М. К. Морозова была немало сконфужена тоном Брусиловой. Когда та кончила, я спокойно ответила:
- Куда девались русские женщины - не знаю. Но на Дону места всем хватит, и работа для всех найдется, но конечно, кроме вас, госпожа Брусилова, и вашего мужа… Вам обоим место приготовлено в Смольном рядом с Лениным и Троцким. А я, хоть и полька, останусь там, на Дону…
Я вышла, простившись только с Морозовой. На душе было очень тяжело. Боже мой! А там‑то, на Дону, меня так убеждали вывезти Брусилова! Я сознавала, что в Брусилове и его жене я приобрела опасных врагов.
Из госпиталя Руднева - к Второвым. Меня приняла Софья Ильинична весьма холодно.
- Вы бы меньше к нам ходили, Марья Антоновна, за вами могут следить, подведете нас. Да и денег нет, и не дадим…
Что за незадачливый день, подумала я.
- Где же обещание, данное вами и вашим мужем, - обратилась я к С.И., - пожертвовать половину состояния, лишь бы спасти Россию? Вы забыли, верно, тот вечер, когда я приходила после сдачи Александровского училища. Тогда я спрашивала, поддержите ли вы нашу организацию материально. Вы ответили: "Да, начинайте, денег дадим сколько будет нужно". Помните?
- Помню, - ответила Второва, несколько смутившись.
- Так сдержите свое слово, дайте, что обещали, и я ходить перестану. Одно скажу вам, Каледин велел передать москвичам: "Давайте денег, не торгуйтесь, пока не поздно, а то ни ваших денег, ни вас самих не станет".
Второва потупилась:
- Хорошо, Марья Антоновна, приходите завтра, может быть, что‑нибудь придумаем.
От Второвой - к Гучкову, принявшему меня, как всегда, комплиментами по моему адресу. Я рассказала о положении на Дону, о моем разговор с Второвой. Гучков стал успокаивать:
- Не огорчайтесь, раз обещали, наверное дадут. Возможно, что сейчас нет денег…
- Деньги можно достать из банка, хотя бы через наш союз… Если бы я знала, что придется помощь выпрашивать, как милостыню, не начинала бы своей работы…
- Да, всему бывает конец, - согласился Гучков. - У меня тоже денег нет.
- Так на что же мы купим обмундировку и отправим новую партию офицеров? - спросила я.
- Будем надеяться, Бог поможет, - только руками развел Гучков, - а я чудес совершить не могу.
И он опять повторил излюбленную фразу: "У меня вся Сибирь на шее…"
- Вы все о чудесах говорите… Вижу, что придется дело бросить… Знаете что - вновь прибывающих офицеров и их семьи я буду направлять прямо к вам.
- Ну нет, - испугался Гучков, - этого вы не сделаете! Нельзя бросать… Необходимо ввиду усиливающегося террора вывезти из Москвы как можно больше офицеров…
- А деньги?
Гучков снова развел руками.
- Когда вы думаете обратно? - спросил он, помолчав.
- Вот видите, - заметила я, - только' приехала, а уж вы спрашиваете, когда обратно? Сами‑то хотя бы разок попробовали съездить на Дон.
- Да, да, знаю, все это тяжко. Приходите завтра утром, надеюсь, что‑нибудь раздобудем для вас.
Я передала на прощанье разговор мой с Брусиловым и его женою. Гучков казался потрясенным.
- Да, все меняется, Марья Антоновна. Когда Государь пожаловал Брусилову аксельбанты, стал он на колени и поцеловал Государю руку. А при Временном правительстве - пришел к Керенскому и, показывая на свои погоны, вздохнул: "Давят меня эти вензеля".
