Только площадка вагона 1–го класса оказалась свободной. Я взошел на нее. Но когда поезд отошел, я понял, почему эта площадка пуста: впереди вагона была открытая платформа, и сильный ветер стал пронизывать меня насквозь. Я решил войти в вагон 1–го класса, чтобы в коридоре немного согреться, но вагон оказался переполненным пассажирами. Я приоткрыл дверь в уборную и увидел там двух дам: одна сидела на главном месте, а другая на ящике с углем.
Увидя меня и думая, что я хочу воспользоваться уборной согласно ее назначению, они хотели выйти. Я им сказал, что хочу только согреться, и мы втроем остались в уборной, в которой я и доехал до Смоленска.
Пересев в Смоленске в другой поезд, я утром 21 ноября (4 декабря) приехал в Москву.
По дороге до Москвы какие‑то солдаты два раза проверяли у пассажиров паспорта, причем мои документы не вызвали никаких сомнений.
В Москве я взял у вокзала извозчика и проехал шагом мимо квартиры, которую занимала моя семья.
Квартира показалась мне пустой, и я решил, что жене удалось уже выехать из Москвы.
Вечером в этот же день я поехал через Рязань и Воронеж в Новочеркасск.
Этот переезд был для меня очень тяжелым. Вагон был страшно переполнен, и я от Москвы до станции Лисок, то есть более 36 часов, принужден был стоять, не имея возможности ни разу присесть.
В вагоне, в котором я помещался, ехало человек 10 молодежи в солдатской форме. Всю дорогу они держали себя довольно разнузданно, но манера себя держать не соответствовала их физиономиям, и мне казалось, что они умышленно себя держат как распущенные солдаты и явно шаржируют.
Так как в Лисках (на границе Донской области) они остались в вагоне, то для меня стало ясно, что это юнкера какого‑нибудь военного училища или молодые офицеры, пробирающиеся на Дон.
После отхода поезда со станции Лиски эта молодежь стала устраиваться на освободившихся местах. Я подошел к одной из групп и попросил уступить мне верхнее место.
- А ты кто такой? - услышал я от одного из них ответ на мою просьбу.
Я тогда сказал:
- Ну вот что, господа, теперь вы можете уже смело перейти на настоящий тон и перестать разыгрывать из себя дезертиров с фронта. Последняя категория и та сбавляет тон на донской территории. Я - генерал, очень устал и прошу мне уступить место.
Картина сразу изменилась. Они помогли мне устроиться на верхнем месте, и я с удовольствием улегся. Ноги мои от продолжительного стояния опухли и были как колоды.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КОРНИЛОВЦА
При подавлении первого восстания большевиков в начале июля 1917 года в Петрограде, Кронштадте и Финляндии я был в составе 178–го пехотного Венденского полка, принимавшего участие в подавлении, и видел разрушительную силу агента Вильгельма, подкрепленную золотом и бездарностью Временного правительства. И теперь, когда я добровольно ехал в конце ноября на сборное место сил генерала Корнилова, не раз и мою голову сверлила мысль о безнадежности положения при сравнении сил врага с нашей, представлявшей из себя жидкую цепь зайцев, проскакивавших через заставы безжалостных охотников за нашими черепами. На станции Зверево и я был пойман и приговорен к расстрелу, и так как у палачей было много работы, то меня под конвоем двух представителей "красы и гордости революции" поздно вечером погнали, без ботинок, за полотно, куда‑то на свалку. Но здесь Бог был милостив, - молодость и озлобление взяли свое, - и на свалке очутился не я, а мои конвоиры. Ночь покрыла мое бегство, и через короткое время я был в Новочеркасске. Прибыл я на сборное место не только побывавшим в Гражданской войне, но и спасенный волею судьбы. Таковыми были почти все собравшиеся там. Всем было ясно, что не мы начали братоубийственную войну, а разрушители Рос–сии и ее армии с их небывалым террором. Выхода для всех нас не было, "смерть или победа" - вот первоначальный девиз добровольцев. Нейтралитет многих тысяч (17 тысяч) офицерства в Ростове и Донской области лег на нас большой тяжестью.
МАРКОВЦЫ НА ПУТИ В ДОБРОВОЛЬЧЕСКУЮ АРМИЮ
На фронте захват власти большевиками прошел без всяких препятствий. Всю власть по всем инстанциям взяли в свои руки комитеты, очищенные от сторонников продолжения войны и действующие под руководством военно–революционных комитетов.
