Первый раненый в нашем взводе - старший гардемарин Сербинов, в плечо. Потом ранен мой однокашник Карцев в живот и руку. Старший гардемарин Дьяков и я с трудом доносим его до перевязочного пункта и бегом возвращаемся назад.
Большевики пускают в ход артиллерию. Обстрел сперва редкий, очевидно из одного орудия с яхты "Колхида", стоявшей на Дону. Снаряды ложатся далеко за нами, у железной дороги. Потом обстрел усиливается, и снаряды ложатся ближе. Один снаряд разорвался совсем рядом, и я вижу, как задрыгался завалившийся старший гардемарин Клитин. Следующий снаряд - это уже для меня.
Прихожу в себя в госпитале, в Новочеркасске, с мучительной головной болью. Левая рука как свинцовая, еле двигается. Жена атамана Каледина обходит раненых и благословляет их маленькими серебряными солдатскими крестиками.
Восстание подавлено. Убитых уже похоронили. Идут разговоры о переводе нас в освобожденный Ростов.
Так, в первом бою, произошло боевое крещение первой части будущей Добровольческой армии, 27 ноября 1917 года, под Нахичеванью на Дону.
А. Векслер
ШТАБС–КАПИТАН В. Д. ПАРФЕНОВ - ПЕРВЫЙ КОМАНДИР ОСОБОГО ЮНКЕРСКОГО БАТАЛЬОНА
В ноябре этого года исполнилось 55 лет зарождения Добровольческой армии и первой ее части, Особого Юнкерского батальона. По этому случаю мне хочется вспомнить и об его первом командире, л.‑гв. Измайловского полка штабс–капитане Василии Дмитриевиче Парфенове.
Впервые я услышал о нем в самом начале сентября семнадцатого года, вернувшись в Морской корпус после летнего отпуска. От старших гардемарин, приходивших к нам в роту, мы узнали о существовании монархической организации, связанной с Союзом казачьих войск, а также о том, что в этой организации вербовка кадет и юнкеров поручена молодому гвардейскому офицеру. Несколько моих однокашников, и я в их числе, сразу же вступили в эту организацию, и очень скоро нас представили штабс–капитану В. Д. Парфенову, который на нас, мальчишек, произвел очень сильное впечатление: совсем молодой, лет 25, с Георгиевским солдатским крестом 1–й степени. Позже мы узнали о нем следующее: перед войной, будучи сыном очень богатых родителей, он увлекался коннным спортом и, по–видимому, на этой почве сошелся со знаменитым скакуном л.‑гв. Измайловского полка полковником Руммелем, что и повлияло на его решение при объявлении войны поступить добровольцем в л.‑гв. Измайловский полк, в команду конных разведчиков. Своей исключительной храбростью он заработал все четыре Георгиевских креста, причем крест 1–й степени ему пожаловал сам Государь и за боевые отличия произвел его в офицеры. Оставленный в полку, он в семнадцатом году был уже штабс–капитаном.
Естественно, что такой офицер не мог остаться равнодушным к происходящим событиям, и при первой же возможности он принимает деятельное участие в организации борьбы и с керенщиной и с большевиками. Сразу же после неудачного сопротивления юнкеров в Петрограде, в частности во Владимирском военном училище и в Инженерном замке, он налаживает отправку юнкеров и кадет на Дон. 5 ноября и наша группа получила предписание на следующий день (6 ноября, день праздника Морского корпуса), получив подложные документы и деньги, пробираться в Новочеркасск. 9 ноября утром мы приехали в Новочеркасск, где на вокзале нас встретили ранее приехавшие юнкера, которые и направили нас на Барочную улицу, № 38. Сюда стекались юнкера и кадеты со всей России.