От Гучкова я ушла в комитет, по виду Андриенко я поняла, что там что‑то происходит неладное. На мой вопрос Андриенко ответил, что действительно все недовольны… Без денег нельзя браться ни за какое дело…
- А впрочем, Крылов объяснит, - кончил он. На заседании Крылов заявил:
- Марья Антоновна, ввиду того, что ваша работа затягивается, мы хотели поговорить сегодня с вами. У нас в комитете некоторые члены недовольны, что вам и Андриенко приходится часто ездить, рискуя жизнью, в ущерб вашему прямому делу - помощи пленным. Работая для создания новой армии, мы не должны забывать, что в плену более 3 000 000 солдат ждут помощи только от нас. Так работать, как сейчас, мы далее не можем. Каждый день все больше приходит офицеров, прося о помощи, но помочь всем мы не в состоянии; ни денег нет, ни одежды - все роздано. Хоть вы и скрываете, сами отлично видим, с каким трудом вы всякий рубль добываете. Буржуазия, на которую вы надеетесь, денег дать не хочет. Так пусть и пеняет на себя! Небось большевики только свистни - в зубах деньги понесет. Подумайте, у каждого из нас семья. Если раскусят нашу организацию, никому несдобровать. Что будет тогда с нашими семьями? Кто поможет? Не те ли, кто кричит о спасении России, ничем не желая пожертвовать? Вот мы и хотели все это выяснить. Видите, что делается, - добавил с отчаянием Крылов, - ну разве можно этим людям отказать, каким для того надо быть мерзавцем!
Боже, как изныла у меня душа! Крылов был прав, солдаты видели, с каким трудом я доставала каждый рубль, деньги пленных были тоже затронуты. Как могла я оправдаться перед солдатами? Оставалось только уйти.
- Выяснять нечего, господа. С первого дня моей работы я объявила вам, что уйду из комитета. Вы сами просили остаться и предложили свои услуги. Что касается денег, вы правы, очень трудно доставать их. Обеспечить каждого офицера хотя бы 2000 рублей я не могла, не получив суммы, обещанной Второвым. Вы знаете, он посулил было 100 000 рублей, а дал всего–навсего 22 500.
- Марья Антоновна, - перебил меня Крылов, - вспомните мое слово: и вас подведут эти господа. В лучшем случае - тюрьмы не миновать. Вот увидите, и для вас ничего не сделают. Все трусы они, нет патриотов в России. Не думайте только, Марья Антоновна, что и мы струсили. О нет! Мы‑то хотим работать, да без денег ничего не сделаешь.
- Чтобы не было неприятностей, - сказала я,- сегодня я состою в комитете последний день. - И, обращаясь к Андриенко, я спросила, будет ли он сопровождать меня на Дон.
- Как ездил с вами, так и буду ездить. Если это комитету мешает, могу уйти вмете с вами.
Солдаты молчали, видимо подавленные. Могла ли я сердиться на них? По существу, ведь они были правы.
Из комитета я поехала домой с мигренью. Обещая быть утром, я сказала собравшимся офицерам, что через день или два двинемся на Дон. В моей комнате оказалось много народу: офицеры, дети, старики. Что делать, неужели всех бросить? Они шли ко мне, зная, что я могу часами слушать их, что чувствую их нужду и всякое горе переживаю с ними… Со мной не нужны были прошения, которые разбираются в заседаниях; я понимала, что помощь требовалась немедленная. В Москве этого не учитывали: сытый голодному не товарищ.
Но видно, за испытания этого дня Бог захотел меня утешить. Дома передали мне пакет с 10 000 рублей и запиской: "Прошу принять скромную лепту на ваше великое и святое дело - спасение бедного офицерства. Русский человек".
Я так никогда и не узнала, кто был этот жертвователь. Совершилось прямо чудо! В такую решительную для меня минуту на ожидание мое откликнулась добрая душа человеческая…
Выдав документы и деньги отправлявшимся в одиночку на Дон офицерам и сделав все возможное для их семей, я осталась одна–одинешенька. Утешало меня только то, что я успела захватить с собой большое количество комитетских удостоверений, - ведь ввиду ухода моего из комитета, я могла и не получить их больше. Не с кем было посоветоваться. Домашние мои и без того огорчились, догадываясь, что я переживаю какую‑то драму. Я чувствовала себя совсем больной, легла рано спать - в первый раз за много дней - около 11 часов вечера. Скоро уснула. Утром пришел Андриенко, мой верный союзник. Принес бланки из комитета, всего было около 300 удостоверений.
