В этот день я успела еще побывать на кладбище и отслужить панихиду на могилах добровольцев. А на следующий день - обратно в Москву. Приехала 11 декабря утром.
С вокзала отправилась домой, а Андриенко - в комитет, где он еще находился на довольствии. Крылов знал о наших поездках; мы и не скрывали, по каким бумагам продолжаем ездить.
Положение в Москве ухудшалось с каждым часом. Умножались расстрелы офицеров. Все больше было желающих бежать из Москвы. Оставленные мною документы разошлись в несколько дней…
Опять наведалась к Гучкову… и опять клялся Гучков, что надеется на Сибирь, которая ему миллионы стоит. Но денег у Гучкова я уж больше не просила… От него я поехала в общество старообрядцев. Узнала, что старообрядцы послали на Дон около 5 000 000 рублей. Меня это изумило, Каледин говорил мне лично, что денег в казне донских войск нет, и разрешена даже - чтобы их добыть - продажа водки (очереди за нею стояли целыми днями, за бутылку платили, кажется, по пяти рублей). На мой вопрос, кому посланы деньги - Каледину или Алексееву? - старообрядцы ответили: Каледину. Я объяснила, что была допущена крупная ошибка, - Алексеев и так во всем зависел от войскового правительства. Но исправить ошибку было поздно. Впоследствии Богаевский говорил мне, что деньги пришли и часть отдана Алексееву.
От староверов я поехала к Когану, который выдал мне 6000 рублей, от Когана - к М. К. Морозовой, лежавшей в госпитале Руднева. Морозова сообщила, что она с несколькими дамами организовала комитет помощи офицерам и деньги есть.
- Вот и отлично, - сказала я, - я пришлю к вам сегодня же голодающую офицерскую семью, необходимо помочь.
- Видите ли, - возразила Морозова, - нужно еще собрать комитет наших дам и выяснить, кому помогать…
Этот ответ меня взорвал.
- Помогать семьям нужно немедленно - всем, кто за этой помощью обращается. Пока вы соберете ваших дам и устроите заседание, офицерские семьи с голоду умрут. Пора забыть о традициях дамских комитетов, а начать работать так, как этого требует жизнь!
Во время нашего разговора вошла госпожа Брусилова - невестка генерала Брусилова. Мы познакомились.
- Видите? Ваши лавры нам спать не дают, - протягивая руку, сказала Брусилова. Она мне понравилась сразу…
Утром на следующий день Крылов принес мне большую пачку удостоверений.
- Что, Марья Антоновна, муку привезли? - смеялся он. - Ну ездите, пока не пришлют из совета узнать, как обстоит дело с мукой. Сейчас‑то им не до муки, заняты расстрелами.
Крылов рассказал, что в комитет много приходит офицеров, многие и с деньгами. Просят снабдить документами для проезда на Дон. Есть офицеры, которых необходимо вывезти немедленно: большевики их ищут. Он просил меня ехать сегодня же.
Я заметила, что сапоги у него совсем рваные, и дала 250 рублей. Вскоре пришел Андриенко, прямо из команды, где все приготовил к отъезду. Он тоже утверждал, что ехать необходимо не откладывая. Мы так и решили. На этот раз собралось 35 офицеров.
К вечеру, разослав пособие и забрав оправдательные расписки, сделали мы все как всегда - лишь с той разницей, что доехали до Дона в двое суток. Эта поездка оказалась наиболее удачной. Устроилось так, что вагон прицепили к какому‑то быстрому поезду особого назначения, на Лиски.
15 декабря ночью, по приезде в Новочеркасск, выспались в гостинице, где у нас были постоянные номера. Утром на Барочной офицеры обрадовались, что я привезла патронов для револьверов, - на Дону их не было вовсе…
В тот же день мы выехали обратно.
* * *
Подробно описывать не буду последней моей поездки на Дон. В дороге ничего нового не случилось. Я попала с партией офицеров в Новочеркасск 23 декабря… Но тут я застала огромные перемены. Генерал Эрдели покинул свою должность, а на его месте оказался генерал Романовский. Полковник Дорофеев уехал в Крым, будто бы для организации там отделов армии. Георгиевский полк собирался в Ростов. На Барочной появилось много новых лиц, старавшихся устроиться в тылу, что вызывало большое неудовольствие старых добровольцев. Между тем в Новочеркасск прибыли Лукомский и Деникин.
Передав списки полковнику Васильеву и капитану Остафьеву и попросив их сообщить офицерам, что все их просьбы исполнены, я ушла к себе в гостиницу. Через час пришел ко мне генерал Эрдели.
- Что же, Марья Антоновна, были на Барочной?