Через 4 дня Совнарком уже объявил о прекращении войны и о скорой демобилизации армии. Армейская масса стала жить одним: скорее бы по домам.
"Домой" - было и страстной мечтой офицерства. Для него уже не стало цели и смысла оставаться на фронте: его роль низведена была почти к нулю. И, кроме того, оно продолжало испытывать тяжелый моральный гнет со стороны солдатской массы.
Мечта "быть дома" таила в себе некоторую надежду на долю "свободы", хотя и там, в городах и селах, у власти находились те же комитеты и совдепы. Но использование этой доли свободы офицерами понималось по–разному: для одних - как‑нибудь устроить свою личную жизнь, все равно в каких условиях и что бы ни стало с Родиной; для других - как возможность быть более осведомленным о судьбе Родины, которая, по их мнению, по их глубокому внутреннему чувству, не может зависеть всецело от большевиков; по их разумению, она зависит и от каждого из них.
Разъединившееся раньше в своих отношениях к Временному правительству офицерство теперь раздробилось и во взгляде и отношениях к власти большевиков: одна часть его примирилась с нею, другая - не примирилась; одна потеряла дух, другая - его сохранила.
Но и сохранившая дух непримиримости часть офицерства не имела полного единодушия: она разделилась на пассивных и активных. Пассивные скрывали свою непримиримость в себе, ничем, разве только в осторожных словах, ее не проявляя, тогда как другие, активные, искали "выхода", искали возможностей спасения Родины, путей к этому. Одни говорили: "Так долго продолжаться не может" - и бездействовали; другие, говоря то же, - действовали. Выступала на сцену жизни, как никогда до этого, роль воли, воли каждого в отдельности и воли многих, до воли всего народа включительно, в судьбе Родины.
И - в жизненном, огромного значения вопросе о роли воли не нашлось единства ее выявления: одни были ущемленной воли, другие - непреклонной, доброй. Все события, деяния протекают во времени, и вот когда для людей ущемленной воли - "время терпит", для людей доброй воли - "потеря времени смерти безвозвратной подобно". И это различие отразилось на судьбе родины.
В результате оставалась какая‑то незначительная часть, как среди офицерства, так и среди всего русского народа, которая судьбу родины не только связывала со своей, но и ставила ее выше своей. Эта часть, сохранив в себе заговор в непримиримости к красной власти, отдала "приказ себе" немедленно, твердо и решительно встать на борьбу для спасения России.
Те офицеры и русские люди, которые любили родину горячей и жертвенной любовью, были непримиримы с захватом ее красной властью, ввергнувшей ее в бездну падения, люди доброй воли, пошедшие на борьбу, и стали РУССКИМИ ДОБРОВОЛЬЦАМИ.
* * *
Устремление добровольцев на Дон затянулось на много месяцев. для одних началось в ноябре, для других позднее, до середины 1918 года. Столь длительный период объяснялся задержкой демобилизации армии на фронте Великой войны; для немалого числа их - поздно полученными сведениями о формировании армии на Дону, дальности расстояния и встретившимися на пути препятствиями. Главнейшим препятствием был "красный барьер", сначала проходивший непосредственно у места ее формирования, а с апреля 1918 года на границе советской и германской зон оккупации.
На Дон вело 6 железнодорожных линий. С севера: Москва - Воронеж - Новочеркасск; с запада: Харьков - Лихая - Новочеркасск и Синельниково - Ростов; с юга - Владикавказская и с востока две линии от Царицына, с пересадками на станции Лихая и на станции Тихорецкая. Продвижение по ним неизбежно должно было встретить неоднократный контроль революционной власти.
Контроль был вначале слабый, неорганизованный, поверхностный, но затем ставший серьезным и даже психологическим: контролю мог броситься в глаза "офицерский" вид, несмотря на внешнее одеяние; культурная речь; случайные, не "пролетарские" манеры… Могло быть и недоверие к представленным документам, если они не подтверждены убедительными объяснениями. Едущим нужно было быть готовыми ко всему, даже быть поставленным "к стен–ке", но в какой‑то момент суметь убежать, скрыться и продолжать свой путь пешком, незаметно, может быть, даже только ночами, не страшась зимы, голода…
* * *
30 октября, убедившись, что в Петрограде "все потеряно", генерал Алексеев изменив свой внешний вид на штатского человека, с небольшим чемоданчиком, в сопровождении своего адъютанта, ротмистра Шапрона, выехал на Дон. Последнее его распоряжение было: начать отправку добровольцев немедленно, как только от него будет получена условная телеграмма.
