Позже в тот же день, отойдя на некоторое расстояние от риса, мы остановились на отдых. Солдаты отделения слегка разбрелись и расселись среди растительности. Я присел в тени, прислонившись спиной к дереву. Влажность от сырой почвы проникала сквозь штаны и бельё. Вместо того, чтобы потратить оставшиеся четыре минуты своего пятиминутного отдых на поиск сухого места, я просто продолжал сидеть. Железный горшок у меня на голове тянул вниз. Склонившись вперёд, я оперся руками на колени, подпёр лоб ладонями и замечтался, пока мои глаза постепенно не сфокусировались на бомбе-бабочке, наполовину скрытой в грязи между моими ногами.
Как я мог её не заметить? Корпус бомбы размером и формой напоминал фунтовую банку кофе и был выкрашен в яркий жёлтый цвет, как у бабочки. С одного конца торчало жестяное оперение, указывающее на меня в обвинительной манере. Мы нечасто находили эти штуки, потому что они редко не срабатывали. Большая часть этих кассетных боеприпасов взрывались после сброса. Нам говорили, что неразорвавшиеся бомбы могут сработать и позже, вследствие обычной вибрации земли или изменений температуры от восхода и захода солнца. Теперь у меня было ощущение, что эта штука такая темпераментная, что может взорваться оттого, что я на неё не так посмотрю. Некоторые из них начинялись шариками от подшипников. Другие были набиты сотнями или даже тысячами маленьких стальных стрелок длиной в дюйм. Что хуже, иметь эту штуковину в одном футе от моих яиц или в двух футах от лица? За что мне хвататься, если она начнёт дымиться или взрываться? Я осторожно отошёл и предупредил остальных. У меня не хватило духу положить на неё даже клочок туалетной бумаги в знак предупреждения.
Пройдя ещё километр, мы остановились на ночь. Что за день! Я нашёл подземный схрон с рисом, взорвал его, сел на бомбу-бабочку, меня чуть не подорвали "клаймором", я видел, как двух солдат убило взрывом мины-ловушки. В эту ночь запись в моём дневнике начиналась не с даты, как обычно. У неё был заголовок: "День, который я запомню навсегда". Просто и плоско, пожалуй, но зато точно выражает то, что я чувствовал.
На следующее утро с первыми проблесками рассвета мы вышли к ближайшей зоне посадки, откуда нас доставили обратно в Лай Кхе. В расположении роты нас первым делом построили для пересчёта. Во время построения примерно дюжину из нас вызвали по именам и приказали выйти из строя. Среди вызванных оказались Джилберт, Киркпатрик, Сиверинг и я. Затем состоялась короткая неформальная церемония. Они проводились каждые два месяца, когда ротный клерк приводил бумаги в порядок. Нам всем вручили значки боевого пехотинца. Эта награда вручалась тем военнослужащим, которые служили в пехоте в зоне боевых действий и продержались хотя бы месяц. Мы все считали, что это знак воина и с удовольствием носили его, когда находились в Лай Кхе в смешанном коллективе с тыловиками. На самом деле ношение значка было военным снобизмом - мы все считали себя выше тех, кто никогда не выбирался в джунгли. В то же время мы не задумывались над фактом, что без тыловых войск мы бы не прожили. Они доставляли нам нашу еду, содержали магазины, позволяли вертолётам летать, служили в военном госпитале и многое другое. Без них наша жизнь стала бы невообразимо суровой.
Хотя, получив значок, я чувствовал себя особенным, в душе я знал, что во Вьетнаме есть множество мест для службы хуже моего. Я уже понял, что к ним относятся все места в бронетехнике и вертолётах. Я не уверен, что смог бы занять эти должности, не заработав постепенно нервное расстройство. Мне не хотелось оказаться разорванным на части осколками внутри бронетранспортёра или разбиться насмерть вместе с вертолётом. Я был уверен, что оба этих сценария были более ужасны, чем погибнуть от пуль. С моим воображением психологическая ноша осознания, что в любой момент без предупреждения меня могут внезапно сбить или подорвать, была бы слишком тяжкой.
После церемонии Шарп объявил мне, что я теперь становлюсь помощником пулемётчика. Хейт, наш пулемётчик, теперь всё время должен был находиться в тылу. Его командировка почти закончилась, и командование не хотело, чтобы кого-нибудь убило в последнюю минуту. Новым пулемётчиком стал Джилберт. Смиттерс, последний по старшинству, занимал моё место подносчика боеприпасов.
