* * *
Кстати, о мальчике Тимуре.
Если бы мы не сдали билет и не купили на попозже, – мы бы о нём не узнали. И уехали бы в Оренбург, не зная о мальчике, который живёт в этом городе и нуждается в наших книгах.
Гавр на работе получил через интернет письмо от его матери с просьбой присылать её маленькому сыну стихи и весёлые рисунки. Тимуру семь лет. Он уже два года болен лейкемией. У него мало общения. А у его семьи (ещё трое детей!) мало денег на книги и на игрушки. Денег хватает только на еду и на лекарства.
И вот мы везём для них большую сумку наших книг и мягкие игрушки.
Кстати, маму Тимура зовут Луизой. Я прямо ахнула про себя: Луиза! Я столько лет не слышала этого имени…
* * *
Решила записать в этом дневнике, сколько эпизодов оренбургского детства я помню. Коротко. Просто перечислить. Чтобы потом, когда приедем ТУДА, и пройдём по ТЕМ улицам, посмотреть: много ли было забыто?…
И вот начинаю записывать:
ПРИЕЗД.
ВСТРЕЧА.
ТАКСИ.
ПОЛИГОННАЯ УЛИЦА…
И – дальше, дальше…
А в памяти в это время на космической скорости, но с невероятными подробностями, проносятся картины – одна ярче другой, одна дороже другой… Так бывает только во сне: когда за одну ночь, или даже за один час глубокого сна успеваешь прожить целую жизнь…
1955 год. ПРИЕЗД В ОРЕНБУРГ. ВСТРЕЧА
…Поезд подходит к перрону. За окном – большой, красивый, старинный вокзал.
По перрону, заглядывая в окна вагона, бегут мама и папа… В руках у мамы – большая кукла с белокурыми волосами… Перрон мокрый и блестящий… Только что прошёл дождь.
Ступаю на этот сверкающий перрон – и сразу оказываюсь в объятиях отца!…
– Доця! Здравствуй, доця!
Папины и мамины поцелуи… какие-то волшебные слова… Ощущение счастья, огромного, всепоглощающего… Наконец-то, мы – ВМЕСТЕ! Мама, папа и я. И бабушка. А в руках у меня – чудесная кукла. Всё сбылось.
Мы выходим на привокзальную площадь. Мы садимся в такси. Я никогда прежде не ездила на такси, и вообще на легковых машинах. Бабушка садится впереди, рядом с шофёром, а мама и папа – рядом со мной. Мама – слева, папа – справа, а в руках у меня чудесная кукла. Она действительно умеет закрывать и открывать глаза и говорит нежным голоском "мама".
– На Полигонную! – говорит папа шофёру, и такси с шуршанием устремляется вперёд… вперёд… по прямой и сверкающей, как луч, улице… Навстречу солнцу!…
Мостовые мокрые после дождя… Кажется, что мы едем по аллее парка: вокруг, справа и слева, зелёные кипы цветущих деревьев… Цветут каштаны… Мы с бабушкой думали, что едем в суровый уральский город, где холод и голод, – а приехали в цветущий парк!… У меня дух захватывает от красоты. Я ощущаю себя внутри сказки. Счастья так много, что я уже не вмещаю…
Мы едем долго, счастливо долго… блаженно долго…
ПРИЕЗЖАЕМ НА ПОЛИГОННУЮ УЛИЦУ
Наш дом – самый крайний. А дальше – степь… Ветер и солнце… Огромный простор, подступивший вплотную к городу. Наш дом – на границе города и степи.
– Вот они, знаменитые оренбургские степи! – говорит мама.
Грязь у дома – по колено. Дойти в наших летних туфельках до подъезда – невозможно. Мама выносит для бабушки резиновые сапоги. Чёрные блестящие сапоги весело сверкают на ярком солнце…
А меня отец несёт в дом на руках. Первый раз в жизни отец несёт меня на руках! Одной рукой я держу куклу, а другой – крепко обнимаю отца за шею. И мне больше ничего в жизни не надо.
