Прием был выбран удачный, делегация поверила и ушла. Пушка осталась в батарее. На следующий день, согласно распоряжению из штаба формирования, полученному в результате настойчивых ходатайств подполковника Миончинского перед командиром дивизиона, все свободные от нарядов юнкера пешего взвода и все ездовые со своими уносами во главе с командиром и штабс–капитаном Шперлингом отправились в расположение Донского запасного артдивизиона, находящегося на окраине города недалеко от кладбища. Батарея должна была получить орудия, снаряды, повозки, отобрать необходимую для себя амуницию и привезти все это в батарею.
Целый день работали юнкера в артиллерийских сараях и к вечеру привезли 3 орудия, взятые в парке, и амуницию к себе на Ермаковскую улицу. Часть уносов, по прибытии в батарею, должны были опять вернуться в артиллерийский городок за остальным имуществом, где их ожидали командир и штабс–капитан Шперлинг. С ними произошло за это время следующее: казаки, удивленные и очень обеспокоенные бесцеремонным хозяйничеством "гостей" в парке и в сараях (особенно им не нравилось, что увезенные орудия были взяты из парка без ведома караульного начальника и разводящего и что вообще обо всем не знал дивизионный комитет) прислали к подполковнику Миончинскому нескольких "комитетчиков" и объявили ему, что не выпустят оттуда всех оставшихся, пока не возвратят увезенных пушек.
Когда о случившемся узнали в штабе, а также и в управлении дивизиона, приказано было все уладить мирным путем, дабы не вызывать осложнений. Приказали пушки отвезти обратно, что и было исполнено. Ночью командир и штабс–капитан Шперлинг вернулись в гимназию, и таким образом попытка приобрести орудия не увенчалась успехом.
Но развертывались новые события. Над Доном нависли грозные тучи. Бесконечные эшелоны красногвардейцев двигались со всех сторон в пределы Донской области, от Воронежа и Лисок - на Чертково и Миллерово; от Никитовки на Таганрог, от Родакова и Царицына - на Лихую, от Дебальцева на Зверево и немного позднее от Тихорецкой на Батайск.
Числа 10-11 января 1918 года красными были заняты станции Зверево и Лихая Юго–Восточной железной дороги, ближайшие к Новочеркасску железнодорожные узлы. Добрармия вступила в неравную борьбу. Юнкерская батарея выступила в новый поход. Орудие образца 1902 года, так называемая "похоронная" пушка, которое получил и штабс–капитан Шперлинг, стало называться 1–м орудием батареи, и 2–е орудие (образца 1900 года) - поручика Казанли, под общей командой командира батареи были приданы партизанскому отряду есаула Василия Чернецова и 14 января двинулись из Новочеркасска на север.
3–е орудие (образца 1900 года) - подпоручика Давыдова - пошло на Таганрогский фронт. Везде начались тяжелые и кровавые бои.
ЭКСПЕДИЦИЯ В СЕЛО ЛЕЖАНКА ЗА ОРУДИЯМИ
После разоружения в Хотунке юнкерами запасного полка почти вся организация генерала Алексеева была вооружена винтовками и ручными гранатами. Труднейшая задача была впереди. Для того чтобы закрепить могущество будущей армии, нужно было снабдить ее артиллерией. В то время в село Лежанка, находящееся на границе Донской области и Ставропольской губернии, прибыла распропагандированная 39–я пехотная дивизия, прельщенная богатством края, а главным образом, вероятно, для противовеса формирующейся в Новочеркасске Добровольческой армии. Донской атаман генерал Каледин приказал лейтенанту Герасимову лишить эту дивизию артиллерии и возможное количество пушек доставить в Новочеркасск. Это был решительный шаг. Он давал большевикам моральное право обрушиться на нас войной. Но соседство недружелюбно относившейся к нам дивизии заставило решиться на это предприятие.