Путь на Дон генералом Алексеевым был избран следующий: Москва, далее на Царицын, Тихорецкую, Ростов и Новочеркасск. Сомневаться, что большевиками уже отдано распоряжение о поисках его, было трудно. Но путь проделан благополучно, и 2 ноября утром, в Ростове, генерал Алексеев пересаживался в поезд на Новочеркасск. На перроне вокзала перед проходившим стариком вытянулись во фронт шесть офицеров и юнкеров, также приехавших из Петрограда. Все вместе выехали в Новочеркасск, куда вскоре и прибыли.
Вообще, в ноябре еще не был организован большевиками строгий контроль. Из Петрограда смог пробраться в Новочеркасск маленькими группами весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, несколько десятков Михайловского и других военных училищ. Офицеров из Петрограда оказалось очень мало: зачислившиеся в Алексеевскую организацию немалые их сотни, получившие от нее нужные документы и деньги, однако не оказались добровольцами. С сотней с лишним юнкеров Константиновского артиллерийского училища не оказалось ни одного их курсового офицера. Видимо, у них было своеобразное представление о своем долге, о своих правах и обязанностях.
Очень мало дала добровольцев и Москва, хотя зачислившихся в Алексеевскую организацию было много. За ноябрь и декабрь перебрались на Дон немногие десятки. Организация хорошо развивала свою работу: где‑то регистрировали, где‑то выдавали старое солдатское обмундирование, деньги… Не была организована лишь отправка добровольцев. Но как могла быть она организована в создавшихся условиях? Был лишь один способ - предоставить каждого его собственной решимости и дерзанию. Говорили о молоденькой сестре милосердия М. А. Нестерович , которая по собственной инициативе собирала группы добровольцев и под видом раненых и больных отвозила их в Новочеркасск.
Сестра милосердия М. Нестерович за два месяца совершила 7 поездок на Дон и всегда возвращалась в Москву с поручениями от генерала Алексеева. В конце концов она была схвачена большевиками и только чудом не погибла. Эта героическая сестра милосердия была в германском плену и освобождена из него благодаря серьезной болезни туберкулезом.
В Москве в конце декабря передавали, что на Дону уже собралась у генерала Алексеева большая армия в несколько десятков тысяч человек. Этому верили и этому радовались, но… выжидали. Выжидание очень многих не могло не стать явным; стало явным и то, что многие уехавшие из Москвы, оказалось, уехали не на Дон, а в места более спокойные и менее голодные. Тогда стали говорить о неясности положения на Дону, включая даже сомнения о сборе там армии.
Такое положение и настроение в Москве, как и в других городах, застали офицеры в январе и феврале, прибывшие по демобилизации армии с фронта войны. Обстановка не способствовала тому, чтобы они могли решиться ехать на Дон, и тем более еще и потому, что Алексеевская организация была вынуждена из‑за красного террора ослаблять свою деятельность. Нужно было быть добровольцем по духу, сметь отдать "приказ себе", чтобы дерзнуть ехать на Дон. И таковые находились. Их было очень мало.
* * *
В Саратов, к себе домой в начале декабря по фиктивному документу прибыл с фронта поручик Б. со своим вестовым Кузьмой. Там до него дошел слух: "На Дон!" Слух, отвечавший его чаяньям. И он немедленно отправляется в путь - по Волге до Царицына и далее по железной дороге через станцию Аихая на Новочеркасск. Распоряжается Кузьма:
- Вы больной, и я вас везу. Я буду разговаривать с большевиками. Как ни наряжай вас, а на солдата не похожи. Ну, запрячьте свое пенсне подальше. Авось сойдет, - ворчит Кузьма.
Поручик Б. благополучно доехал до Новочеркасска и был зачислен в 1–й Офицерский батальон.
* * *
В Тамбове офицеры посылают на разведку 18–летнего гимназиста на Дон, до которого из города прямой и сравнительно короткий путь. Гимназист возвращается, не доехав до Новочеркасска, с неутешительными сведениями: отсутствие порядка, с офицеров срывают погоны… Эти сведения поколебали решение офицеров: по их мнению, благоразумней несколько подождать, и это "несколько" растянулось до лета 1918 года. "Упущение времени смерти невозвратной подобно".
* * *
В Киеве, в конце декабря, анархия: большевики, украинцы–самостийники. Последние не лучше большевиков, к тому же ярые шовинисты. И те, и другие преследуют офицеров. Среди последних определенно говорят о формировании на Дону армии для борьбы за Россию. Будто бы генерал Корнилов уже там. Но говорят и другое, порождающее недоверие и сомнение.
