Произошло это 5 мая в 11 часов. При выезде из дома на такси Овакимян заметил, что его преследуют на двух машинах четыре федеральных агента. Поплотнее закутавшись в плащ, он натянул шляпу поглубже на глаза и приготовился встретить свою судьбу достойно. При выезде с манхэттенского моста на Канал-стрит одна из машин поравнялась с такси, и сидевшие в ней детективы дали знак остановиться. Мгновенно откуда-то появились еще три легковых автомобиля, они перекрыли путь, оцепили такси со всех сторон, затем один из копов, опустив стекло в дверце, спросил его, является ли он мистером Овакимяном. Получив утвердительный ответ, тот потребовал пересесть в одну из машин и поехать вместе с ними. Но Овакимян отказался это сделать и попросил предъявить ордер на его задержание:
- Если у вас даже есть санкция прокурора, то я должен поставить об этом в известность свое консульство и пригласить адвоката.
Рассердившиеся сотрудники ФБР вытащили его из такси и насильно надели наручники. Так же, не церемонясь, они втолкнули его в свою машину и привезли в здание Юнайтед стейтс атторней оф Соутерн дистрикт, подняли в лифте на 29-й этаж и ввели в комнату с табличкой "Федеральный прокурор Матиас Ф. Хорреа". Вскоре появились стенографистка, помощник прокурора и сам Хорреа. Последний объяснил, что мистер Овакимян арестован за отказ от добровольной явки в суд в качестве свидетеля по расследованию федерального Большого жюри и что в связи с этим было принято решение о его принудительной доставке в суд.
Затем его повезли в здание Федерального суда на Фолей Сквер в комнату № 607. Там он заявил решительный протест по поводу ареста и потребовал разрешения связаться с консульством, иначе ни на один вопрос ответа не даст.
- Вы арестованы, и теперь мое личное дело, разрешить вам звонить или нет! - заявил прокурор.
Несколько раз Хорреа выходил из кабинета, и из-за двери было слышно, как он с кем-то советовался; в конце концов он разрешил ему позвонить. Однако генконсул Федюшин, вице-консул Заикин и секретарь Смирнов прибыли в суд лишь через три часа (до этого они вели согласование с советским посольством в Вашингтоне и с НКИДом в Москве). В их присутствии Хорреа уже по-новому формулировал обвинение:
- Во-первых, мистер Овакимян не захотел принять приглашение ФБР явиться к прокурору, оказал сопротивление и потому был доставлен к нам силой. Во-вторых, мистер Овакимян заранее знал, что он давно нарушил закон о регистрации иностранцев, и вот теперь принял меры, чтобы совершить побег из США, для чего накануне сдал на пароход в Хобокене все свое имущество, а еще ранее - отправил домой семью.
Овакимян сделал ответное заявление, четко разложив все по полочкам:
- Повестки о вызове меня к прокурору не было, и доказательств на этот счет у вас никаких нет. А вот то, что была применена по отношению ко мне физическая сила, мои доказательства налицо. - Он показал ранения на руках. - Это во-первых. Во-вторых, все формальности закона о регистрации иностранных граждан мною были соблюдены: у меня же есть выданная госдепом регистрационная карта от четвертого апреля этого года. И в-третьих, я на вполне законных основаниях прошу предоставить мне возможность иметь двух адвокатов.
Судья Хелберт не счел возможным что-либо опровергнуть, однако зачитал заранее заготовленный документ о взятии Овакимяна под стражу или же о возможности освобождения его до суда под залог в 25 тысяч долларов. Но все складывалось для разведчика далеко не лучшим образом: ни консульство, ни Амторг на смогли сразу изыскать такую сумму, и Овакимян был препровожден в федеральную тюрьму.
Когда его везли на Вест-стрит, у него невольно мелькнула мысль, что никого уже, наверно, не волнует, что с ним будет и как сложится его судьба. "Да и что есть я? - подумал он. - Всего лишь песчинка в бушующем мире, объятом войной…"
В тюрьме у Овакимяна Несколько раз сняли отпечатки пальцев, дали арестантскую одежду и посадили в камеру, где находились специально подосланные агенты ФБР, которых он легко раскусил. Через некоторое время ему устроили встречу с группой американских ученых и специалистов. Они сначала говорили комплименты, обещали ему как доктору наук предоставить для исследований лабораторию и тому подобное. Но попытки перевербовать советского разведчика не увенчались успехом: он не пожелал оставаться в Америке. Тогда же Лука направил в Москву тревожную шифротелеграмму:
…Посол Уманский дал поручение подключить крупнейшего американского адвоката в Вашингтоне Ричберга для выяснения частным путем о существе дела Геннадия. Ричберг намерен встретиться с министром юстиции Джексоном. А пока американские власти под нажимом Спрута упорно ищут различные юридические зацепки для более серьезного обвинения Геннадия, и может статься так, что он из свидетеля превратится в обвиняемого со всеми вытекающими последствиями.