- Я напечатал их вместе с Крыловым, - сказал он. - А сейчас пойдемте с вами в совет депутатов, авось удастся дело с мукой.
В совете к нам подошел какой‑то большевик, которому мы и представили наш мандат уполномоченных для переговоров об обмене муки на одежду и белье. Член совета отправил нас в комитет по продовольствию Москвы, находившийся там же в совете и состоявший исключительно из евреев. Андриенко показал нашу бумагу. Просмотрев ее, член совета решил:
- Очень хорошо. Продовольствия в Москве мало, мука нужна. Может быть, товарищи, вы могли бы взять 30 вагонов муки в обмен на мануфактуру?
- Да. Но как доставить муку? - спросила я. - Ведь не скрыть, что везем 30 вагонов с мукой; какие‑нибудь бандиты убьют нас и муку разграбят.
Член совета призадумался.
- И это правильно. Нынче все скоты, не люди. Но у вас есть вооруженная команда.
Мы поспешили согласиться.
- Хорошо, едем. Но привезти сразу 30 вагонов, вы сами понимаете, нет возможности. Будем провозить по 5-6 вагонов. Да и для этого нужна команда вооруженных солдат немалая.
- Отлично, отлично, - одобрил член совета, - нужные бумаги сейчас вам выдадут. Идемте со мной.
Мы попали в одну из комнат совета.
Не знаю, можно ли назвать ее канцелярией… Тут и шкафы, и пишущие машинки, и разбросанный сахар, и куски хлеба, и коробки от консервов. Ужасающая грязь и сор. Член совета приказал машинистке напечатать такие бумаги, какие мы сами укажем.
- Вы, товарищи, не говорите на Дону, что эта мука - для нас. Скажите, что на сухари для пленных. А то не дадут казаки, все - сволочь, которую вырезать надо.
Бумаги были написаны следующие: "Половцову. Новочеркасск. Комитет союза бежавших из плена солдат и офицеров согласен на обмен муки на мануфактуру и необходимые вещи. Уполномочены для переговоров товарищ Андриенко и председательница благотворительного отдела при союзе сестра Нестерович".
Вторая бумага гласила так: "Московский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов командирует товарищей Андриенко и сестру милосердия Нестерович на Дон за мукою для рабочего население Москвы, просит по пути все власти оказывать помощь товарищам Андриенко и Нестерович. Вагоны с мукою будет сопровождать команда бежавших из плена, с оружием".
Бумагу подписал за председателя какой‑то Циммервальд.
Получением таких документов открывалась новая возможность помощи офицерам. Мы почувствовали себя с Андриенко такими счастливыми, что и передать трудно. Отправились в комитет, где произошло бурное заседание: солдаты еще раз старались уговорить меня бросить работу, которая должна неминуемо окончиться для меня в лучшем случае тюрьмою. Я не спорила, но все же решительно заявила, что из комитета ухожу, о чем прошу сейчас же записать в протоколе заседания. Андриенко тоже заявил об уходе. Никакие уговоры солдат на нас не подействовали. Когда мы вышли из комитета, Крылов выбежал на лестницу и, схватив меня за руки, заплакал:
- Неужели, Марья Антоновна, мы расстаемся с вами?
- Да, Крылов, все в жизни кончается.
- А приходить к вам можно?
- Конечно, можно.
Андриенко пошел в команду подготовить офицеров к отъезду, а я поехала к Гучкову. Тот, как увидел меня, ахнул:
- Что случилось? На вас лица нет.
- Все кончено, - ответила я. - Ушла из комитета навсегда.
- Да не может быть, - поразился Гучков.
- Да, ушла и больше не вернусь. Говорила вам, что когда‑нибудь настанет конец. Вот теперь и пострадали офицеры.
- Нет, этого никак допустить нельзя. Это нужно исправить.
- Поздно. Не надо было допускать до этого.
- Значит, вы больше не будете ездить на Дон?