Подполковник Плохинский давно уже таил в сердце "заговор" против большевиков и вообще против разрушителей русской государственности и, отбросив все пессимистические и пораженческие слухи, принял решение ехать на Дон. Собрав группу своих однополчан, он с ними трогается в путь. Ведет группу прапорщик Махнушка , произведенный в офицеры за боевые отличия. Ведет умело, сам производя разведку. Группе пришлось частью ехать на подводах, частью идти пешком, выбирая проселочные дороги. Наконец вся группа в 1–м Офицерском батальоне.
С декабря на железных дорогах, ведущих на Дон, уже лилась кровь, и особенно на главных: из Москвы, Харькова. Строгий контроль.
На станции Воронеж остановился поезд, переполненный людьми. В вагоны вошли красногвардейцы. Осмотр документов, багажа. Крики, ругань. Некоторым приказано выгрузиться. Около часа стоял поезд, но и половина пассажиров не была осмотрена. В момент отхода поезда к нему быстро направилось двое молодых в военной форме. Момент - и два друга лежали на платформе, заколотые штыками.
- Убили офицеров! - пронеслось по вагонам.
То же и на станции Волноваха и других. Десятки арестованных.
* * *
Военно–революционные комитеты на фронте с первого же дня своего прихода к власти воспылали особенно жгучей ненавистью к тем офицерам, которые, состоя в войсковых комитетах, до последнего момента говорили о необходимости продолжения войны до победы. Был отдан приказ арестовать таких офицеров.
Прапорщик Р. успел скрыться. Сделав несколько переходов, на одной из глухих станций он сел в поезд, идущий в Петроград. Прибыв туда, он связался с тайным центром, направлявшим офицеров на Дон. В Москве он еще раз меняет подложные документы и "форму одежды". Ему сообщают: путь на юг указать не могут, так как любое направление небезопасно. На каждом железнодорожном узле разная обстановка, и притом меняющаяся, учесть которую можно лишь на месте.
Офицер решает ехать не прямым путем, а боковым, через Брянск. Кстати, может быть, ему удастся увидеться с родными, живущими недалеко от него. В Брянске - усиленное внимание ко всем приезжающим и отъезжающим, облавы, проверки документов в городе. Надо немедленно скрыться и узнать обстановку. По знакомству найдено надежное место - тюрьма.
В тюрьме сотни арестованных, и каждый день прибывают все новые и новые. Среди них 30 чинов Корниловского ударного полка, захваченных в разных местах. Эти корниловцы сообщили новость: генерал Корнилов бежал из Быхова, Корниловский полк распущен, но его чины получили приказание пробираться на Дон. Сообщили они еще и о том, что всюду, на станциях строжайший контроль и арестовывают просто "по подозрению". Прапорщик Р. делает вывод: ехать от Брянска на юг опасно и решает: пробираться придется каким‑то более восточным путем, хотя он раньше и казался более опасным. Но… как выбраться из тюрьмы, охраняемой 50 красногвардейцами? Его знакомый начальник тюрьмы, "посадивший" его, но не могущий освободить без нужных документов, утешает каким‑либо благоприятным случаем.
Однажды вечером начальник тюрьмы сообщил прапорщику Р., что ночью на тюрьму готовится нападение с целью освобождения заключенных, и предлагает ему оказать помощь нападающим изнутри, причем он к этому времени отопрет камеры. Без единого выстрела охрана была обезоружена и заперта в камеры, а сидевшие в камерах и вместе с ними их освободители - офицеры и гимназисты - быстро скрылись.
Не раздумывая, прапорщик Р. направился на вокзал и сел в первый прибывший поезд. Этот поезд шел на Смоленск, то есть в противоположном задуманному им направлению.
В Смоленске спокойно. Там стояла польская дивизия, сформированная при Временном правительстве как воинская часть будущей свободной Польши. Прапорщик Р. встречается с соратниками и со своими освободителями из тюрьмы. Он не оставляет задуманного им решения, несмотря на отговоры друзей.
Через несколько дней, отдохнув, он едет на Тамбов. В Козлове пересаживается в поезд на Дон. Поезд набит пассажирами, контроль затруднен. Скоро Донская область - надежда проскочить.
Последняя станция - Кантемировка. Длительная остановка, строгий контроль, осмотр багажа…
- Выходи! - приказано прапорщику Р.