- Да, была. Но так пугает меня то, что я там видела и слышала… Нет больше одной семьи на Барочной…
Мы обедали с генералом и Андриенко в моем номере. Не успели еще кончить, как пришел за мной кто‑то из офицеров и сказал, что ждут меня офицеры на Барочной. Не доев обеда, я ушла с Андриенко; генерал Эрдели обещал зайти еще раз вечером.
На Барочной ждала меня целая толпа офицеров; я не могла понять, что случилось… Полковник Козин обратился ко мне с речью:
- Мы собрались, чтобы вас поблагодарить, сестра Нестерович, за все сделанное для нас и наших семей. Те, кто останутся живы, никогда не забудут. Вчера состоялось собрание, на котором избраны делегаты. Их ждет генерал Алексеев. Он просил и вас прийти с ними.
Я хотела было уклониться от этого визита, но делегация убедила меня: просьба генерала Алексеева должна быть исполнена. Мы отправились - капитан Остафьев, поручик Кноринг и я.
Генерал Алексеев принял нас в своем маленьком рабочем кабинете. Беседы нашей передавать не буду, все время говорили обо мне и о моей работе. В заключение кто‑то обратился к генералу Алексееву:
- Ваше Высокопревосходительство, то, что сделала Марья Антоновна, еще больше закрепило офицеров за армией; убедившись, что наши семьи обеспечены, мы можем целиком принадлежать армии.
Алексеев, когда офицеры кончили, встал, подошел ко мне и протянул мне обе руки:
- От имени несчастного, гонимого, измученного офицерства и их брошенных семей благодарю вас, Марья Антоновна!
Затем он написал письмо в Москву к тузам финансового мира, в котором поручал мне сбор денег на армию.
От Алексеева я поехала к Богаевскому. Думала ли я тогда, что ни с тем, ни с другим больше никогда не увижусь? Что честный и любящий Россию вождь русской армии уже обречен, что Богаевский вскоре погибнет от руки русских братьев такой жестокой смертью!
- Атаман Каледин жалеет, - сказал мне Богаевский, - что не может принять вас. Сейчас идет важное совещание, на котором и я должен быть, но мне необходимо еще поговорить с вами и кое‑что выведать от вас.
Он интересовался главным образом казачьими полками, стоящими в Черткове: перешли ли они на сторону большевиков? Я передала все, что знала о казачьих полках в Черткове, отличавшихся небывалой жестокостью. Богаевский покачал головой:
- Да, плохо. Страшно за атамана! - И он добавил: - Атаман просил предупредить вас быть как можно осторожнее. Среди казаков вас хорошо знают…
Во дворце была тишина, не предвещавшая ничего доброго. Сердце сжималось от горьких предчувствий. Богаевский сказал на прощанье:
- Желаю вам счастливо выйти из всей этой истории и почить на заслуженных лаврах. Насколько вы счастливее нас! Отечество наше гибнет, и в этой гибели мы сами виноваты. А ваше - воскресло…
Богаевский проводил меня. В тот день мы простились навсегда. Как известно, вскоре он был расстрелян своим же собственным учеником Антоновым.
В гостинице меня ждали генерал Эрдели и Андриенко. Генерал только подтвердил слова Богаевского, что очень плохо:
- Привезите в следующий раз тысячи три бланков с печатью вашего комитета - пригодятся.
Поужинав с нами, генерал ушел и обещал зайти завтра. Только я улеглась, как постучал поручик Кузьминский. Пришлось встать и принять его. Я видела его в первый раз.
- Я пришел просить вас о спасении моего отца, - начал он, - привезти его сюда на Дон.
- Где же ваш отец? Кто он?
- Отец в Минске. Он был помощником коменданта города - полковник Кузьминский. Если не убили, то он в Минске до сих пор. Умоляю, спасите отца!
Я успокоила его, как могла. Обещала вырвать отца у большевиков. Утром пришлось купить Андриенко штатское платье. По лицу его я поняла, что он должен что‑то сказать мне, но боится.
- Что с вами, Андриенко?
- Марья Антоновна, я не хочу, чтобы вы считали меня подлецом. Но честное солдатское слово, ездить с вами нет больше сил. Пора к себе, на родину. Там - жена, дети. Ради Бога, отпустите меня.
- Андриенко, родной мой, конечно, отпущу. Вы то свой долг исполнили до конца. Сегодня поедем вместе до Аисок, а там простимся.
- Я в Москву, а вы пробирайтесь домой, на Украину. Пришел генерал Эрдели и сказал, что Алексеев просил передать мне привет и пожелание счастливо вернуться, что много говорили обо мне и т. д.
- Знаете, Марья Антоновна, большая ошибка, что все собирают деньги для Дона, что генерал Алексеев не получает денег лично. Москвичам как будто невдомек, что донские казаки одно, а Добровольческая армия совсем другое…
Вошел полковник Барканов поздравить меня от имени офицеров с Рождеством и просил не уезжать в первый день праздника. Пришли еще офицеры Корниловского полка с поздравлениями. Оба мои номера наполнились офицерами. В их среде я чувствовала себя счастливой, столько они оказывали мне тепла и внимания.
