отношение к жизни. Память сохранила подробности тех лет, и, восстанавливая их, я не испытываю особых трудностей.
Не могу, например, не поделиться впечатлениями о главном действующем лице: начальнике лагеря, капитане Дубовом. Фамилия эта, как нельзя лучше подходила к его жесткой, деспотичной натуре - он видел в заключенных политических врагов, справедливо наказанных государством за их враждебную деятельность.
Зэки его ненавидели. Трудно было предугадать его действия, требовалось предельное внимание и собранность. Он мог неожиданно появиться на любом объекте, озадачить каверзными вопросами, получая удовольствие от замешательства бесправных работяг.
Утро начиналось с ожидания его в зоне. Чтобы не попасть впросак, в жилых бараках и на рабочих местах выставляли для наблюдения пикетчиков. При его появлении немедленно оповещали: "идет!"
Жил он недалеко от лагерной зоны и был очень хорошо заметен на снегу еще издали в длинной, распахнутой черной дубленке. От широкой и быстрой походки полы его шубы развевались, он походил тогда на "летящего" демона. Зона пустела, зэки разбегались по местам - капитан начинал обход владений.
Вихрем влетал он в контору вместе со стужей и снегом. Останавливался посредине приемной, окидывая присутствующих сверлящим взглядом. Стоящие смирно зэки, настороженно реагировали на его движения, ожидая непредсказуемых шагов. А "зацепиться" он мог за что угодно. Редко утренний обход проходил без последствий. Тогда зэки могли свободно вздохнуть: "Слава Богу, сегодня пронесло!"
Он был высокого роста, сухощав и подтянут, чисто выбрит и как-то по-особому ладно одет в суконную гимнастерку и бриджи, заправленные в белые фетровые бурки, которые предпочитало носить в лагере начальство.
Сытое лицо, крупный мясистый нос, черные сверлящие глаза и короткая стрижка жестких волос выдавали неукротимый нрав и желание повелевать. Трудно было определить в его облике приметы интеллекта.
Немного отвлекусь - расскажу, как складывались мои отношения с этим трудным, неуравновешенным человеком.
Наши представления о мире складываются из собственных наблюдений и тех, что оставляют нам люди. Правда, не все остающееся от людей может соответствовать истине и приниматься за "чистую монету". Ведь правдивость и искренность зависит от многих нравственных начал в человеке, и чем больше нравственной ответственности, тем выше проба суждения или написанного. Уверен, что большая часть людей, знавшая Дубового, как начальника ОЛПа, определила его в разряд лагерных сатрапов-самодуров. Поступки выдавали в нем деспота с неограниченными правами - они и диктовались бытующим в ГУЛАГе произволом.
Непонятно только почему этот непредсказуемый в общении человек совершал, порой, поступки, характеризующие его и с положительной стороны. Как можно было расценивать такие "зигзаги", эти исключения из правил?
Работая в конторе, я старался не попадаться ему на глаза, боясь "схлопотать" при встрече неожиданное наказание. Однако хотел я того или нет, но общая приемная, в которой размещалось ТНБ, заставляла видеться с ним несколько раз в день. Случались вызовы в его кабинет по работе. Проработал я на этом участке не более месяца.
Однажды в УРЧ потребовался статистик. Лагерному руководству ежедневно требовались систематизированные сведения по ОЛПу. В учетной части собирались все сведения о происходящих за сутки переменах, и в специальной книге "Движение" фиксировался весь процесс перебросок.
По этим сведениям проводились двухразовые проверки списочного состава в ОЛПе, продовольственное и вещевое довольствие в бригадах, наличие больных в стационаре и ОП, ушедших с лагпункта на освобождение или другие ОЛПы, вновь поступивших с пересылки, отправленных на лагерный погост по литеру "В". Нарядчик предупредил меня о новом назначении в УРЧ и объяснил суть несложных обязанностей.
Позже выяснилось, что перевод мой состоялся по указанию капитана. Чем он руководствовался, известно лишь ему одному.
Несмотря на то, что работа исключала элементы какого-либо творчества, я стал искать пути к ее совершенствованию. Казалось, я не должен был этого делать, ведь я зэк, совершивший преступление и наказанный за это лишением свободы. Что же заставляло меня честно трудиться?
Да, в первую очередь боязнь оказаться на "общих", отсутствие помощи и поддержки от родных и близких, желание сохранить жизнь и дожить до освобождения. Но и не только это. Моя натура требовала и там, в лагере, добросовестного исполнения порученного дела, вызывала желание "заработать" похвалу за усердие - начальство увидит и оценит.