Числа 12–го или 13–го приехал и штабс–капитан Парфенов. Когда нас собралось около трехсот человек, под его командой был сформирован Особый Юнкерский батальон. С Барочной нас перевели в бараки запасного госпиталя на окраине города, где усиленными занятиями за несколько дней из нас сделали настоящую строевую часть, что мы очень скоро и доказали, разоружив два запасных пехотных полка, стоявшие недалеко от наших бараков. Утром рано нас рассыпали цепью вокруг их расположения. Штабс–капитан Парфенов с двумя ординарцами–юнкерами отправился в самую гущу митингующих "товарищей" и потребовал от них немедленно сносить все винтовки, пулеметы и патроны на площадь. Вскоре мы увидели, как солдаты стали бегом исполнять его приказание. Вызвав из цепи нескольких юнкеров и оставив их охранять отобранное оружие, штабс–капитан Парфенов медленным шагом вернулся к батальону.
До 25–го никаких особых происшествий не было. 25–го разнесся слух о большевистском восстании в Ростове. Наш батальон в спешном порядке перевели в помещение Новочеркасского военного училища и вечером 26–го, погрузив в вагоны, повезли в сторону Ростова. На рассвете 27–го наш эшелон подошел к станции Нахичевань, где был обстрелян. Поезд остановился, и штабс–капитан Парфенов, первым выскочив на перрон, скомандовал, чтобы мы выбегали из вагонов, и сразу же повел нас в атаку на засевших в Балабановской роще большевиков. Все это произошло с такой быстротой, что сидевшие в канаве (окопе) красные этот окоп бросили и стали поспешно отходить в сторону Ростова.
Это был первый бой Добровольческой армии. Через три дня, с подошедшими казачьими частями, Ростов был взят, и восстание подавлено.
Вскоре после этого боя для Юнкерского батальона, во главе с его лихим командиром, настала почти беспрерывная боевая страда в отряде полковника Кутепова. Нашего командира мы все, без исключения, очень любили, гордились им и безгранично в него верили. Когда же перед 1–м Кубанским походом, по высшим соображениям, штабс–капитан Парфенов был заменен генерал–майором Боровским, для многих из нас это было настоящей драмой.
По возвращении из первого похода штабс–капитан Парфенов временно покинул Добровольческую армию и поступил в формирующуюся с открыто монархическими целями Астраханскую армию. Когда же стал формироваться в Добровольческой армии Сводно–Гвардейский полк, куда вошли и измайловцы, штабс–капитан Парфенов вернулся в свой родной полк.
В это время я совсем потерял его из виду и только после новороссийской эвакуации, на набережной Феодосии, я опять с ним встретился. Трудно описать то радостное чувство, которое я испытывал, увидев его. Как родного, он обнял меня, и мы вместе очень хорошо провели вечер. В этот момент я никак не думал, что эта наша встреча была последней. Но действительно больше я уже его никогда не видел..
Незадолго до оставления Крыма я узнал, что Василий Дмитриевич, произведенный в полковники, получил в командование пехотный полк (к сожалению, не помню какой). По дороге в этот полк он был захвачен прорвавшимся красным конным отрядом и зарублен.
Так прервалась жизнь этого совершенно исключительно доблестного офицера, безгранично преданного своей Родине и Армии, память о котором я бережно храню уже больше полувека.
Д. Свидерский
ПОХОД К ЛЕДЯНОМУ ПОХОДУ (продолжение)
Кое‑как под краном в вокзальной уборной умыв свою физиономию, не мытую во время путешествия, я с наслаждением привел себя в приблизительный порядок. Вышел с вокзала на свежий и бодрый морозный воздух. Прямая и широкая улица, поднимаясь в гору, подходила к ведомственному собору, которым я залюбовался.
Я был переполнен каким‑то необъяснимым внутренним блаженством; кончились, наконец, мои мытарства, кончились все опасности пути. Я уцелел! Я тут, куда так стремился! Здесь где‑то генерал Лавр Корнилов!
И вдруг встал в голове вопрос - где же я найду генерала Корнилова? Или где же искать тех, кто мне поможет найти его?! Вернулся на вокзал, где заметил на стене небольшой лист бумаги, а на нем нарисованный трехцветный флажок. Читаю: "Батальон полковника князя Хованского. Принимаются добровольцы. Барочная улица, № 2". Вот и ответ мне! Выскакиваю с вокзала, нахожу бравого бородатого "дядю" с чубом и лампасами и прямо хватаюсь за него:
- А ну, дяденька, где тут у вас Барочная улица?