- Очевидно, нет.
- Что же будет с офицерами?
- Не знаю, я вас предупреждала, солдаты прекратят помощь.
- Марья Антоновна, приходите вечером, я что‑нибудь придумаю.
Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеров на Дон. Иначе сейчас бы сказал: "Вот какая вы ловкая" - и на этом бы успокоился. Нет! Пусть подумает…
От Гучкова я пошла к директору банка "Юнкер" Л. Дмитриеву. Дмитриеву были мы обязаны многим - не только наш союз, разросшийся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которых много сделал Дмитриев через комитет. Если бы не Дмитриев, не было бы и нашего союза. К нему я поехала на квартиру и все рассказала. В то время все банки уже были захвачены большевиками. Он выслушал меня внимательно:
- Да, мало кто учитывает положение России. Пойдите к Криво–шеину, я убежден, что он не откажет в деньгах. Нахожу, что вам необходимо вернуться в комитет. А вот пока что от меня на трех офицеров 600 рублей.
Я ответила Л. Н. Дмитриеву, что мне не хочется обращаться больше ни к кому - нет сил собирать милостыню.
- И все‑таки сейчас же пойдите в банк к Л. Г. Когану. Я совершенно уверен, что он поможет. Только не говорите, что я вас послал.
Я послушалась. Коган встретил меня очень радушно. Это был воспитанный и очень отзывчивый человек. Он сразу откликнулся на нужды офицеров:
- Хорошо, я постараюсь достать денег. Но сейчас это весьма трудно. У меня дома только 4000 рублей. Пока их и отдаю. Когда уезжаете?
- Завтра вечером.
- Так приходите завтра утром. Кое‑что, наверное, раздобуду. От Когана я поехала к Гучкову.
- Что, Н.И., получили деньги?
- Нет, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить? Я завтра сделаю.
Какая ирония! Он, видите ли, выйти не мог. А как же я‑то выхожу?
Не в первый раз со слезами на глазах выходила я из особняка московского "спасителя России". Ах эти спасители! Неужели не видят ужаса, что творится кругом? Не видят, как мучают офицеров? И сердца нет у них? И не видят, сидя в теплых роскошных квартирах, своего неотвратимого конца?
От Гучкова вернулась домой. Опять старались домашние уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеров из команды выздоравливающих. Были два брата поручики Треза (один впоследствии на Дону расстрелян большевиками). Пришли, наконец, какие‑то дамы, просившие спасти 15 юнкеров, которые прячутся в Павловской слободке и хотели бы на Дон. Одна из них бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последнего сына: и муж, и другой ее сын расстреляны. Я спросила несчастную мать, как попала она ко мне и обращалась ли в соответствующие организации? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами приехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали каких‑то рекомендаций. А пока что мальчиков могут каждую минуту расстрелять. "Знакомый офицер и направил меня к вам", - закончила она.
Горе матери было большое. В это время как раз пришел Андри–енко. Я дала ему тысячу рублей, поручила отправиться в Павловскую слободку с нашими документами и объяснить юнкерам, как ехать, дав им хотя бы по 75 рублей. Матерям я дала по 150 рублей. Андри–енко тотчас же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись.
Жена полковника Матвеева рассказала, как ночью ее с детьми выбросили из корпусной квартиры. Отправилась она к Н. И. Гучкову с просьбой устроить ее на время, хотя бы в сарае.
- Ну и что же Гучков? - полюбопытствовала я.
- Извинился, что места нет. А я, просидев до утра на улице, детей отвезла к одним знакомым на дачу в Ново–Георгиевск, сама же легла в больницу после неудачных родов.
Отъезд наш был назначен на 2 декабря. Андриенко сказал мне, что в одиночку поедет на Дон человек 40, а с нами оказалась команда до 60 человек. Мы прекрасно понимали, что ни муки не получим, ни мануфактуры не вывезем, - лишь бы людей вывезти! Пришел ко мне какой‑то полковник, начальник штаба Корнилова во время войны, принес важные бумаги для передачи Корнилову.