25 офицеров и юнкеров, переодетых "товарищами", собрались 30 ноября 1917 года возле Новочеркасского военного училища. Нас ждали там 10 повозок, нагруженных винтовками и шашками, которые мы, под видом казаков, якобы сопровождали в распоряжение атамана Великокняжеской станицы. Люди собрались все знающие, любящие и верящие друг другу. Юнкерская батарея выделила в эту экспедицию из своего состава: подпоручика Давыдова, юнкеров: Мино, Златковского, Пассовского, Калянского, Акимова и вахмистра княжну Черкасскую. Остальные были юнкера–донцы. Своим заместителем лейтенант Герасимов оставил подпоручика Давыдова, а сам отправился вперед на автомобиле для ознакомления с обстановкой и для того, чтобы устранить препятствия, могущие встретиться на нашем пути.
По команде подпоручика Давыдова мы расселись по повозкам и двинулись в путь, гордые сознанием возложенной на нас задачи. День был ясный, слегка морозный. Без особых приключений добрались к вечеру 2 декабря до хутора Веселого, населенного иногородними жителями прилежащей казачьей станицы. Выставив часовых у орудия, утомленные непрерывным путешествием, заснули мирным сном. Но не спали наши враги. Узнав, что с нами едет вахмистр княжна Черкасская, провокаторы быстро стали распространять слухи, что нами перевозится Великая Княжна Татьяна Николаевна. Эта весть с быстротой молнии облетела хутор, и возбужденные хуторяне заставили атамана потребовать у нас отчета. Не успел атаман дойти до квартиры, в которой разместился отряд, как ему уже сообщили, что мы везем с собою и Керенского. Атаман потребовал, чтобы разбудили начальника отряда. Юнкер, к которому обратился атаман, не придавая серьезного значения словам атамана и не желая никого будить, выпроводил его, по–видимому успокоив. Неудовлетворенная, жаждущая столкновения полупьяная толпа стала наседать на караульное помещение и заставила его, взявшись в ружье, выйти из помещения для защиты конвоируемого отрядом оружия.
В это время случайно ранил себя в руку юнкер Акимов, впоследствии лишившийся пальцев. Выстрел разбудил отряд, и все дружно побежали на выручку караула. Толпа была вмиг разогнана. Наиболее шумевшие избиты, и скоро в хуторе водворился мир и тишина. Приятно было смотреть на искусную работу княжны Черкасской, перевязывающей раненого юнкера. Она была столь же умелая и добрая сестра, сколь хорошая хозяйка и честный храбрый солдат.
3–го на рассвете, отправив раненого в Новочеркасск, отряд, немного опечаленный ночным происшествием, двинулся дальше. Ночью прибыли в коннозаводство Королькова. Испуганные хозяева, приняв юнкеров за красногвардейцев, долго не хотели впустить к себе в дом. С трудом удалось убедить их, что мы юнкера. Страх у хозяев исчез, и они приняли нас очень гостеприимно. Переночевав, ранним утром покинули радушных хозяев с чувством благодарности и сожаления. Следующую ночь провели в зимовнике Сопунова, где нас встретили не менее гостеприимно. В ночь с 4–го на 5–е юнкеру Калянскому приказано было доставить повозки с оружием в Великокняжескую, атаману отдела, после чего догонять отряд в экономии, находящейся в 7 верстах от Лежанки.
Днем 2 декабря отряд прибыл в экономию, где его догнал юнкер Калянский, успевший сдать оружие по принадлежности. В 22 часа отряд выступил из экономии на Лежанку. К отряду должна была присоединиться сотня Донского казачьего полка. В последний момент казаки узнали, что им придется идти в село, расположенное вне Области Войска Донского, и, тронутые всеобщим разложением, они замитинговали и отказались выполнить приказ. После повторных энергичных приказов, поддерживаемых жестокими угрозами расправиться с ослушниками, часть казаков последовала за нами. Задача их была пассивная: оцепив село, они должны были никого не впускать и не выпускать из него.