Как я думаю, это должно было настроить меня когда-нибудь самому стать пулемётчиком. Все пулемётчики и их помощники провели во Вьетнаме дольше меня и после их отъезда домой, если они доживут, должны были освобождаться места. Популярная теория или легенда говорила, что пулемётные команды в боевых условиях имеют меньший период полураспада, потому что они производят столь легко узнаваемый шум и выпускают такую тучу пуль, что враги будут стрелять по ним в первую очередь.
В Штатах я проходил огневую подготовку с полудюжиной, или около того, видов оружия. Как ни странно, но М-60 стал единственным, по которому я так и не смог получить "эксперта", высшую степень.
Мне запомнилось, что во время обучения, если вас спрашивают, что у вас за оружие, нельзя было называть его "пулемёт" или М-60 или как-нибудь ещё. Надо было отвечать, что это "оружие непрерывного огня, калибра 7.62 мм, казнозарядное, с ленточным питанием, с автоматикой на основе отвода пороховых газов, воздушного охлаждения, на сошках". Эта цепочка слов поражала меня своим безнадёжным педантизмом и казалась забавной. Видимо, потому я её и запомнил.
Вскоре после церемонии мы вернулись к караульной службе на периметре. Потрёпанные старые укрепления из мешков с песком, надзирающие за рекой и ничейной полосой, приветствовали нас, словно старых друзей. Территория была завалена иссохшими на солнцепёке банками от когда-то съеденных пайков. В наше отсутствие их чисто вылизали грызуны, и теперь банки приманивали гораздо меньше мух, что стало явным плюсом. Всё те же старые, мятые журналы, что мы читали раньше, лежали поверх укреплений. Тут мы могли расслабиться.
Армия, в своём неописуемом стиле, требовала, чтобы всё было чистым и периодически отправляла мрачного сержант-майора пройти вдоль линии укреплений и облаять нас за неопрятный вид территории. Придерживая саркастические комментарии, чтобы не продлять страдания от его визита, мы некоторое время молча таскались вокруг, собирая понемногу банок и бумажек, пока он не отходил донимать кого-нибудь другого. Сегодняшний визит был точно таким же, как и все остальные. Затем мы высмеяли сержант-майора дурацкими и самодовольными замечаниями вроде "Эй, мне прямо неудобно, если ВК заметят, какой я неаккуратный". Тут следовал взрыв ребяческого гогота.
Остаток дня мы провели, валяясь вокруг укреплений в состоянии приятной скуки. Ленивая беседа отлично продолжилась за ужином.
Мы, однако, по-прежнему находились во Вьетнаме. Тайнс, который наблюдал за нашим фронтом, вдруг пригнулся к земле и прошептал нам, остальным, что он видел свет далеко в джунглях. Все тихонько повернулись посмотреть. Шарп, который прислонился к бункеру и сидел спиной к ничейной полосе, повернулся и пристально вгляделся. Его лоб наморщился, и он сосредоточенно сплюнул, как будто это могло бы улучшить его ночное зрение. Вдалеке некая одинокая фигура вышла из джунглей и медленно двигалась в нашу сторону. С расстояния в сто пятьдесят метров мы не могли сказать, вооружён ли этот человек и вообще, он это или она.
Кто-то предположил, что это может быть сумасшедший или пьяный. Другой высказался, что он, возможно, прикидывается дурачком, чтобы засечь нашу позицию. Шарп распорядился связаться с миномётным взводом и выпустить мину, чтобы отогнать его. Я потянулся к рации PRC-25, рассчитывая поучаствовать.
Миномётный взвод не стоял на линии укреплений. Они установили свои орудия в расположении роты и при необходимости готовы были оказать нам миномётную поддержку по первому слову. Мы сами решали между собой, когда и куда миномётам стрелять. Такой порядок был куда удобнее, нежели попытки вызвать артиллерийский огонь. Артиллерия требовала, чтобы запрос исходил от командира или, по крайней мере, офицера, который отдал бы приказ. Чаще всего приходилось уведомлять штаб батальона или даже штаб дивизии, чтобы получить официальное подтверждение в зависимости от цели и её расположения. Иногда из-за всех этих правовых прелестей цель успевала просто смыться, даже не зная, что на неё едва не обрушился поток дерьма. С нашим миномётным взводом бюрократии было меньше. Система управления огнём была гораздо проще - её вообще не было. Даже новичок вроде меня, без звания и без навыков радиста мог вызвать огонь.