Учитывая это, нами усилена охрана помещений Амторга и генконсульства на случай возможных попыток проникновения в секцию, подготовлены к сожжению все наши документы.
Реакция Центра была мгновенной:
…Не падайте духом, все зависящее от нас для скорейшего возвращения Геннадия домой мы сделаем. Тщательно ведите наблюдение - не будет ли слежки за остальными сотрудниками секции, при ее обнаружении обязательно ставьте нас в известность.
7 мая 1941 года американские газеты с фотографиями Овакимяна запестрели длинными сенсационными заголовками: "Русский шпион будет освобожден на поруки за 25 тыс. долларов" ("Нью-Йорк геральд трибюн"), "Арест крупного тайного агента СССР" ("Новое русское слово"), "Тайный агент Москвы вернулся в свой дом в Бруклине"…
"Хотя деятельность Овакимяна еще не совсем точно выяснена, - писала газета "Нью-Йорк геральд трибюн", - прокурор Матиас Хорреа утверждает, что Овакимян является важным ключом для раскрытия русского шпионского гнезда в Америке…"
Советская пресса молчала: то ли по незнанию, то ли по запрету НКГБ.
Тем временем между нью-йоркской резидентурой и московским разведцентром шла непрерывная шифрованная переписка:
…При личном обыске у Геннадия изъят номер домашнего телефона Твена. В целях предотвращения провала его агентуры вынуждены законсервировать ее на полтора-два месяца…
Лука.
На шифровке наложена резолюция В. Н. Меркулова:
Геннадия надо подбодрить. В связи с освобождением под залог от участия в делах резидентуры полностью отстранить. Теперь он будет снова находиться под постоянным наблюдением.
9 мая Овакимян, приехав в свое консульство, подготовил и отправил шифровку в Центр:
…Настоящее обвинение в суде будет мне предъявлено не за нарушение старого закона о регистрации, а за ведение шпионажа, и базироваться оно будет скорее всего на показаниях Октана. Не давая заблаговременно оценку его поведения, несомненно одно: случившееся со мной нельзя иначе квалифицировать, как предательство. Октан в процессе предварительного слушания дела в окружном суде рассказал, что за передаваемые материалы о новой технологии добычи и переработке нефти он получил несколько тысяч долларов. И что все суммы своих выплат он скрывал от налоговых властей и потому считает себя тоже виноватым.
Уверен также, что американская пресса и Спрут раздуют мое дело как самое крупное за последние годы, используя наиболее выгодную для американцев ситуацию для проведения очернительской антисоветской кампании. Адвокаты Бакнер и Френкель, сочувствующие левым организациям, будут мелки для такого крупного процесса. Полагаю, что надо искать более солидных защитников.
Но тем не менее я духом не падаю и готов перенести любые лишения.
И последнее: считаю, что я должен на суде подтвердить факт знакомства с Октаном, который много лет имел официальные дела с Амторгом. Прошу указаний.
Геннадий.
Резолюция наркома НКГБ:
1. Пр. сообщить Геннадию, что мы примем все необходимые меры по его освобождению. Пусть он держится крепко, отрицая все, за исключением знакомства с Октаном. Передайте, чтобы о жене и дочери не беспокоился, о них мы позаботимся. Уверены в благоприятном исходе его дела и его достойном поведении.
2. Срочно подготовьте на имя т. Молотова записку в НКИД об аресте Геннадия.
Когда В. М. Молотов ознакомился с обстоятельствами ареста Овакимяна, то сразу же дал указание советскому послу в Вашингтоне Константину У майскому о необходимости заявления официального протеста государственному департаменту США. Но эта акция посольства не сработала тогда. Лишь после нападения Германии на Советский Союз госдеп по личному указанию президента Рузвельта сообщил в генконсульство СССР о разрешении Овакимяну выехать домой. До этого он два с лишним месяца находился под неусыпным наблюдением ФБР. Зная об этом, Гайк Бадалович вел себя предельно спокойно, с большим достоинством гражданина великой страны, чем и заслужил тогда уважение своих противников в Нью-Йорке и своих коллег в центральном аппарате разведки. Поэтому по возвращении в Москву он и получил заслуженное назначение на должность начальника отдела.