Мы приближались к Лежанке. Сильнее забилось сердце у всех, в предчувствии дела. Войдя на окраину села, сразу разделились на три отряда: пять человек остались у моста с нашими лошадьми; десять человек должны были разыскать лошадей и амуницию, и на долю остальных десяти выпала самая трудная задача - снять караул. У страха глаза велики. Юнкера, отправившиеся снимать караул, вынимали шашки, готовые рубить лающих собак. Нам казалось, что собаки должны сыграть роль и возвестить товарищам о нашем приближении. Но к счастью, тщетно четвероногие слуги возвещали хозяев о нашем приближении: мирно спали воины "свободнейшей" в мире армии. Наступил решительный момент. Мы подбежали к часовому, и, чтобы не поднимать тревоги и избежать стрельбы, вместо кровавого боя, у нас произошел такой полумирный разговор. "Кто идет?" - "Свои, товарищ". Невообразимо удивление бедного часового, когда "товарищи" при помощи оружия заставили часового покинуть пост и повести нас в караульное помещение. Любезно разбудил часовой караульного начальника. В воздухе повисла густая брань - ругались караульный начальник и часовой. Юнкера прекратили эту трагикомедию, разоружили караул, прочли ему выдержки из Устава гарнизонной службы и, разругав его за незнание Устава, заперли в комнате, которую охранять поставили вахмистра княжну Черкасскую.
Трудно было пригонять заброшенную, затерянную и рваную амуницию, разбросанную неряшливыми ездовыми во всех частях деревни. Юнкера, врываясь по два в хату, отбирали у солдат оружие, выгоняли ездовых амуничивать и запрягать лошадей в орудия. Другая часть юнкеров вытащила у всех пушек замки на случай неуспеха. К рассвету были заамуничены две пушки, четыре зарядных ящика, экипаж, денежный ящик.
Юнкер Пассовский, пробравшийся к мирно спавшему командиру плененной батареи, тихо доложил: "Господин капитан, через 20 минут Ваша батарея выступает". - "Как? По чьему приказанию?" - "По приказанию генерала Алексеева". - "Вы юнкер?" - "Так точно". - "Какого училища?" - "Михайловского артиллерийского". - "Как обидно, что меня разоружает мой младший однокашник", - сказал капитан Владимиров. Делать было нечего - он сдал оружие.
С рассветом казаки, сопровождавшие нас, снова замитинговали и уехали, бросив нас. Мы так увлеклись работой, что не заметили, как рассвело. Уже стали волноваться "товарищи", и, видя, что нас только маленькая кучка в 25 человек, совершенно затерявшаяся в большом селе, они обнаглели, послышались крики: "Бей их, их мало!" - и наше пребывание среди волнующейся массы становилось все более и более опасным. Не желая рисковать потерей драгоценных пушек, огрызаясь, стали мы отходить из Лежанки, гордо и любовно поглядывая на свои трофеи - пушки. "Товарищи" - ездовые покорно восседали на лошадях и вели нашу новую батарею.
Оставшиеся "товарищи" в Лежанке, как мы узнали впоследствии, были страшно возмущены и, невероятно волнуясь, выразили нам на митинге порицание за наши незакономерные действия и решили послать за нами карательную экспедицию в 200 конных при конной батарее. Тщетно искали они нас по дороге на Егорлыцкую станицу.
Мы двинулись быстро обратно, и свой путь до Новочеркасска совершили в три дня. Когда проезжали через станицу Богаевскую, казаки устроили нам овации и предложили зачислить неказаков в число сынов своей станицы
9 декабря мы прибыли в Новочеркасск усталые, но гордые и довольные. Необыкновенный вид имела батарея. Типичные "товарищи" - ездовые, красный флаг, кучка юнкеров, не отличающихся от "товарищей" одеянием, и доброволица княжна Черкасская. Как мы впоследствии узнали, вид этой картины заставил подполковника Миончинского, проходившего случайно по улице Новочеркасска, поступить в зарождающуюся организацию Русской Армии. Удивительно радостно встретили нас жители Новочеркасска, и под их овации мы прибыли в здание училища, где и сдали свои пушки.