- А вот, гони прямо аж до Собора, поверни на низ и гони прямо на низ, аж до самой Барочной!
Поблагодарив дяденьку, я "погнал" быстро к Собору, а потом вниз. "Догнал" быстро и до Барочной и нашел номер 2. Большое здание белого цвета, бывшее или училищем, или лазаретом. У входа стоит часовой - и вопрос, краткий, но строгий:
- Чего надо? Отвечаю:
- Приехал с фронта. Хочу поступить!
Часовой позвонил, и через короткое время вышел полковник. Я повторил ему, зачем я пришел сюда.
- Пожалуйте со мною!
По дороге внутрь и на второй этаж он расспросил меня и обо мне лично, и о моем пути до Новочеркасска. Привел меня к комнате номер 8, пропустил вежливо вперед. За письменным столом сидел капитан–артиллерист. Полковник, дежурный по караулам, откланялся и ушел. Капитан очень любезно подал мне руку и, усадив около себя, предложил подробно рассказать: кто я, откуда и зачем я здесь. Узнав, что я - артиллерист 76–й артиллерийской бригады, он был очень обрадован, так как в нашей бригаде было несколько офицеров, с которыми он кончал Михайловское артиллерийское училище и которых я, конечно, хорошо знал. Наша беседа здорово затянулась, и, наконец, мы приступили к делу.
- Вы поступайте пока к нам в батальон, так как наша артиллерия еще только формируется, а потом мы вас отправим в какую‑либо батарею.
На мой пытливый вопрос:
- А можно ли как‑нибудь увидеть самого генерала Корнилова? - он сказал, улыбнувшись и похлопав меня по плечу:
- Конечно, когда‑либо увидите, и не раз! А теперь я проведу вас в комнату номер 7, к офицеру нашей разведки, которому нужно, чтобы вы рассказали подробно о вашем пути сюда.
В комнате номер 7 я сперва разглядел за письменным столом молоденького миловидного блондинчика–офицера, одетого с иголочки. На блестящих золотых погонах заметил две звездочки, а на кителе и на… пышной груди офицерика - значок Военного Александровского училища.
От неожиданности на моей физиономии, должно быть, ясно выразилось недоумение и глупейшая полуулыбка, так как Мадемуазель Начальство, строго сдвинув свои бровки и очень сухо ответив на мой вежливый поклон, предложила садиться на… самый отдаленный от нее стул. А миляга капитан, коротко сообщив подпоручице обо мне, откланялся и вышел, уже у двери лукаво подмигнув мне левым глазом.
Очень миловидное "начальство" приказало мне как можно подробней рассказать все мое путешествие с фронта до самого Новочеркасска, кое‑что отмечая на бумаге. Мой рассказ, должно быть, смягчил строгое сердечко подпоручицы, и мне было предложено сесть рядом. А в конце моего долгого повествования мы были друзьями!
Мило улыбаясь, "начальство" повело меня вниз, сдало в третий взвод командиру взвода, полковнику, а на прощанье даже подало мне ручку, мило сказав:
- Ну, увидимся еще!..
Полковник, командир нашего временного взвода (в котором были, кажется, чины всех родов оружия, кроме пехоты), ознакомившись со мною, предложил мне свободную койку рядом с артиллеристом, поручиком Семенюком, и пожелал мне до обеда (12 часов) хорошего отдыха. Коротко поговорив с поручиком, я завалился на свою койку и через минуту спал как убитый!..
Энергичная встряска заставила меня открыть глаза и некоторое время недоумевать: где я? Что со мной? Кто и чего от меня хочет?! Наконец, соображаю, что будит сам полковник, начальник караула, так как меня уже назначили в караул. Я прямо взмолился:
- Да я в карауле сейчас же опять засну! Дайте же мне хоть выспаться!..
- Никаких отговорок! - отчеканил полковник. - Но я дам вам самый легкий пост.