Я никогда раньше не связывался ни с миномётным взводом, ни с другой огневой поддержкой. Если задуматься, я даже не помню, чтобы мне до того времени когда-либо разрешали говорить по рации. Я посылал щелчки докладов об обстановке в ночных засадах и на постах прослушивания, только и всего.
Разговор по рации, когда все остальные смотрели на меня, создал у меня ощущение власти и важности. Мне пришлось напрячься изо всех сил, чтобы соблюсти все формальности корректных радиопереговоров.
- 4-6, 4-6, это 1-6-Кило, огневая поддержка, приём.
- 4-6.
- 4-6, это 1-6-Кило. Нужен один разрывной, сто метров к западу от нашей позиции, за линией укреплений, но к югу от реки, приём.
- 1-6-Кило, в чём дело, приём.
- 4-6, у нас один Виктор-Чарли приближается к нашей позиции, приём.
- Принял, 1-6-Кило, мы запустим одну для пристрелки, скажите, куда она попадёт, приём.
Фраза "скажите, куда она попадёт" засела у меня в ушах и гремела внутри головы, пока мы ждали пристрелки миномёта. Мы все вглядывались в тёмные очертания Лай Кхе, как будто могли увидеть шум. Миномёты стояли так далеко позади, и между нами было столько каучуковых деревьев, что мы не могли видеть вспышку.
У-УМП! Услышав глухой, ни на что не похожий грохот миномёта мы перенесли внимание на фигуру с фонарём и ждали, пока 81 миллиметр боли и страданий приземлится и спугнёт этого парня, чтобы мы могли больше не беспокоиться и вернуться к расслабленному ничегонеделанию.
БАБАХ! Мина приземлилась ему прямо на голову, и он исчез, пропал, словно это был фокус в цирке. Я был потрясён. Мы все смотрели прямо на него и на мгновение ослепли от вспышки. Но когда наше ночное зрение вернулось, мы уже ничего там не видели. Либо его разорвало на клочки, либо он полз по-пластунски в сторону Ханоя, погасив свой фонарь. Настала тишина.
В течение ночи я время от времени думал про того парня, размышляя, убит ли он и что мы найдём, когда выйдет солнце. По понятным причинам мне чертовски не хотелось бы, чтобы это оказался явный нонкомбатант вроде ребёнка или какого-нибудь столетнего фермера.
Я так никогда и не получил ответа на свой вопрос. Шарп поднял нас в 05.00 и мы ушли с позиции. Линию укреплений временно занял личный состав какой-то вертолётной части. Мы так никогда и не узнали, что они увидели, когда солнце выжгло обычный утренний туман. Поскольку именно я вызвал миномётный огонь, мне было любопытнее всего. Остальным, похоже, было до задницы. Армия обращалась со мной так же обезличенно, как я поступил с тем парнем с фонарём, и ничего нельзя было с этим поделать, даже забыть. Меня это напрягало.
Меня немного злило, что мне не дали дождаться и посмотреть, что случилось с тем человеком с фонарём. Я это постепенно перерос, когда больше сжился с мыслью, что для армии я всего лишь очередной военнослужащий. У меня не было права голоса насчёт того, куда мы идём, что мы делаем, и как мы это будем делать, когда дойдём, и их ни в малейшей степени не волновало, что я обо всём этом думаю. Я просто плыл по течению, словно пробка в реке.
В то утро нам предстояло оказаться в провинции Тай Нинь на границе с Камбоджей. Весь взвод погрузился в задний отсек шумного, расшатанного грузового самолёта "Карибу". Снова там не было сидений, но нашлось достаточно свободного места, чтобы взвод мог сидеть на полу со всем своим снаряжением. Самолёт забрал нас с аэродрома Лай Кхе и высадил на грунтовом аэрополе близ деревни Суи Да.
Местность вокруг аэрополя была преимущественно плоской и голой. Недостаток укрытий создавал ощущение наготы и незащищённости. Чувство было отнюдь не успокаивающим. Сержанту Фэйрмену не пришлось два раза приказывать окопаться. Эта местность вскоре должна была стать постоянным базовым лагерем для 25-й пехотной дивизии, также известной под названием "Тропическая молния".