Потом мы с ним обедали на Барочной. Подали щи и кашу, но было так хорошо за этим обедом, так радостно! Далека я была от мысли, что этот обед окажется для меня последним на Барочной. Андриенко тут же простился с офицерами.
25 декабря я уехала в Москву. В Лисках рассталась с Андриенко, плакавшим как ребенок. Но каково же было удивление мое в Лисках, когда вдруг вижу - капитана Карамазова и еще одного текинца из Новочеркасска.
- Куда вы? - спрашиваю
- Генерал Эрдели приказал сопровождать вас в Москву.
- Господи, зачем? Не нужно, возвращайтесь, сама доеду.
Но все было напрасно. Между тем в Лисках шли митинги, и из них можно было заключить, что большевики будут наступать на Новочеркасск в первых числах января. Еще раз попробовала я убедить Карамазова вернуться на Дон.
- Нет, Марья Антоновна, если бы даже расстреляли. Пусть. Умру за вас.
Господи, это и случилось! По приезде в Москву, Карамазова поймали и расстреляли, найдя под его солдатской шинелью френч с офицерскими погонами. Сестра его сошла с ума.
* * *
В Москву я приехала 1 января. Теперь уже непрерывно, день и ночь, расстреливали офицеров и интеллигентов как врагов народа. Всюду было полно вооруженных негодяев. Представители этих шаек были по большей части евреи. На улицах, кроме вооруженных рабочих, не было никого.
Из дому я поехала к Гучкову сообщить о положении на Дону и о том, что армия будет пробиваться на Кубань. От него я прошла к председателю биржевого комитета, показала ему все свои бумаги и последнее письмо генерала Алексеева о том, что он никого не уполномочивал собирать деньги на Дон, что часто люди, собирающие деньги, устраивают свое личное благополучие.
Председатель комитета снял копию с этого письма. Мне советовал обратиться в Военно–промышленный комитет к секретарю Урину.
Этого Урина я хорошо знала, да и он меня. Застала я его на Варварке, в доме купеческого общества. Просмотрев мои бумаги, Урин позвонил кому‑то по телефону и, попросив прийти на следующий день утром, тоже снял копию с письма генерала Алексеева.
Возвращаясь домой, на Красной площади я невольно задержалась. Шел митинг. Толпа состояла из рабочих и солдат. Я прислушалась к речам ораторов, все больше евреев–большевиков. Были и возражавшие им солдаты, слышались и слова в защиту офицерства. Но явно побуждали крики изуверов–насильников. Народ сходил с ума.
С тяжелым чувством пришла я домой. Тут застала офицеров, желавших ехать на Дон, и поручика Закржевского, присланного ко мне офицерами Польского легиона, который тогда формировался в Москве. Если не ошибаюсь, в польских частях тоже произошел раскол: некоторые солдаты–легионеры перешли на сторону большевиков, и их офицеры были в большой нужде, почти голодали. Поручик Закржевский принес список 27 офицеров. Я дала ему 2700 рублей и 27 удостоверений нашего союза. Закржевского я хорошо знала, он был членом нашего союза. Но денег у меня не было для отправки офицеров на Дон. Я пошла к себе в домовой комитет и заняла 3500 рублей.
На другой день я направилась к Урину. Он взялся сейчас же познакомить меня с одним лицом, у которого есть деньги для Добровольческой армии. Когда я спросила - кто это лицо, Урин ответил, что назвать его не может и что не называл ему и моей фамилии. Отправились. Вижу вывеску товарищества Оловянишникова.
- Куда вы? Я уже была у Оловянишникова. Он грубо отказал.
- Нет, Марья Антоновна, Оловянишниковых много. Чем вы рискуете?
Мы вошли в огромный кабинет. За столом сидел Оловянишников, тот самый, у которого я была.
- А–а, вы все еще попрошайничаете, - встретил меня Оловянишников, - ведь я просил вас передать Алексееву, чтобы к нам за деньгами не присылал. Денег не дадим.
И долго еще он продолжал меня отчитывать.
Я поняла, что он прежде всего был против генерала Алексеева. Говорил резко, грубо. Типичный хам с миллионами, заработанными на поставках армии во время войны. Желая прекратить поток его речей, я встала, поклонилась и, не подавая руки, вышла из комнаты. Через минуту за мной вышел Урин. Видя слезы на моих глазах, он извинился:
- Не знаю, право, ума не приложу, почему это он так настроен против Алексеева?
Дома я все рассказала текинцу, приехавшему с капитаном Карамазовым и проживавшему у нас. Текинец сорвался и хотел немедленно "резать" Оловянишникова. Едва отговорила.