Караул состоял из 30 человек. Каждый получил по японской винтовке со штыком, по 2 патронташа патронов и по 4 гранаты раз–мером как апельсины, со шпеньком–запалом и теркой, надеваемой на рукав. Зажигать гранату, как серную спичку!. Три пулемета с пулеметчиками; один в здании против входа, один в воротах дома и один во дворе. Такой усиленный караул объясняется очень тревожным положением в городе.
Когда наш караул сменял прежний, то полковник повел меня в прихожую и там заменил мною часового, который стоял 4 часа. С улицы в дом была массивная дверь, около которой был всегда часовой, мерзнувший на холоде по часу или два. Дверь вела в небольшой тамбур, где тоже стоял часовой. Из тамбура дверь в прихожую, шагов 20 длиной, которая вела к широкой лестнице во второй этаж, к канцеляриям. Из прихожей налево была дверь в столовую и из нее - в наш временный 3–й взвод.
Полковник, объясняя мне мои обязанности, сказал: - Вот на стене висит таблица, на ней три вида пропусков: номер 1 - по этим пропускам вы будете пропускать наружу; и 2 - по этим вы будете впускать в дом, а номер 3 - по этим вы будете впускать и выпускать беспрепятственно. Никого и ни в коем случае без пропусков никуда не пропускать! В случае чего звоните в этот звонок ко мне! Вы хоть и артиллерист, но… точное исполнение обязанностей часового тоже должны знать! - И "точное начальство" покинуло меня…
Уже минут через десять я стал чувствовать, что мои веки начинают смыкаться, что абсолютно противоречило "точному исполнению служебных обязанностей"… Стал усиленно шагать, заучивать почти наизусть пропуска и… пуговку звонка. Хотел было завязать хоть мимические сношения с часовым–юнкером в тамбуре, но на мое приятельское подмигивание через стекло юнкер строго посмотрел на меня и… отвернулся! Прошло несколько человек наружу и несколько внутрь, и все были с пропусками. А… время как будто стоит на месте, и сон одолевает все больше и больше… А как подумаешь, что до смены караула остается еще целая вечность, то… на душе становится совсем кисло… Но часам к четырем, после обеда, случилось со мной такое, что я до самой старости не могу вспоминать это спокойно.
Здесь я позволю себе вернуться далеко назад, заглянуть в мою раннюю молодость, в мои ученические годы. Уже с 10 лет я, потеряв родителей, был предоставлен самому себе, так сказать, "воспитывал сам себя". Читая запоем все, что попадалось в руки, в особенности Майн–Рида, Фенимора Купера, Луи Буссенара, Дюма, капитана Марриэта, Станюковича, а потом и Ната Пинкертона, Шерлока Холмса и прочих в этом роде, я сам стал не таким, как все мои сверстники. И в особенности после одного "чрезвычайного" случая мои товарищи говорили мне: "Ну что ты за человечина такая, черт тебя забери. Все крутом люди как люди, все у них нормально, а вот ты - совсем наоборот, вечно у тебя какие‑то случаи, недоразумения и "анекдоты"!"
Случай этот, "мой анекдот", произошел, когда я был еще в 4–м классе нашей реалки. К нам в уездный городишко должен был приехать один очень известный в округе Архиерей. Весь город заволновался приготовлениями к его приезду. Наше училищное начальство и еще более! Уроки, зубрежка были по боку, а нас всех - и малышей, и далее старшеклассников - стали усиленно обучать "приличным приемам": как кланяться Архиерею, подходить к нему под благословение и как уходить от него. Наконец, Архиерей прибыл в город и, как и ожидалось, прямо с вокзала к нам в училище на молебен. Конечно, все мы, ученики, уже были выстроены поклассно в актовом зале, во главе со всем учительским персоналом в вицмундирах, треуголках и при шпагах.