Утром 2 декабря я отправилась к Когану. Он, видимо, всей душой хотел помочь моей работе, но многого уже не мог сделать. От него я получила еще 7000 рублей.
Затем я поехала к Родченко, давшей мне тысячу рублей, от Родченко - к Гучкову, не давшему ни копейки, но зато попросившему меня препроводить его брату, в Кисловодск, и другим деятелям множество "важных" пакетов, запечатанных множеством печатей. Гучков говорил, что доставка этих пакетов важнее доставки офицеров… Он добавил, что Россия не забудет моей работы, хотя я и полька и т. д.
* * *
2 декабря, в 9 часов вечера, вооруженные новыми сопроводительными бумагами, мы уехали на Дон, забрав команду в 70 человек. Дорога на этот раз была невыносимо тяжела. Нам дали всего один товарный вагон, так что некоторым из нас пришлось разместиться в других вагонах. По всему пути валялись трупы офицеров, а в Воронеже были даже трупы расстрелянных рабочих, сваленные около станции. В Воронеже и Лисках встретились нам наши солдаты, оставили им по 500 рублей на человека и комитетские бланки.
- Многих из офицеров мы выручили, - рассказывали они.
Я знала, что это правда. Немало встретила я офицеров, пробравшихся в Новочеркасск только благодаря помощи этих солдат. Да и генерал Эрдели говорил мне, что офицеры рассказывали о каких‑то таинственных солдатах, помогавших офицерам на станциях.
В Новочеркасск мы прибыли только 6 декабря. Наша команда ушла частью в казармы Корниловского полка, частью - в Георгиевский полк, к Святополк–Мирскому, которого очень любили офицеры. Генерал Эрдели встретил меня, как всегда, радушно и сообщил, что несколько раз звонил М. П. Богаевский, спрашивал, когда я приеду, и просил сейчас же по приезде к нему.
- А как у вас дела?
- Плохо. Вот видите этот столб, - показал генерал в окно на телеграфный столб перед домом. - Боюсь, как бы на этом столбе не висеть вашему покорному слуге…
Я поняла, что на Дону творится неладное.
- Должен огорчить вас, Марья Антоновна, - закончил Эрдели, - многие из ваших офицеров убиты под Ростовом. Молодцы, дрались как герои.
Нервы не выдержали, я разрыдалась. Успокоившись немного, я спросила по телефону - у себя ли М. П. Богаевский, и пошла во дворец.
- Плохи дела, - печально сказал Богаевский. - Большевизм все усиливается, и не только на казачьих низах - неблагополучно уже и наверху… Сейчас будет Каледин. Вам, вероятно, придется съездить к Дутову - передать очень важные документы.
- Не знаю, смогу ли по нынешним временам пробраться к Дутову. Если и доеду, как вернуться?..
Ждать пришлось около часу. Каледин ласково обратился ко мне:
- Что же долго не было вас видно?
- Я несколько раз приезжала в Новочеркасск, но не решалась вас тревожить.
- Напрасно, всегда рад… - И тут же сказал о своем намерении послать меня к Дутову с важными сведениями: - Вы передадите ему на словах, что радиотелеграфный аппарат послан ему вчера, и такой силы, чтобы установить связь Оренбурга с Доном. Вы скажете также, что я возлагаю большие надежды на союз Украины с Доном, они должны объединиться и общими силами ударить на большевиков…
Но мне совсем не хотелось ехать.
- Вряд ли смогу я оправдать ваше доверие… Поездка потребовала бы двух недель и оторвала бы меня от моей прямой работы…
Тогда Богаевский предложил заменить меня кем‑то другим, воспользовавшись, однако, комитетскими документами.
- Долго ли еще предполагаете ездить в Москву и обратно? - спросил Каледин.
- Пока не поймают, - ответила я. Каледин рассмеялся:
- Боюсь, что ждать придется недолго…
Генерал Эрдели отнесся с большим интересом к моему посещению атамана. Я все рассказала.
- Хорошо сделали, что не согласились. Пора и вам отдохнуть, довольно мотались, пусть и другие поработают…