Разобравшись в нехитром хозяйстве лагерного учета, я придумал простую форму выдачи любых справок из двух картотек - алфавитной и бригадной. В лагере было чуть более шестисот человек и изготовить эти карточки не составляло большого труда, тем более, что все мое время проходило в конторе, за редким исключением пауз на еду.
Моя оперативность в работе была замечена капитаном, его удовлетворение можно было прочесть на лице, когда он требовал от меня какие-то сведения. Этого было достаточно, чтобы я трудился с большим усердием. Хочу, чтобы меня правильно поняли и не истолковали это усердие, как холуйство. Мое желание наладить работу было не угодничеством - это чувство было чуждо мне, я не любил службистов и лакеев, осуждал их. Я просто хотел быть примером на своем участке, и поэтому стремился, выражаясь высокопарно, к совершенству.
Четко отлаженная работа поставила меня в особое положение, и при необходимости самые прочные данные о расстановке и дислокации списочного состава можно было получить только у меня. Но стремление это не приносило мне выгод, которые человек извлекает из своих преимуществ (на свободе - это деньги). Я занимался работой просто ради работы, отчасти из честолюбивого желания быть лучше других.
9.
Представители придурочной элиты пользовались особым положением и в столовую сами не ходили. Они посылали за едой "шестерок".
По посуде, в которую "шестерки" получали еду, можно было судить о занимаемом "придурком" положении. Двух-трех ярусные судки, изготовленные зэками в мастерских, имели совершенно иное содержание и вкус пищи, и если хозяин судка был недоволен принесенной едой, дневальный отправлялся обратно с предупреждением: "если он забыл меня - напоминать не буду". Закон "джунглей" не требовал принудительных мер, сопротивляться было бесполезно - сильный убирал с дороги слабых.
И хотя начальник-зэк оставался по существу начальником без прав, его влияние на подчиненных было непререкаемым. Повар, обслуживающий таких начальников, знал и соблюдал заповеди и мог тоже рассчитывать на их покровительство и сытую жизнь.
Кормились таким образом еще и портные, сапожники, парикмахеры, банщики, разного рода лагерная обслуга, к которым обращались повара за пошивом "москвичек", сапог или бурок. Для поваров, хлеборезов, счетоводов, складчиков разные услуги в бане, прачечной, парикмахерской, санчасти, в конторе были вполне доступны, не за деньги, которых не было в обращении, а за пайку хлеба, черпак баланды, какой-либо крупы, тюльки, хамсы, мойвы.
Советская формула "хочешь жить - умей вертеться" особенно подходила к зэкам лагерного пищеблока. Повара, кроме влиятельных "придурков", должны были кормить и уголовников - и сук, и воров в законе, которые, в случае отказа, могли не только совершить насилие, но и лишить жизни.
Повар - фигура заметная. Работа у плиты, даже при небольшом выборе продуктов, которые получали заключенные, позволяла готовить себе все самое лучшее и выглядеть не хуже, чем племенные экспонаты на выставке достижений народного хозяйства.
По-разному складывались их отношения с лагерниками.
Сук и воров они побаивались - никто не хотел получить перо в бок. Заискивающе относились и к "покровителям". Клиентов средней категории, а таких было много, могли и не замечать, подымая, так сказать, свой собственный авторитет, а зэков-работяг и вовсе считали человеческими отбросами, которых, если не в духе, можно и черпаком по голове ударить.
Еще в Бутырках рассказывали о случае, который произошел в одном из лагерей (это было похоже на анекдот, но подобные факты бывали, как оказалось, в разных лагерях, да и я сам был свидетелем подобного в Воркуте). Для видимости в супе мяса, кусок привязали к черпаку, а потом вместе с баландой выливали в котелок. "Счастливый" обладатель куска, долго разыскивая его, не мог сообразить, куда же он исчез. Это было похоже на библейскую притчу, когда одним куском мяса повар мог накормить несколько сот зэков.
Но не всегда все сходило с рук любителям общей "кормушки" и бездонного котла. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел зимой 1947 года, несколько месяцев спустя после моего приезда на ОЛП. На цементный прибыл небольшой этап, в несколько человек. Вместе с ними появилась и молва об одном из этапников.
Это был совсем молодой "вор в законе", ничем особенным не выделявшийся от остальных. Звали Юркой, по фамилии Комаров, родом из Москвы. Невзрачный, худенький, ниже среднего роста юнец тянул за собой хвост "дерзкого" убийцы. Убегая после кражи от преследователей, он спрятался в одном из пустовавших московских подвалов и, когда два "мусора" настигли его и предложили сдаться, он застрелил их. По статье 59.3 (за бандитизм) получил 25 лет срока.
