Не могу понять, что связывает Даврона и Зухуршо. Даврон всячески демонстрирует свою независимость и, вместе с тем, служит Зухуршо. Без него Зухуршо – ноль. Вся его власть держится на угрозе применения насилия, а насилием заведует Даврон. И тем не менее, Зухуршо частенько его задирает, они постоянно грызутся.
Загадочная он личность, Даврон. Не разберу, кто он на самом деле. То ли банальный циник, то ли притворяется безразличным, сдерживает себя и спускает Зухуршо его выходки. Даже за русскую девочку не вступился, а ведь она ему небезразлична. Я заметил, как он тайком на неё посматривал. Меня эта девица заинтересовала чрезвычайно. Кто она? Каким ветром её занесло в глухой кишлак?.. Черт возьми, как было гадко на душе, как противно… Словно Зухуршо насильно сватал не девчонку, а меня самого. Я должен был, обязан был вмешаться. Но чем я мог помочь? Ну, ладно, я – посторонний, наблюдатель, всего лишь свидетель. Профессия такая. А Даврон?! Он почему смолчал? Почему не вступился?
Может, напрасно себя казню? Девочка-то решительная. И очень даже. Возьмёт да скрутит Зухуршо в бараний рог. Такие решительные чаще всего забирают полную власть над мужем. И станет наш грозный Зухуршо подкаблучником. А златовласая красавица сделается Шамаханской царицей, будет править ущельем Санговар из опочивальни…
А между тем Зухуршо прошествовал в центральную точку очередной мизансцены – к трупу Рембо – и вопросил:
– Кто у вас асакол, староста?
Из толпы неспешно вышел человек. Плотный, кряжистый – хоть помещай его в музей с табличкой "Сельский руководитель нижнего звена". Экспонат был выполнен с идеальной точностью, которую подчёркивал даже незначительный изъян: староста сильно косил на один глаз, что не мешало ему держаться с большим достоинством.
– Я асакол.
Но в тот же миг из-за кулис на сцену выскочил, как чёртик из табакерки, кривой нескладный мужичонка – давешний сват Зухуршо. Я ещё прежде наблюдал, как он, завершив свою миссию, юркнул к углу мечети, возле которого маялись представители кишлачного руководства, и примостился с ними рядом. Оба возмущённо воззрились на наглеца, но отогнать не осмелились. Прихрамывая, он вылетел вперёд и закричал во весь голос:
– Я асакол!!!
– Эй, Горох, куда лезешь?! – взволновался народ. – У нас есть асакол.
– Он не асакол, – возразил Горох. – Он сельсовет.
– Асакол – сельсовет, какая разница?
Горох пояснил:
– Сельсовета советская власть поставила. Умерли Советы, пропал и Сельсовет. Ихней власти, – он скособочился в сторону Зухуршо, – новые люди нужны. Теперь я старостой буду…
Зухуршо осклабился:
– Ещё кто-нибудь есть? Кто ещё староста? Выходи! У вас, талхакцев, все не по-людски. Может быть, вы все асаколы? Выходите, не бойтесь.
– Сами старосту выберем! – крикнули из толпы.
– Чем Гороха, лучше Милисý!
На сцену выпихнули из массовки новое действующее лицо – дауна, будто грубо слепленного из необожжённой глины. Лицо – кое-как сглаженный ком с дырами, обозначающими глаза, рот и ноздри. На голове у дурачка – измятая, насквозь пыльная милицейская фуражка. Изо рта торчал большой глиняный свисток. Даун поправил фуражку, начальственно оглянулся на толпу и засвистал.
Зухуршо усмехнулся:
– Вот достойный вас асакол. Его и назначу. Хотите?.. Ладно, люди Талхака… Научу, как надо выбирать. Я на вас зла не таю. – Он махнул рукой Сельсовету: – Иди сюда, косой… И ты, хромой, подойди. Станьте один напротив другого… Драться будете. Кто победит, тот – староста.
Они, кряжистый Сельсовет и щуплый Горох, медленно и неохотно потащились на боевые позиции, а я отчётливо увидел, что немощный на вид хромец – опасный противник. Затаённая ярость отщепенца – против физической силы… Я не взялся бы предсказывать, кто одержит верх.
Аудитория взбурлила.