Весь день я просидела дома от усталости. Горлом опять шла кровь. Часов в 11 ночи - мы уже спать было укладывались - кто‑то резко позвонил. Все перепугались, думали - обыск. Но оказался… офицер с письмом от генерала Алексеева.
"Убедительно прошу, Марья Антоновна, исполнить следующее, - писал генерал Алексеев, - ввиду событий в Одессе и Севастополе и ожидающейся поголовной резни офицеров, очень прошу вас послать в эти города, через верных людей, как можно больше удостоверений и денег, чтобы помочь офицерам бежать оттуда к нам в армию".
Поручение было настолько важно, что требовало немедленного исполнения. Рано утром я бросилась к Н. И. Гучкову. Помню, что и в этот раз мы повздорили, так как, несмотря на письмо генерала Алексеева, Гучков продолжал долбить, что денег нет, что своих не даст, что всему бывает предел и т. д. Наконец я пугнула Гучкова:
- Хорошо, в таком случае поеду на Дон и передам всем офицерам, что вы, капиталисты, денег дать не хотите. Списки офицерских семейств верну офицерам и скажу, что и семейств их вы обеспечить отказываетесь.
- Но вы не имеете никакого права так поступать, - заволновался Гучков.
- Что же прикажете мне делать? Обманывать офицеров, что их семьи накормлены? Нет! Пусть Добровольческая армия знает правду о "спасителях России"…
- Нет, Марья Антоновна, вы этого не сделаете, денег я постараюсь достать в течение трех–четырех дней.
- А как же быть с деньгами, которые просит выслать генерал Алексеев в Севастополь и Одессу?
- Ну, это не так спешно, вышлем позже. Вы такая горячая, все хотите, чтобы делалось немедленно.
- Может быть. Но вы доведете дело до того, что вырежут всех офицеров, а потом примутся и за вашего брата.
- Ну вот: списки семей оставьте у себя на квартире. Ведь своим домашним вы доверяете?
- Безусловно.
- Деньги я пришлю к вам на квартиру.
- Дайте честное слово, что пришлете!
- Да, да, даю честное слово.
От Гучкова - к Когану. Прочитав письмо Алексеева, он сказал, что я права и нельзя откладывать ни на один день. Необходимо сейчас же выслать деньги в Одессу и Севастополь, особенно в Севастополь, где такая масса офицеров. Добрейший Коган принес мне 7000 рублей. Потом я вернулась домой, где меня ждал поручик Закржевский. Он дал мне расписки офицеров Польского легиона на только что полученные деньги. Я заплатила мой долг домовому комитету. Осталось около 5000 рублей. Ну что можно сделать на эту ничтожную сумму? Я попросила домашних одолжить мне несколько тысяч. Согласились. Кто‑то прислал еще тысячу Так собралось у меня всего 17 000 рублей.
Пришел поручик Савицкий, о котором так хорошо отзывались офицеры в Новочеркасске, тоже с письмом от генерала Алексеева. Я дала ему 250 удостоверений и 10 000 рублей и отправила в Одессу с письмом к одному из членов нашего комитета, имевшему в Одессе сапожную мастерскую. Вскоре я узнала, что Савицкий благополучно добрался до Одессы и при содействии члена нашего комитета организовал там бегство офицеров.
В то время в Одессе произошла резня офицеров под руководством Муравьева. На кораблях "Аврора" и "Алмаз" помещался морской военный трибунал. Офицеров бросали в печи или ставили голыми на палубе в мороз и поливали водой, пока не превратятся в глыбы льда… Тогда их сбрасывали в море.
В тот же день вечером я отправила знакомую в Минск за полковником Кузьминским, дав денег на дорогу и документы. Самой пришлось лечь в постель: кровь горлом и температура… Доктор велел лежать, да и сил не было. Это состояние продолжалось около недели.
5 января я послала генералу Алексееву письмо с извещением, что его поручение было немедленно исполнено.
Вместе с Крыловым пришли рабочие из артиллерийских московских складов и заявили:
- Мы, сестрица, против того, что сейчас творится в России. Если дальше так - править нами жиды будут… Предлагаем, сестрица, продать вам кольтовские пулеметы по 300 рублей за штуку. Сколько хотите!
- Марья Антоновна, - добавил Крылов, - не сформировать ли из нашей команды карательный отряд, будто против добровольцев, с тем чтобы отправиться, вооружившись пулеметами, в сторону Новочеркасска, а там перейти к дроздовцам? Начальником отряда и я готов…
Я в ту же минуту вскочила с постели, поехала к Гучкову и рассказала об этих планах.
- Все хорошо, да денег нет, - вечным припевом отозвался Гучков. Так ничего и не вышло.
6 января прибыл из Новочеркасска капитан Козин со своим денщиком, оба сибиряки. Капитан заявил, что пробирается в Сибирь, что на Дону все должно провалиться.