МОЙ ОТЕЦ – СО МНОЙ. Он любит меня! Мы никогда больше не расстанемся… Сбылась моя самая большая мечта. Оказывается, мечты умеют сбываться!
Сегодня – лучший день в моей жизни. Я даже не знала, что можно быть такой счастливой…
НАША КВАРТИРА
Наш адрес: улица Полигонная, дом 8, квартира 7. Я сразу его запомнила. Точнее, я его выучила, получая зимой письма.
Наша квартира фантастически большая! Просторная прихожая, длинный, широкий коридор, уютная кухня с печкой, как на Философской улице, и целых три комнаты! Правда, в самой большой комнате живёт соседка с сыном, сопливым мальчиком Петей. Я как увидела его в первый же день, с этой зелёной соплёй, висящей из носа, как толстая гусеница, так сразу этого Петю невзлюбила.
А нашей семье принадлежат две комнаты.
Одна комната небольшая, похожая на нашу комнату на Философской, и в ней уже приготовлены две кровати – для меня и для бабушки. Вторая комната – просторная, это мамина и папина. К сожалению, наши две комнаты в разных концах коридора, и это не очень хорошо. Мама и папа получаются далеко от меня. Но всё-таки это ближе, чем Оренбург и Днепропетровск! Только пробежаться по коридору…
В маминой-папиной комнате самое замечательное – это огромный деревянный балкон. Почти как ещё одна комната! Балкон похож на деревянную веранду на Философской… Здесь можно играть. И даже скакать через скакалку. И даже нарисовать мелом на деревянном полу классики и прыгать. Это здорово, потому что во дворе асфальта пока нет и рисовать классики там негде.
Мне всё, всё нравится в нашем новом доме! А главное то, что в этом доме я буду жить с ПАПОЙ! Я в полном восторге.
А мама сокрушённо говорит бабушке, что наш дом почти не отличается от барака. Наш дом дощатый, как сарай, а для тепла оштукатурен. Но с теплом большие проблемы. Мама говорит: зимой тут было очень холодно. Наша соседка ходила по квартире в шубе и в валенках. И даже спала в валенках!
Но сейчас на дворе май, и в это верится с трудом…
ПРО ЛУИЗУ
Теперь у меня целых две куклы!
Из Днепропетровска я привезла своих любимцев – плюшевого медвежонка и куклу Жанну. Собственно, никого у меня больше и не было. А свою новую куклу, говорящую красавицу с голубыми глазами, я решила назвать Луизой. Расскажу, почему.
У мамы в институте были две подруги – и обе Луизы. Одна высокая и худая, как жердь, а другая – маленькая, кругленькая горбунья. И обе очень весёлые.
Как только они приходили, бабушка тут же начинала их чем-нибудь угощать, ведь они жили в общежитии, на крошечную стипендию, поэтому бабушке всегда хотелось накормить их чем-нибудь вкусненьким. А она умела сделать вкусненькое из ничего. Всем, например, очень нравились бабушкины лепёшки, которые она пекла за одну минуту. А если ещё добавить к ним бабушкино вишнёвое варенье!…
Так вот, про двух Луиз. Бабушка называла их смешно – Пат и Паташон. Я спросила, почему она их так странно называет? А бабушка сказала: это два клоуна есть такие – один длинный, а другой маленький: Пат и Паташон. Но Луизы не обижались на это прозвище, а всегда смеялись. И я тоже стала их так называть.
Я их любила. Особенно маленькую, горбунью. У неё были такие чудесные, ласковые тёмно-зелёные глаза… и густые каштановые волосы красивой волной спускались на плечи… Горб её совсем не портил, она его как будто и не замечала даже. И никто тоже его не замечал. Точнее, когда первый раз её видели, то, конечно, замечали, но потом быстро про него забывали.