Пока ехал в "Столыпине" в Воркуту, набрал у "мужиков" ворох шмоток. Реализовать их в дороге, проиграть в карты не удалось, решил договориться с поваром на ОЛПе, чтобы тот "подогрел".
В то время на кухне работал довольно молодой и крепкого сложения, отъевшийся на дармовых харчах повар. Я перебрал в памяти все имена, которые бы подошли к нему, но все мои попытки оказались тщетны - его имя и фамилия исчезли, но белобрысая, остриженная голова и небольшие заплывшие жиром глаза встают в памяти и сейчас, как будто мы виделись с ним вчера.
Кто-то из блатных (они держали "верх" на цементном) привел Юрку после раздачи на кухню и познакомил с поваром. Ударили по рукам - Юрка отдает шмотки, повар - жратву. По всей вероятности в договоре тогда были и другие подробности, но они остались между договаривающимися сторонами. Хорошо запомнилось главное - повар обманул Юрку: забрал ворованное, а с кормежкой решил повременить, и, убедившись в безнаказанности за обман, не поверив в "дерзость" юнца, послал его подальше.
- Ну, хорошо, падло! - отреагировал Юрка.
Несколько дней готовился акт возмездия. Повар успел уже забыть невзрачного бандита и брошенную им фразу, она выглядела малоубедительной и не вызывала опасений и страха.
Как-то утром, после ночного дежурства, он вернулся в барак АТП, где проживали административно-технические работники и где ему, повару, наиболее "авторитетной" фигуре в лагере, тоже было отведено место на нижней более удобной части вагонки. Она находилась за стеной у сушилки и была невидимой со стороны входной двери в барак. Повар, как обычно, разделся до белья и лег в постель, накрывшись одеялом.
Барак был пуст - все ушли на работу. В сушилке оставался лишь дневальный, занятый уборкой и утренним туалетом.
Юрка, видимо, не раз бывал здесь, когда было людно. Он хорошо знал, где отдыхает после смены "обидчик". Нетрудно было незамеченным проскользнуть мимо дневального. Все развивалось по заранее обдуманному плану.
Длинный по щиколотки бушлат позволял незаметно пронести с собой какое угодно оружие мести. Юрка выбрал наиболее доступное и надежное. Его не пришлось долго разыскивать - в зоне строились бараки, и подобрать незаметно топор было нетрудно. Барак АТП находился недалеко - все остальное свершилось быстро и четко.
Он прошмыгнул в барак к первой вагонке за сушилкой и увидел свою жертву. Повар спал на боку, вытащив руку из-под одеяла и закрыв ею лицо.
Удар был сильный и точный. Голова треснула, как арбуз, обдав все вокруг обильно брызнувшей кровью. Повар инстинктивно взмахнул рукой, как бы закрываясь от следующего удара. И удар этот был нанесен уже по руке. Несколько пальцев были отрублены, как сучки, и топор вонзился глубоко в череп, заливая кровью наволочку и одеяло.
Возмездие свершилось без борьбы и крика: он был убит наповал, а Юрка, забрав топор, направился к лагерному "куму" доложить о случившемся.
- Там, в бараке, я убил человека… Заберите труп…
А у барака все было запружено любопытной толпой, передающей подробности случившегося. Я тоже не удержался и, попав к месту происшествия, был потрясен ярким цветом крови, только что оставившей человеческое тело, забрызгавшей обильно труп, постель и недавно вымытые деревянные полы.
Трагичный финал этот - маленький эпизод в бесконечно повторяющихся лагерных происшествиях, где жизнь человеческая потеряла обычный смысл и ценность, где принцип "умри ты сегодня, а я - завтра" стал лозунгом людей, заброшенных сюда злой волей руководителей государства, провозгласивших и утверждающих Новый Мир. Как будто все это кем-то было хорошо продумано и воплощалось в жизнь для уничтожения людей и регулирования поголовья ГУЛАГа.
Получалось, что не система истребляет этих людей, что делают это они сами, зэки, так пусть и несут ответственность за злодеяния, за антагонизм, за террор и за убийства. А система, таким образом, пыталась свалить вину "с больной головы на здоровую" и уйти от наказания.
10.
После этого убийства, вскоре произошло новое происшествие. За зоной, среди вольнонаемных поселка, было обнаружено лагерное вещдовольствие. ВОХРа доложила об этом оперуполномоченному. Начался розыск. Следы привели к вещкаптерке. Главным действующим лицом по реализации вещдовольствия оказался счетовод вещстола Сашка Фомин.
Убитый повар и Сашка были чем-то похожи. Оба одной "весовой категории" и "масти". По службе счетовод имел отношение только к вещевому складу, но отъевшаяся физиономия его говорила и о другом: трудно было скрыть связь с кухней, с хлеборезкой, с продстолом.