– Эй, Зухуршо, мужика не унижай! – кричали старики.
– Бахрулло сельсоветом оставь!
– Бахрулло хотим!..
Молодёжь вопила радостно:
– Пусть дерутся!
– Эй, Бахрулло-сельсовет! Докажи, что мужик!..
– Бахрулло, вылущи его, как горох!
– Берегись, сзади к Гороху не подходи…
– Бокс!!!
Горох косо глянул на зрителей и неуклюже запрыгал, подражая боксёру перед поединком. Молодёжь ещё пуще возликовала:
– Горох-чемпион!
Зухуршо величаво взмахнул рукой:
– Бой!
Горох согнулся в карикатурную боксёрскую стойку и закрутил перед собой кулаками, предусмотрительно держась подальше от противника. Конечно, он работал на публику, но я невольно восхитился: по сути дела, убогий калека контролировал крайне невыгодную для него ситуацию, превращал будущую драку с минимальными для него шансами на победу в представление, в котором он при любом финале останется главным героем, центром внимания. Противнику придётся довольствоваться ролью второстепенного персонажа и лишь подыгрывать протагонисту, к чему Сельсовет, впрочем, вовсе не стремился. Он лишь повёл широкими плечами и мрачно произнёс:
– Нет, драться не буду. Это позор.
Я оглянулся на Зухуршо, ожидая, что тот придёт в ярость. Но и у него на тёмной физиономии читалось то же простодушное любопытство, с каким следили за зрелищем поселяне. Он явно не желал вмешиваться – вероятно, решил, что разворачивающийся сюжет интересней обычной грубой потасовки.
Однако деревенская молодёжь жаждала именно мордобоя.
– Чего ждёте?! Деритесь!
Горох повернулся к публике и картинно развёл руками: я был, мол, рад, но что поделать, если противник отказывается… Громко, чтоб все слышали, он произнёс:
– Ладно. Не хочешь, я тоже не хочу.
Кто-то из молодых крикнул:
– Эй, Шокир! Что, очко жим-жим делает?!
Горох ответил невозмутимо:
– А ты проверь. Длинным своим языком…
Он порылся в кармане потрёпанного пиджака, извлёк небольшой полиэтиленовый пакетик и потряс им в воздухе:
– Бахрулло, может, миром разберёмся? Давай пока насвай покурим, все обсудим.
Если кто не знает, насвай – это табак, истёртый в пыль и смешанный с известью, куриным помётом и ещё какой-то дрянью. Его не курят. Щепоть этой гадости забрасывают под язык, и забирает она почище махорки.
Горох раскрыл пакетик, начал сосредоточенно сыпать тёмно-зелёный порошок себе на правую ладонь. Натрусив небольшую кучку, позвал:
– Эй, Бахрулло, желаешь? Тебя тоже угощу…
Сельсовет не снизошёл до ответа. Тем не менее, Горох заковылял к нему, на ходу приговаривая:
– Зря отказываешься, попробуй. Хороший насвай, андижанский…
Скорчил сладостную мину, как бы предвкушая удовольствие, слегка запрокинул голову, разинул рот и забросил было зелье под язык, как вдруг застыл, остановив руку на полпути и с удивлением вытаращившись на Сельсовета.
Тот, в свою очередь, вытаращился на Гороха:
– Что?
– Сапоги у тебя не блестят. Почему не надраил?
Обут был Сельсовет в серые парусиновые сапоги, какие в Средней Азии до сих пор ещё в моде среди сельского начальства. Он машинально опустил взгляд.
– Зачем их…
Горох мгновенным движением вывалил из пакетика на ладонь всю зелёную дрянь и швырнул Сельсовету в глаза. Подлянка нехитрая, классическая… Меня, однако, удивило, как элегантно и технично Горох провёл хлёсткий выброс кисти.
– О-ха! – ахнули мужики.
Сельсовет схватился за глаза, а Горох, прихрамывая, забежал сзади, подпрыгнул и… неожиданно ловко дал ему пенделя. Когда-то, в стародавние времена, у нас в школе такой пинок именовался "поджопником".
– Э! – неодобрительно вскричали мужики.