В. Ларионов
ПОСЛЕДНИЕ ЮНКЕРА (продолжение)
Проехали Ростов–на–Дону и наконец добрались до Новочеркасска. На городском вокзале мы встретили группу сотоварищей–константиновцев и приехавших немного раньше нас михайловцев. Пошли в гору на Барочную улицу, дом номер 2, где находились в это время штаб армии и общежитие для приезжающих. То, что мы узнали от товарищей, было малоутешительным: "Армия генерала Алексеева" насчитывала, считая и нас, приехавших юнкеров–артиллеристов, лишь несколько сот человек. Правда, почти каждый день в Новочеркасск приезжали с фронта офицеры и отдельные бойцы "ударных батальонов", в том числе и женского.
В общежитии на Барочной улице нас приняла Бочкарева, симпатичная и миловидная девушка в форме прапорщика ударного батальона. Мы ей явились, доложив о своем приезде из Петербурга. Нас накормили борщом с мясом и хлебом и дали чая с большим куском сахара.
Вечером, к ужину, собралось около сотни офицеров, членов Алексеевской организации, будущей Добровольческой армии. Среди них было немало боевых офицеров с фронта, с орденами и с нашивками за ранения. Выделялись преображенцы - князья Хованские, измайловец - капитан Парфенов, энергичный, боевой офицер.
От них мы узнали о положении на Дону. Настроение донских казаков не в нашу пользу, они устали от войны, считают, что большевики их не тронут, и лишь атаман–генерал Каледин да небольшая группа боевых офицеров участвуют в антибольшевистской политике, считая борьбу с большевиками неизбежной, и сотрудничают со штабом генерала Алексеева. Генерал Каледин не имеет вооруженной силы, за исключением нескольких десятков офицеров, идущих за ним, да юнкеров Новочеркасского Донского училища. Казаки–фронтовики разложены большевистской пропагандой не меньше русских запасных батальонов, стоящих в Ростове и Батайске; они говорят, что большевики им "братья", что они не хотят допустить "пролития братской крови". Донской Войсковой Крут играет в "парламент", либеральничает и закрывает глаза на развитие большевистской угрозы на Дону. Фракцией "иногородних" овладели большевики, требующие немедленного удаления с Дона собравшихся там "контрреволюционеров".
Член Круга Богаевский, пламенный патриот Дона, произносит зажигательные речи, стараясь пробудить донской патриотизм, политическое самосознание, гордость. Он пытается поднять Дон на борьбу против большевизма, но это ему слабо удается.
Эгоизм и шкурные интересы решительно доминируют: "моя хата с краю".
В уютном и богатом Новочеркасске, заваленном еще всеми благами прошлого - мясом, белым хлебом, фруктами и вином, всем тем, что в Петербурге уж давно только снится, - по улицам гуляют прибывшие с фронта расхлестанные дезертиры и сплевывают на тротуары лузгу. Чести, даже своим донским генералам, никто из фронтовиков не отдает.
В городе тревожно… Какие‑то люди, не только ночью, но и днем, стреляют с крыш домов из винтовок, сея панику и общее беспокойство.
В середине ноября съехались все "заговорщики" из Петербурга и наша Константиновско–Михайловская рота выросла до 300 человек.