Когда Луизы приходили, они всегда сначала играли со мной. Мы так весело бесились втроём!… Ни мама, ни бабушка так со мной никогда не бесились. Луизы меня тискали, щекотали, я от восторга кувыркалась через голову и тоже набрасывалась на них с тисканьем и щекотанием, а они со смехом пытались увернуться от меня… Бабушка говорила: "Когда приходят Луизы, в ребёнка как будто вселяется бесёнок. А так и не скажешь – такая тихая девочка".
А потом уже Луизы садились за учебники. Они с мамой вместе готовились к экзаменам.
Когда институт закончился, всем дали направление на работу в разные города. Луизы приходили прощаться, и все мы плакали.
Они уехали…И я их больше никогда не видела.
Но теперь у меня была кукла Луиза – в память о двух весёлых Луизах. В память о Пате и Паташоне…
ПЕРВОЕ УТРО
На балконе. Мама держит меня на руках. И разговаривает с женщиной, которая стоит на соседнем балконе и держит на руках мальчика. Это наши соседи.
Женщину зовут Валентина Анатольевна. Она молодая, высокая и стройная. У неё красивое, бледное лицо, тёмные глаза и тёмные, волнистые волосы, высоко зачёсанные над красивым лбом. Мальчик у неё на руках – её сын Володя. Ему четыре года, он на год младше меня. У него есть брат Анатолий. Сейчас он в школе, он уже большой, ему восемь лет. Отец у них военный. Полковник. Он воевал на фронте. Мама нам с бабушкой про них уже всё рассказала. Она успела подружиться за зиму с тётей Валей.
ИЗ МОЕГО ОКНА
Моя кровать стоит как раз у окна. Точнее – вдоль окна.
Проснувшись, я тут же встаю в кровати на колени, упираюсь локтями в подоконник, подбородок – в ладони, и так могу провести сколько угодно времени – пока бабушка не позовёт завтракать.
Это моё любимое занятие – смотреть в окно.
Из окна видна степь… Степь до горизонта… Колыхание высоких трав… травы колышутся, как волны… это завораживает…
А над морем трав – огромное-преогромное небо, его невозможно охватить взглядом… Я, городской ребёнок, такого огромного неба ещё никогда не видела. В доме на Философской из нашего окошка был виден только его небольшой клочок. А здесь!…
И в этой бескрайней, бездонной синеве – парят птицы!… Не маленькие шоколадные горлицы, как на Философской, а – огромные настоящие ПТИЦЫ!
Бабушка говорит: в нашей степи живут степные орлы. А ещё ястребы и соколы. Говорит, что они такие сильные, что даже ребёнка могут запросто унести в своих лапах. Бабушка говорит, чтобы я, когда гуляю, не уходила бы далеко в степь. От её рассказов мне сказочно и немножко страшно. Хотя издали птицы не кажутся огромными. Но всё равно видно, что это не домашние дворовые птички. Видно по полёту…
Они так стремительно и мощно прочерчивают небо своими сильными крыльями!…
Они так грозно и красиво парят в вышине…
Иногда бабушка, глядя в это огромное небо, поёт свою любимую украинскую песню:
Дывлюсь я на нэбо
Тай думку гадаю:
Чому я нэ сокил,
Чому нэ литаю?…
Чому мэни, Божэ,
Ты крылэць нэ дав?
Я б зэмлю покынув
И в нэбо злитав…
Мне от этой песни всегда грустно.
ЛАГЕРЬ
А если из моего окна посмотреть чуть-чуть влево – то увидишь в степи лагерь вдалеке… Глухой забор. По верху забора – колючая проволока. Вышка. На вышке – часовой. Там, за колючей проволокой, живут "заключённые".
Когда бабушка увидела этот лагерь, она заплакала. Она тут же вспомнила Освенцим и Маутхаузен. Холодные бараки, овчарок, похлёбку из брюквы и штабеля посиневших трупов у бараков… Она рассказывает об этом нашей соседке, тёте Вале, и они обе плачут…
…Так и стоит у меня перед глазами эта картина: лагерь в степи за колючей проволокой – а над ним парят вольные птицы…
КТО ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ?