Сельсовет – лицо припорошено грязно-зелёной пыльцой, глаза зажмурены, слезы текут – крутнулся назад, раскинув руки. Конечно, не поймал. Горох зашёл ему в тыл, вновь подскочил и отоварил соперника новым поджопником. Шансов изловить Гороха было у Сельсовета не больше, чем у пса, который крутится волчком и пытается выгрызть блоху, впившуюся в кончик обрубленного хвоста. А Горох, пнув беднягу раз пять, принял утомлённый вид, отошёл в сторону и театральным жестом утёр со лба пот.
– Эх, Бахрулло, Бахрулло… Со мной тягаться захотел? Нет, брат, не умеешь дерьмо хлебать, ложку не пачкай.
Зухуршо милостиво одобрил:
– Офарин! Молодец. Ты – асакол.
Народ загудел. Охрана сняла автоматы с плеча, подтянулась поближе к Зухуршо и приготовилась наводить порядок. Но обошлось без того. Ослеплённого и опозоренного Бахрулло увели, дурачок Милисá строго оглядел народ и засвиристел в свой свисток. Выборы состоялись.
Нелепая была затея, но позже я вспомнил, что Зухуршо невольно проговорился одной фразой: "зла на вас не таю". Будто приоткрылась дверца, из шкафа вывалился скелет, и стало понятно, что, назначая старостой деревенского отщепенца, он попросту мстил кишлаку за какую-то давнюю обиду. Вероятно, в детстве кто-то из мужиков надрал ему уши или что-нибудь в этом роде. Теперь он отыгрывается на всем селении.
Все же я спросил на вечерней аудиенции:
– Странный персонаж этот Горох. Почему вы выбрали именно его?
Он посмотрел на меня, как на идиота.
– Не понимаешь? Он всех в кишлаке знает, про каждого полную информацию имеет. И всем чужой. В сговор ни с кем не войдёт, поблажки не даст, не пожалеет.
Он явно рационализировал свой выбор, но и я продолжал играть в наивность:
– Судя по реакции односельчан, в кишлаке его не уважают. Ни малейшего авторитета. Наверняка и навыка нет, опыта руководства.
– Зачем ему опыт? Приказ получит, следить будет, чтоб выполняли. Зачем авторитет? Ему авторитет не нужен. У меня – авторитет. В моей тени стоять будет.
Он помолчал и добавил:
– Ты не думай, со временем настоящего человека поставлю.
Да, не позавидуешь Гороху. Не хочется загадывать, как Зухуршо отблагодарит разжалованного калеку.
Ну, а новоявленный администратор, ещё не подозревая о своей судьбе калифа на час, немедленно поспешил использовать преимущества высокого положения. К Зухуршо он обратился с должным подобострастием:
– Я вам, товарищ… извините, господин Хушкадамов твердо обещаю: в кишлаке теперь полный порядок будет.
А толпу односельчан окинул хозяйским взглядом, на сей раз, как мне показалось, непритворным. Я подумал, что его обидчики ещё пожалеют о своих издёвках. Хотя могут, конечно, и пришибить потихоньку…
– Заползла вошь на царский трон, хвалится: "Я подшох", – крикнул из задних рядов невидимый насмешник.
Зухуршо свирепо заорал, обрывая смех:
– Этот человек – мой глаз и моя рука в вашем кишлаке. Выполняйте все, что он прикажет. Может, кто-нибудь из вас на него зло или обиду затаил… Может быть, кто-нибудь счёты с ним свести захочет… Помните: за это все наказаны будут. Весь кишлак.
Змей на его плечах выгнулся и поднял плоскую треугольную голову, словно подкрепляя угрозу. Похоже, Зухуршо каким-то образом насобачился управлять рептилией. Бред, конечно: змеи не поддаются дрессировке, а эмоциональный контакт между человеком и пресмыкающимся невозможен в принципе. И тем не менее, удав транслировал аудитории грозные посылы Зухуршо наподобие толмача для глухонемых – сурдопереводчика, сидящего в маленьком окошке на экране телевизора. Поводил башкой из стороны в сторону – будто озирал народ немигающими стеклянными глазами из-под нависших костяных бровей, и мельтешил языком.