А через два года, когда значительно увеличился поток разведывательной информации по атомной проблеме, Берия поставил перед Меркуловм вопрос об установлении новой должности заместителя начальника I Управления НКГБ, который отвечал бы за атомное направление и реализацию добываемых за границей разведматериалов по этой тематике.
- И кого же вы предлагаете на эту высокую должность? - поинтересовался нарком у Фитина.
- Начальника отдела Овакимяна. Два года назад он вернулся из Штатов. Прекрасно знает эту страну… Имел на связи больше десятка ценных агентов, многих из них вербовал сам. Да и здесь, в Центре, он зарекомендовал себя хорошим аналитиком по научно-технической разведке. К тому же он - ученый… доктор наук. Вот ему и карты в руки…
Меркулов, понимая, что начальнику разведки нужен именно такой "зам" - профессионал высокого класса, внесший свой личный вклад в разработку и осуществление многих крупных и сложных разведывательных операций, без колебаний согласился с доводами Фитина.
Назначение Овакимяна было воспринято всеми как должное: достойный авторитетный человек занял достойное его место. Значительно легче стало работать и Фитину: Гайку Бадаловичу он позволил самостоятельно решать многие государственной важности задачи, касающиеся создания отечественной атомной бомбы.
Генерал-майор Овакимян работал в те годы в полном смысле слова на износ, спал предельно мало, старался делать как можно больше и в установленные сроки.
После окончания войны, когда с должности руководителя разведки был неожиданно для всех по неизвестным причинам смещен П. М. Фитин, пошатнулось положение и Овакимяна. То ли что-то не заладилось у него с новым руководством, то ли в связи с очередной в 1947 году реорганизацией внешней разведки и образованием Комитета информации при МИДе СССР, генерал не только не получил назначения на должность, но и оказался вычеркнутым из списка действующих сотрудников разведки. И это после всего того, что он сделал для своей страны! Для разведки! Судите сами: Овакимян создал в Соединенных Штатах прекрасный задел эффективной и хорошо законспирированной агентурной сети во многих научных учреждениях, в которых велись секретные изыскания по созданию первой в мире атомной бомбы, вычислительной, радионавигационной и авиационной техники, а также в области химии и радиоэлектроники. С завербованными им до войны агентами продолжали многие годы работать известные советские разведчики Твен (С. М. Семенов), Антон (Л. Р. Квасников), Яковлев (А. А. Яцков) и Калистрат (А. С. Феклисов). И вот после 16 лет честной бескорыстной службы опытного разведчика-нелегала увольняют, не дав ему выслужить даже положенного срока до пенсии. Это была для него трагедия: рухнуло сразу все - и прошлое, и настоящее.
Когда об этом узнал министр химической промышленности СССР М. Г. Первухин, который был хорошо знаком с Овакимяном в период создания советского атомного оружия, то он пригласил его на должность директора Научно-исследовательского института № 94 - того самого НИИ, который в предвоенные годы давал оценку разведданных, добываемых в Германии и США разведчиком Геннадием.
Невзирая на эти изломы судьбы, Гайк Бадалович Овакимян до конца жизни трудился добросовестно и самозабвенно, оставаясь всегда патриотом, верным гражданскому долгу и чести генерала-разведчика.
Мэтр Атомного шпионажа
До недавнего времени даже и не предполагалось, чтобы из архивов разведки с грифом "совершенно секретно" и "особой важности" можно было бы извлечь и рассекретить хотя бы одно дело. И только благодаря тому что в 1990 году была поставлена точка в истории "холодной войны", это стало возможным. С санкции бывшего руководства КГБ СССР с волнением открываю первый том личного дела резидента Антона и впервые узнаю о том, что Антон - Леонид Квасников - мой земляк, что у него много родственников в Туле и области, что ему по праву принадлежит исключительная роль в организации, становлении и укреплении нового направления разведки - научно-технической, в руководстве которой он находился почти двадцать лет. Что и говорить, Квасников в разведке - фигура крупного масштаба. Но рассказать о нем полно нелегко - многое в его жизни, по свидетельству тех, кто хорошо знал Квасникова, осталось не зафиксированным на бумаге и теряется в различных документах, разбросанных по оперативным делам с грифом "совершенно секретно" - "хранить вечно".
Он родился в 1905 году в семье железнодорожника на небольшой тогда станции Узловая Тульской губернии. Детские наблюдения за работой паровозов оставили неизгладимый след в его душе и навсегда привили любовь к технике. Именно любовь к паровозам и привела его в 1923 году в Тульский железнодорожный техникум. Учеба, общественная работа, занятия гимнастикой, лыжами поглощали все свободное время Квасникова. Так прошли три года. После окончания техникума работал в Орле помощником машиниста, потом техником депо - в Москве.