Я знаю, почему моя бабушка оказалась когда-то в лагере. Потому что была война с фашистами, и бабушка была подпольщицей, и фашисты её схватили и отправили в лагерь. Тех, кто сидел в фашистских лагерях, называли "узниками".
Но ведь сейчас не война. Тогда почему лагерь? И кто там сейчас – за колючей проволокой? Кто такие "заключённые"? Мама сказала: "Это преступники". Какие преступники? Мама сказала: те, кто нарушил закон. Украл что-нибудь, или кого-нибудь убил. Но таких, кто убил, таких там мало. Всё больше сидят за воровство.
Мама хорошо знает этих заключённых преступников. Потому что её назначили к ним прорабом.
КАЧЕЛИ НА БАЛКОНЕ
Отец сделал для меня эти качели. Низкие, на длинных верёвках, – на нашем широком, деревянном, красивом балконе, с деревянными перилами и красивой деревянной резьбой.
Мои качели летают, как птица! Утром, пока не повернулось в эту сторону солнце, на балконе тенисто и дивно прохладно. И я с самого утра с упоением на них летаю…
Почему-то на этих качелях меня не укачивает, отец как будто заколдовал их. Милый папочка, он так любит меня!
"БАБУШКА КИРПИЧИК НЕСЁТ!"
Мы с Володей играем на их балконе.
Бабушка, уходя рано утром в магазин за хлебом, оставила меня у соседей. За хлебом большие очереди. Можно простоять полдня. Наконец, в конце нашей улицы показалась моя усталая бабушка. Она идёт, прижимая к груди буханку серого драгоценного хлеба.
– Ура! Бабушка кирпичик несёт! – кричим мы с Володей, прыгаем и хлопаем в ладоши…
ДВОР
Если выйти во двор, то напротив нашего дома можно увидеть такой же точно дом, как наш. С такими же красивыми деревянными балконами.
Два одноподъездных двухэтажных дома смотрят друг на друга. В каждом – по восемь квартир. Во дворе много детей приблизительно моего – дошкольного возраста. Странно, что не запомнила имён. Только Володю и Анатолия помню. Да ещё сопливого Петю. А больше – никого. (Может, и не удивительно? Ведь полсотни лет прошло!)
Наш двор пуст и гол. Здесь играть негде. Ни деревца, ни кустика. Ни песочницы, ни качелей. Ничего. И весь день безумно печёт солнце…
Все наши игры – в степи за домом. В степи – ТРАВЫ!… Высокие, как дерева, – если лежать на спине и смотреть в небо… Кажется, что травы – до самого неба!…
Берём своих кукол, одеяла, кукольную посуду и уходим в степь…
В степи много сусликов, повсюду их норы… но днём зверьков не видно, они прячутся от жары. Оглушительно трещат кузнечики… Вдалеке парят соколы и ястребы… и орлы… Травы сильно пахнут на солнце… Густой, травяной дух гуляет над степью…
Мы расстилаем одеяла, обустраиваем в чаще трав свои "дома", готовим своим куклам еду из цветов, трав, колосков… Обедаем и сами – принесёнными из дому яблоками и хлебом. Ведём взрослые, степенные разговоры: кто кого хочет, когда вырастит – мальчика или девочку, сына или дочку? Всем хочется дочек. А я, неожиданно для себя, говорю: "Мальчика".
МАЛЬЧИШКИ ИЗ СОСЕДНЕГО ДВОРА
Их там много, и они все взрослые: им лет по десять-двенадцать.
Они приносят вёдра с водой в степь, заливают норки сусликов и выманивают этих маленьких зверьков… Такое зверское развлечение. Жалко сусликов. Но если мы, девчонки, вступаемся за сусликов, мальчишки – тут же, грозно: "Что, пачек захотели?!"
"Надавать пачек" – на местном наречии означает поколотить. Я этих мальчишек боюсь. Но мы редко с ними встречаемся, живём своим двором.