– Но не бойтесь, – продолжал Зухуршо, – если будете дисциплину соблюдать, то…
Он замолчал, потому что Горох внезапно подскочил к нему и что-то зашептал, указывая на правое крыло толпы. Все обернулись туда, где собрались самые захудалые мужики. Чуть поодаль стоял какой-то человек, Прежде его не было, он словно материализовался из воздуха – во всяком случае, я не заметил, как он подошёл. И никто, вероятно, не заметил. Обнаружив его присутствие, поселяне радостно заволновались, загудели, зашушукались.
Первое, что мне подумалось, – этот человек болен. Лицо тёмное, измождённое, отрешённое. Казалось, он прислушивался к какой-то внутренней боли. Впечатление усиливал неподпоясанный серый чапан – пришелец будто сбежал из районной больницы в застиранном казённом халате. (Впрочем, подойдя ближе, я разглядел, что одёжка пошита из добротной и, вероятно, дорогой материи.)
– Святой человек! – возопил Горох и с показной поспешностью зашкандыбал к пришельцу. – Святой эшон Ваххоб!
Я обрадовался не меньше поселян. Прежде я лишь читал о суфийских шейхах – не мудрецах и мистиках – Руми, Саади, Джами, а о тех, кого можно назвать деревенскими шаманами. Во многих селениях Средней Азии, чуть ли не в каждом, есть свой шейх, живущий при мазоре, гробнице местного святого, обычно предка эшона, от которого передавались по наследству, из поколения в поколение, святость и способность совершать чудеса. Его влияние огромно, а слово – закон, ибо эшон – заступник за человека перед высшими силами. Практически все жители селения, а нередко и окрестных кишлаков, являются его мюридами – учениками и последователями, – которыми шейх не только руководит, но и помогает своим чудодейственным даром в делах и заботах. И вот мне повезло: лицезрел воочию одного из них.
Наслышан о нем немало. Хотя больше рассказывают о его отце – Каххор-эшоне. Порой истории фантастические, порой совсем незатейливые, вроде этой: "Мой отец рассказывал, эшон однажды речку Оби-Зулол вброд по камням переходили. На ногах у них ичиги были, в калоши обутые. Как случилось, не знаю, но одну калошу с ноги водой сорвало, вниз унесло. Все очень огорчились – как эшон по горам пойдут? Сапожки-то тонкие, мягкие… А эшон на другой берег перебрались, остановились. На камне встали, будто чего-то ждали. Сколько-то времени прошло, люди увидели, что калоша назад плывёт. Вода бурлит, кипит, а калоша, как кораблик, вверх по течению поднимается, водовороты огибает. К ногам эшона подплыла. Эшон взяли, надели, дальше пошли. Все очень удивились".
Сын же славится скорее умом и добротой. С чудесами у него пока слабовато…
Меж тем Горох добрался до эшона.
– Просим, пожалуйте в президиум…
Ухватил за рукав и потащил к Зухуршо. Однако эшон оказался не слаб. Или же у Гороха силёнок не хватало. Эшона он не сдвинул ни на сантиметр, тот упёрся и – мало того – сумел в идиотском положении сохранить достойную осанку. Ближние мужики кинулись на выручку, но вдруг раздался пронзительный милицейский свисток. Горох выпустил эшонов рукав и замер, хотя и знал, кто свистит. Мужики углядели это странное замешательство:
– Эй, новый староста! Девона-то главнее тебя, оказывается.
– Давай, Милисá, наведи порядок!
Вряд ли деревенский дурачок хоть раз в жизни видел настоящего милиционера, однако каким-то непостижимым образом ухитрился точно копировать повадки своего прототипа. С внушительностью, достойной блюстителя порядка, Милисá приблизился к Гороху, остановился и… замахнулся корявым, грубо обструганным и кое-как раскрашенным черно-белым жезлом.
Ударит или нет? Психиатры утверждают, что дауны не агрессивны. Но вряд ли кто-нибудь из них наблюдал дауна "при исполнении".
– Молодец, Милисá! – одобрили мужики. – Вдарь ему. За непочтительность.
– Арестуй его…
– В зиндон посади.
Они развлекались от души. Радовались как дети приходу эшона и тому, что зрелище, тамошо, становится все более и более увлекательным. Они словно забыли, что решается их судьба.
Я наблюдал за физиономией Зухуршо – на ней крупным планом разворачивалась не менее драматическая картина. В первых кадрах всплыла досада, затем – резким монтажным стыком – вспыхнуло раздражение, которое постепенно, наплывом, трансформировалось в гнев. Понизу задёргались субтитры, белые на чёрном: "Не сметь! На кого вылупились?! Всем на меня смотреть".