С Барочной улицы нас перевели в казармы на Хотунок. Мы, фактически, представляли собой сильную пехотную часть, вооруженную "до зубов" винтовками и ручными гранатами. Назначенный командиром этой сводной "артиллерийской роты" гвардейский капитан Парфенов придавал большое значение обучению бою ручной гранатой, но уже через несколько дней он был назначен командиром вновь сформированного "пехотного" батальона из прибывших на Барочную улицу молодых офицеров с фронта, юнкеров пехотных училищ, школ прапорщиков и даже нескольких морских кадет и гардемаринов. Этот батальон входил в формируемый отряд полковника Хованского. Наша сводная "артиллерийская рота" была переведена из казармы на Хотунке в помещение Платовской гимназии на Ермаковский проспект, близ центра города. Новым ротным командиром был назначен артиллерийский капитан Шаколи, курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища. Кадровый офицер, кончивший артиллерийскую академию, слегка суховатый формалист, строгий и придирчивый, он тем не менее был любим юнкерами за ровный и добрый характер. Он был единственным из курсовых офицеров обоих артиллерийских училищ в Петербурге (а их было не менее сорока!), решившим разделить судьбу своих воспитанников и пустившимся на "авантюру", чреватую самыми опасными последствиями.
Под командой капитана Шаколи мы почувствовали себя вновь юнкерами и вошли в прежнюю обстановку дисциплины юнкерского училища. Капитан Шаколи цукал за опаздывание из отпуска, строго требовал соблюдения общего военного порядка и чистоты, что было нелегким делом из‑за скученности в помещении классов гимназии. Шаколи строго запрещал пить, курить в помещении и играть в карты.
В один прекрасный вечер капитан накрыл компанию карточных игроков, не успевших спрятать карты. Карты были конфискованы.
В спальню пришли фельдфебели и скомандовали построиться. В коридоре скоро послышался звон шпор Шаколи. "Смирно! Равнение направо!"
Капитал Шаколи долго стоял перед строем и молча смотрел на юнкеров, потом достал из кармана колоду карт и так же молча начал медленно разрывать по одной карте. Операция продолжалась минут двадцать. Виновные, однако, не были вызваны перед строем и не были наказаны.
Однажды капитан начал цукать юнкеров за нечистоту в уборных. "Разнос" продолжался добрых полчаса, пока один из "козерогов" 12–го курса, бывший студент–технолог, не попросил разрешения "доложить" и почтительно "доложил" начальству, что существуют формулы, согласно коим канализационные трубы могут обслуживать только строго определенное число людей, и если эти нормы нарушаются, то засорение труб неизбежно. Спорить с инженером–специалистом было неудобно, и капитан Шаколи замял разговор, перенеся "разнос" на другие, менее специальные объекты.
Капитан Шаколи, ввиду своей учебной и академической деятельности, не знал войну в действительности, а о пехотных строях и боевых развертываниях не имел представления. Поэтому наши занятия стали довольно оригинальными. Капитан–академик считал, что сводно–артиллерийской роте придется действовать лишь на улицах городов против слабо вооруженной толпы. Очевидно, он сравнивал события наших дней с восстаниями 1905 года. Мы ходили регулярно в городской парк, обучались там залповой стрельбе, конечно без патронов, а затем бежали "в штыки". Нашим кадетам пехотный строй еще в корпусах надоел до чертиков, и они ругались, идя на учение.
Дни шли за днями… На севере Дона поднималась грозовая туча: московские партийные стратеги почуяли, что на Дону происходит что‑то неладное. Запасные батальоны в Ростове и в других городах, по требованию большевистского центра, явно готовились к вооруженному выступлению. Шумели и новочеркасские большевики.
В тревожные ночи, когда, по агентурным данным, ожидалось их выступление, все группы Алексеевской организации сосредоточивались в полном боевом снаряжении на Барочной улице и там проводили большую часть ночи. Отряд представлял собой уже довольно внушительную силу - около тысячи хорошо вооруженных, идейно готовых на все бойцов.
Иногда наша рота проходила по городу с военными песнями. Это был для нас как бы парад. Тут уж наша "кадетня" старалась превзойти саму себя: маршировали, как прусские гренадеры Фридриха Великого, бросая открытый вызов революции, анархии, дезертирам и самой распущенной толпе на заплеванных лузгой тротуарах.