За счет "пересортицы", "актировки" и других приемов ловкие и опытные дельцы могли и в лагере "толкать" новое обмундирование "налево" и взамен иметь не только продукты, но и деньги. Такой любезностью Фомина пользовалась и лагерная "придурь".
Сколько времени он проработал в вещстоле, не знаю. Чтобы попасть на эту должность, нужны были деньги или "покровители". Денег в зоне не было, они существовали нелегально, и с их помощью, как и на "гражданке", можно было добиться любой цели. У Фомина были найдены денежные знаки, и его посадили в БУР.
Мне пришлось увидеть его в приемной, двое охранников привели его в наручниках к капитану. За несколько дней ареста с него сошли былой глянец, вес и уверенность, отличающие "придурка" от работяги. Он был подавлен и удручен и после разговора с капитаном снова возвращен за проволоку в "малую" зону. Через несколько дней в книге "Движение" я сделал запись об отправке его на пересыльный пункт.
Место Фомина продолжало оставаться вакантным.
Капитан перебирал кандидатуры. Однажды он вызвал меня:
- Скажи, ты не работал счетоводом?
- Нет, гражданин капитан.
- Я хочу направить тебя в вещстол. Справишься? Подумай и помни об ответственности, я не люблю хапуг.
Он смотрел на меня, пытаясь разгадать мои мысли и отношение к этому.
Оно действительно было заманчивым, так как приближало к лагерной элите, к наиболее перспективным возможностям жизни. Я должен был двумя руками хватать эту синюю птицу удачи и благодарить за "оказанное доверие", но вместо этого я нерешительно ответил:
- Не знаю, гражданин капитан, справлюсь ли…?
- С завтрашнего дня принимай дела и начинай ревизию каптерки, - решительно сказал Дубовой, переходя уже на приказной тон.
Так состоялось мое новое назначение, которое позволило оставить общий барак и перейти в отдельную кабинку вещкаптерки. Из простого зэка я стал счетоводом вещстола!!! человеком хорошо известным всему ОЛПу: не было заключенных, которые не получали бы из каптерки вещевого довольствия. Несмотря на то, что в ту пору мне было всего лишь двадцать три года, со мной почтительно здоровались, оказывая внимание и уважение как "важной" персоне.
Я сбросил рваную телогрейку и гимнастерку, доставшиеся от нормировщика, получил со склада новые ватные брюки и валенки и совершенно изменился внешне. Похоже, что жизнь в уже который раз предлагала мне Веру и Надежду вместо отчаянья.
К этому времени в зоне уже построили барак под баню. В первые месяцы заключенные с ОЛПа цементного завода пользовались баней известкового. Вся процедура санобработки проходила в крохотном холодном бараке. Прожарочный котел, раздевалка и мойка находились в одном тесном закутке, больше походившем на рассадник вшей, чем на баню. В деревянную кадку наливали литровую кружку горячей воды и столько же холодной. Воды хватало только на тело, мыть голову при всем желании не удавалось. Зуд от насекомых, как будто, ослабевал, но потом возобновлялся с новой силой, особенно, в отросшей щетине и волосах. Вытащенная из прожарки "роба" от температуры и накопившейся грязи становилась "коловой" со специфическим запахом прожаренного тряпья и грязного тела. Через десять дней подобная процедура повторялась. Можно было представить радость, с какой зэки встретили открытие своей собственной олповской бани!
Своя баня - великое благо в жизни людей, заброшенных в суровые края Крайнего Севера! Жить действительно стало легче.
Барак, где я жил и в котором размещались две каптерки - вещевая и продовольственная, разделяла стенка. Оба каптера, люди средних лет, степенного поведения и образа мышления, поддерживали добрососедские отношения.
Я работал с добродушным бородачем-украинцем Евгением Ивановичем Ковтуном. До ареста на "гражданке" он работал в пригородном селе агрономом-зоотехником. При крупном росте и телосложении разговаривал вполголоса, мягко, улыбчиво. Каптером его назначил капитан Дубовой.
И сейчас, думая об этом, я как-то по-другому оценил взбалмошного и непредсказуемого начальника. Ни Ковтун, ни я не принадлежали к уголовникам, но выбор его почему-то выпал на 58-ю, политическую. Почему именно я со своей непрактичностью и неприспособленностью или Ковтун с мягким и тихим нравом?
Для Дубового мы, как и все лагерники цементного, были преступниками, отщепенцами и изменниками Родины. Но почему на место каптера, вместо проворовавшегося Фомина, он назначил человека другого склада и отношения к работе?