Зухуршо нащупал кобуру, вытащил пистолет, поднял его над головой и выстрелил. Стереофоническое эхо заметалось между склонами ущелья, словно включились гигантские концертные колонки. Толпа застыла и уставилась на Зухуршо. Переключив на себя внимание, он скомандовал:
– Убрать девону! Асакола за самовольство – выпороть. А вы, святой эшон, сюда идите… Гадо, проводи их.
Гадо и один из троглодитов направились было к эшону, но тот поднял ладонь, приказывая остановиться:
– Не трогайте старосту. Я его прощаю.
Из толпы выскочили два парня и утащили дурачка от греха подальше. Горох – бочком-бочком спрятался за спину эшона. Гадо с телохранителем замялись в нерешительности. На тёмной физиономии Зухуршо замелькало начало новых субтитров: "Один я имею право…" – и… плёнка оборвалась. Он пересилил себя, сдержался и повторил:
– Прошу сюда.
Впервые, пожалуй, я видел, как Зухуршо подчинился разуму, а не эмоциям. Знать, очень ему нужен эшон в качестве союзника, а не противника. Однако святой человек в союзники не спешил.
– Я сяду здесь.
Из массовки, как рабочий сцены в синем халате, выскочил рыжий парень, сорвал с себя халатишко, расстелил на земле и, почтительно поддерживая эшона, помог ему угнездиться. Эшон сел, скрестил ноги и выпрямил спину. Н-да, картинно… Сразу видно – мудрец! Народ зашептался. Безмолвное послание было принято. Эшон как бы объявил, что остаётся заодно с массами, с бедными и сирыми. С первых же минут он выигрывал по очкам.
На прямое столкновение Зухуршо не решился. Изобразил хорошую мину при плохой игре – милостиво кивнул: "разрешаю остаться там, где сели" и, возвысив голос, то ли продолжил старую, то ли начал новую речь:
– Эй, люди Талхака, богачи, живущие в нищете! Не устали ещё от своей бедности? Не наскучило вам пробавляться пустой похлёбкой из травы? А рядом – золото, протяни руку и бери…
Люди Талхака заворчали:
– В наших горах золота нет…
– Твой отец тоже хвалился: "Золото, золото"…
– Тоже ни золотинки не нашёл!
Удав на плечах Зухуршо изогнулся и вытянул вперёд башку – похоже, был потревожен гневной бурей в душе своего носителя, – однако тот не выказал ни злобы, ни даже раздражения.
– Почему не нашли? – спросил он спокойно. – Потому что не там искали.
– Отец не знал, а ты, небось, знаешь? – иронически выкрикнули сзади.
И вновь Зухуршо пропустил оскорбление мимо ушей. Любопытно, с какой лёгкостью он сменил маску и перевоплотился из грозного тирана в опытного партийного оратора. Начал издалека:
– Благо тем, кто живёт внизу, в долинах. Земли много, и тамошние люди выращивают хлеб и рис, картошку и помидоры… Всё выращивают. А вы? У вас, людей гор, земли мало. Каковы ваши земли? На поле ногу поставишь – для другой места не хватит. На одной ноге стоять приходится. А теперь скажите, что можно на таком малоземелье сажать? Что выращивать?
– Горох! – ответил невидимый насмешник из заднего ряда. – Горох надо сажать.
Народ захохотал. Горох выбежал из-за спины эшона и злобно прокричал:
– Это тебя надо! На кол сажать! В огонь сажать…
– Зато тебе-то огонь не страшен, – откликнулся невидимый. – Любое пламя выхлопом задуешь.
Зухуршо наконец рассвирепел:
– Молчать! Всем молчать, когда я говорю! Вы, талхакцы, потому в нищете живете, что мудрых советов слушать не хотите. Но я добрый. Зла не помню. Научу. По моим советам жить будете. А теперь ещё раз спрошу: если земли мало, что сажать надо?
На сей раз насмешничать никто не решился.
– Золото, – сказал Зухуршо. – Когда земель мало, выращивать следует золото.
И замолчал, выжидающе глядя на неразумных талхакцев. Держал паузу.