В 1929 году исполнилась его давнишняя мечта - он получил права машиниста. Ему стали доверять водить курьерские поезда.
Это было бурное и трудное время первых пятилеток. Ударными темпами строились крупные комбинаты, заводы, фабрики, создавались новые отрасли промышленности - авиационная, химическая, автомобильная. Стране потребовались инженерные кадры, способные управлять производством. По рекомендации трудового коллектива депо Квасникова направляют на учебу в Московский химико-технологический институт им. Д. И. Менделеева. Он становится студентом механического факультета, который через два года преобразован в институт химического машиностроения.
В 1934 году, на год раньше своего курса, он с отличием заканчивает институт. Как отличника учебы Квасникова рекомендуют в аспирантуру, однако, считая, что без прочных знаний практики производства трудно стать настоящим ученым, он настоял, чтобы его распределили куда-нибудь. Ему предложили возглавить группу отдела главного механика Чернореченского химического комбината в городе Дзержинске Горьковской области. На место работы Квасников выехал уже семейным человеком: он женился на студентке МВТУ Антонине Чижовой, родители которой были ранее тесно связаны с В. И. Лениным.
Не успели они обжиться на новом месте, как вдруг в конце 1935 года последовало распоряжение Главного управления учебных заведений Наркомата тяжелой промышленности об откомандировании инженера Квасникова на учебу в аспирантуру. Но защититься ему не дали: в апреле 1938 года его вызвали в Центральный Комитет ВКП(б) и волевым решением направили на работу в органы НКВД.
* * *
На Западе в свое время много писали о том, как советская разведка овладела самой оберегаемой тайной Америки по созданию атомной бомбы. В книге Ладислава Фараго "Война умов" сообщалось об этом следующим образом:
"…23 марта 1945 года работник советской разведки в Канаде встретился за завтраком с одним из своих источников… и пытался получить сведения о последних данных, касающихся радара, но источник сказал ему: "Радар больше не имеет значения. Теперь по-настоящему важна англо-американо-канадская попытка применить атомную энергию для военных целей…"
Так якобы советская разведка впервые узнала в 1945 году о важнейшем решении западных союзников создать атомную бомбу, после чего сведения о ней были переданы самому Сталину, и только тогда разведывательная машина Советского Союза сразу закрутилась…
Да, советская разведка приложила максимум усилий, чтобы получить сведения, которые были очень нужны России. Нужны не только для того, чтобы определить поведение в свете этого нового открытия, но и, главным образом, чтобы снабдить советских ученых необходимыми данными для скорейшей реализации собственного атомного проекта. Но все это было достигнуто не в 1945 году, как пишет Л. Фараго, а гораздо раньше.
В 1940 году назначенный на должность начальника 16-го отделения (научно-техническая разведка) ИНО ГУГБ НКВД Леонид Романович Квасников, будучи человеком, близким к научным исследованиям, обратил внимание на тот факт, что со страниц многих журналов, выходящих за рубежом, стали постепенно исчезать публикации крупных ученых-физиков: Ферми, Гана, Штрассмана, Сциларда и других, регулярно печатавших свои научные статьи по проблемам ядерного распада. "Но почему они, интересно, замолкли?.. Скорее всего, потому, - размышлял Квасников, - что исследования по урану, которыми занимались видные ученые Запада, засекретили… Но это надо еще проверить…" Вскоре догадка Леонида Романовича подтвердилась сообщением нью-йоркского резидента Г. Б. Овакимяна о том, что он, независимо от Квасникова, тоже заметил исчезновение каких-либо открытых публикаций в американских научно-технических журналах о возможности использования огромного количества высвобождающейся энергии при делении ядер урана в целях создания взрывного устройства…
И Овакимян, и Квасников неплохо разбирались в научно-технических вопросах: первый был кандидатом химических наук, второй готовил диссертацию в аспирантуре Московского института химического машиностроения и одновременно работал в специальной комиссии академика И. И. Артоболевского по обследованию заводов Наркомата оборонной промышленности с целью выработки предложений по улучшению технологических процессов производства боеприпасов. Кроме того, Квасников предложил автоматизировать несколько операций технологии снаряжения артиллерийских снарядов. Его идея оказалась настолько удачной, что сразу же последовало решение об изготовлении опытных образцов. Но защитить кандидатскую диссертацию Квасников не успел: судьба распорядилась иначе - по указанию свыше он был переведен на работу в иностранный отдел НКВД.