Вместе с Архиереем в училище прибыло и много наших отцов города и властей. Начался торжественный молебен, и я, как всегда, был зачарован прекрасным пением нашего училищного хора. По окончании молебна Архиерей поманил к себе нашего директора и изъявил желание поближе познакомиться с учениками. Наши преподаватели и надзиратели разбежались по классам и стали руководить очередями. Мой 4–й класс был приблизительно посередине зала. Подходить к Архиерею первыми стали малыши, до нашего класса оставалось еще немало времени. Конечно, я, стоя между Сухорцевым и Рупрехтом, уже "зацепился языками" с Рупрехтом о сегодняшнем событии. А очередь к Архиерею шла… Владыка каждого благословлял, некоторых задерживал, что‑либо говорил или спрашивал. Каждый отпущенный Владыкой ему кланялся, шаркал ножкой, все по "приличным приемам", и мимо нашего строя уходил к себе в класс.
Только я стал что‑то доказывать Рупрехту, почти оборотясь к нему, как он неожиданно толкнул меня в бок и прошипел: "Скорее! Уже твоя очередь!" В ужасе оглядываюсь и вижу, что у Владыки Сухорцев уже откланивается "приличными приемами"!.. Спешно подхожу к Владыке, вспоминая лихорадочно все "приличные приемы"… вижу ласковую улыбку его, вижу, что Владыка протягивает ко мне руку (а у меня совсем отшибло из памяти - что это значит?), мелькает в сознании: "Я должен что‑то делать!" - и я… вежливо пожимаю руку Владыке, низко ему кланяюсь и отчетливо шаркаю ножкой, как и принято "вежливому мальчику"! Владыка задержал мою руку, улыбнулся еще больше, покачал головой и говорит:
- Вот ты какой бедовый! Ты подожди! Как твое имя? А, Даниил! Очень славное имя. А знаешь, что твое имя значит?
- Знаю, - храбро отвечаю я.
- А ну, скажи!
- Даниил значит "раб Божий", - отвечаю.
- Да, молодец! - И, держа мою руку теперь левой рукой, правой благословляет меня: - Ну, иди себе с Богом! - и отпускает меня.
Я снова проделываю все "приличные приемы" и быстро стараюсь проскочить к дверям из зала, но… попадаю в "нежные объятия" самого директора!.. Очень больно щипая меня под мышкой, он утащил меня в коридор и, стиснув зубы, шипел мне в ухо: "Мерзавец! Негодяй! Опозорил мне все училище! Вон из училища с волчьим билетом!.."- и многое другое, чего я уже и не запомнил… Но когда мы все собрались в классе, все мои 37 ребят прямо надрывали свои животы от смеха, от нового очередного "анекдота" со мной!
Не знаю, у кого была жалость ко мне, но меня не выгнали из училища, не дали "желтого билета", но… в годовом балле за поведение стояло четко написанное - 3… Предполагаю, что сам милый и славный Владыка защитил меня, грешного!
В дополнение к моим "анекдотам" приведу и еще один. В Северной Таврии, во времена геройских боев славного нашего начальника–рыцаря генерала Врангеля, я уже был "господин поручик" и начальник 3–го орудия нашей батареи. После долгих и упорных боев всю нашу Корниловскую дивизию поставили на долгий отдых в большое селение Федоровку. Но… вместо отдыха, пришел приказ нашего строгого Кутепыча (генерала Кутепова) и для нас пушкарей: ежедневные занятия, учебная стрельба, занятия при орудиях и пеший строй.
Меня, как прошедшего еще в "реалке" так называемую допризывную подготовку унтер–офицером, засчитали специалистом по пехотному строю и… отдали мне всю батарею для этой премудрости, включая и 8 милых барышень–доброволиц, которые чуть не падали в обморок от моих "крепких выражений" и жаловались на меня командиру батареи.
Как‑то ночью прихожу к себе на квартиру после приятных, совсем не военных дел и нахожу приказ: "Завтра к 6 часам утра всем быть в парке, и батарее быть готовой к учебной стрельбе. Проводить стрельбу будет полковник Переяславцев". Расписался в прочтении приказа и задумался. Полковник Переяславцев очень милый человек, но до истерики нервный и беспокойный. Я накануне отпустил в Мелитополь четырех вольноперов, номеров своего орудия, якобы лечить зубы, и теперь нужно их заменить совсем еще не обученными солдатами. Спать уже не было времени, и я пошел в парк, чтобы самому все приготовить.