С ОТЦОМ В СТЕПИ
Летний вечер. Мы с отцом в степи.
Отец катает меня верхом на спине… Мы хохочем… Я понукаю его, как коня.
Степь зелёная, шелестящая, стрекочущая миллионами кузнечиков…
Я – счастлива. Мой отец – со мной! Мы всегда будем вместе. Мы никогда не расстанемся… Никогда!
ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ
По воскресеньям мы иногда ездим в центр города, втроём: мама, папа и я.
Гуляем в красивых зелёных парках… Пьём вкусную газировку. Ещё гуляем по набережной Урала. Река эта – как будто дикая тигрица. Она несётся прямо с Уральских гор. Волны мутные и рыжие, как будто ржавые… бурлят и клокочут… Страшно!…
Очень, очень жарко… Мама говорит: "Резко континентальный климат". Меня всегда размаривает от жары, и я делаюсь, как тряпичная кукла.
Вечером возвращаемся домой на такси, и я каждый раз мгновенно засыпаю, плюхнувшись на мягкое сидение…
Когда приезжаем на Полигонную, отец несёт меня в дом на руках…
Просыпаюсь, когда он кладёт меня на кровать. Эх, опять проспала самое замечательное – езду на машине, мелькание городских огней за окном, и как отец несёт меня на руках… В следующий раз ни за что не усну!
Но в следующий раз – всё повторяется.
О МАМИНЫХ ПОДОПЕЧНЫХ
Рядом с нашим домом – стройка. Она тоже за колючей проволокой.
На этой стройке работают заключённые. Все во дворе, взрослые и дети, называют их "зэками". Зэки – это стриженые тёти в платках и некрасивых одинаковых одеждах. Не поймёшь – молодые или старые. По утрам их приводят строем из лагеря.
Зэки строят новый кирпичный дом. И моя мама у них – прораб. Мама учит их, как надо строить. Руководит строительством.
…Вечером, за ужином, мама, как всегда, рассказывает о своих "подопечных". Так она называет ласково зэков: "мои подопечные".
– Зина так плакала сегодня! Забилась под лестницу и рыдает. Спрашиваю: что случилось, Зина? А она: "Гражданин начальник! Срок у меня подходит к концу". Я ей говорю: "Радуйся, Зина! Выйдешь скоро на волю". Так она прямо зашлась в слезах, кричит: "Зачем мне эта воля?! Что мне с ней делать?!" Двадцать лет девчонке. Детдомовская. Родители в войну погибли. Срок получила за воровство – украла в булочной буханку хлеба. Говорит: всё детство голодная была. Мечтала поесть хлеба досыта… И вот теперь не знает, куда после освобождения идти. Никого у неё нет. Жилья, естественно, тоже нет. Говорит: мой дом теперь тут – в лагере. Говорит: выйду – и сразу же пойду и что-нибудь украду! Чтобы опять сесть. Чтобы поскорее вернуться в лагерь. Говорит: тут у меня всё есть – еда, одежда, крыша над головой. И работа есть, и подруги… А на воле что? На воле – ничего… Зачем мне эта ваша воля?
Бабушка прямо за голову схватилась: "Бедное дитя! Это ж сколько горя надо было хлебнуть в жизни, чтобы лагерь за колючей проволокой казался родным домом! Выходит, жизнь для неё – горше лагеря…"
Каждый вечер мама рассказывает какие-нибудь истории из жизни своих подопечных. Конечно, не все, как детдомовская Зина, мечтают поскорее вернуться в лагерь. У кого-то малые детишки остались на воле, и матери очень тоскуют о них. Считают дни до освобождения. Но история про Зину затмила все остальные и запомнилась мне на всю жизнь…
Мама их очень жалеет, этих стриженных тётей. Находит время каждую выслушать. А они говорят, что такого доброго "гражданина начальника" у них ещё никогда не было. Смешно. Какой мама гражданин начальник? Она просто мама. Красивая и добрая. Её все любят.