Пока мы вкалывали, десятки "Хьюи" и "Карибу" садились, выгружая сотни, а затем и тысячи пехотинцев. Большие вертолёты "Чинук" подвозили артиллерийские орудия и бульдозеры. Танки и бронетранспортёры прибывали по дороге. Нам сказали, что всё это - подготовка к тому, что должно было получить название "Операция Джанкшен-Сити". Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это будет крупнейшая операция, в которой мы когда-либо участвовали. Помимо Большой Красной Единицы там находились части 4-й, 9-й и 25-й пехотных дивизий, а также 196-я легкая пехотная бригада, 11-й разведывательный полк и 173-я десантная бригада. Вместе все составляло до двадцати двух батальонов американцев. Ещё к нам там присоединились четыре батальона вьетнамской морской пехоты и рейнджеров. Считалось, что их морпехи и рейнджеры были куда лучшими бойцами, чем обычные солдаты АРВН, и, как рассказывали, могли постоять за себя в бою. Я никогда с ними раньше не служил, и не знал, правда это, или ещё одна легенда джунглей.
Провинцию Тай Нинь можно описать, как переходную зону между липкой грязью дельты Меконга на юге и густыми джунглями Камбоджи на севере. Местность была в основном равнинной. Неожиданно выдаваясь из равнины вверх, примерно в двух километрах к западу от Суи Да стояла гора из чёрного камня, более трёх тысяч футов высотой. Это была географическая аномалия, одинокий пик на плоской равнине. Вьетнамцы называли её Нуйбаден. Мы называли её Чёрной Вдовой или Чёрной Девой.
На самой вершине горы стоял лагерь "Зелёных беретов". Со своим господствующим над провинцией расположением он стал идеальным местом для радиопередатчиков и приёмников. Снизу мы видели, что вершина ощетинилась антеннами. ВК владели остальной частью горы и изрыли её бесчисленными туннелями и пещерами. "Зелёные береты" по возможности избегали склонов горы и выбирались из своего укреплённого лагеря только на вертолётах. Теперь мы заняли подножие горы. Уникальная расстановка сил.
Когда мы в первый день присел отдохнуть, Соя изо всех сил старался поддержать наши худшие опасения. Он клялся, что слышал, как кто-то говорил со штабом, что мы должны атаковать гору и продвигаться по склонам. Большинство из нас были настроены скептически, но всё равно разгорелись ожесточённые дебаты. Это касалось нас всех. Хоть я никогда не посетил ни одной лекции в Вест-Пойнт, Вирджинском Военном Институте или в "Цитадели", я видел достаточно фильмов про войну, чтобы без тени сомнения знать, что меньше всего на свете мне хочется наступать в гору против окопавшегося противника. Я бы лучше спустился по Ниагарскому водопаду в бочке, чем попытался бы с боем прокладывать себе путь вверх по склонам Чёрной Вдовы.
В нескольких футах от меня Тайнс склонился, разогревая банки из пайка. С присущим ему спокойствием он заметил монотонным голосом: "Я не полезу туда наверх". Я почему-то ему поверил. Мы все ему поверили, по крайней мере, нам хотелось ему поверить. Тайнс, казалось, всегда знал о происходящем вокруг немножко больше остальных пехотинцев. Мы не знали, как ему это удавалось, но он как-то умел. Это успокаивало. Если он не лез на Чёрную Вдову, значит и все остальные тоже, скорее всего, не полезут. Уже почти официально.
В Лай Кхе в это время по программе "Объединённых организаций обслуживания" приехала Нэнси Синатра, чтобы поддержать солдат. Она прославилась своей песней "These Boots Are Made For Walking". Большая часть пехоты и танкистов находились у нас в провинции Тай Нинь, так что получилось шоу для тыловиков. Позже, когда певица про это узнала, она вернулась в Лай Кхе с повторным концертом. К тому времени часть подразделений уже вернулись в базовый лагерь и смогли посетить её выступление. Я считал её симпатичной девушкой с золотым сердцем за то, что она сделала для нас. Очень жаль, что рота "С" пропустила оба выступления.
В следующие два дня по утрам мы углубляли наши ячейки и наполняли мешки песком, а затем практиковались в стрельбе из нашего оружия. Я стрелял из своей М-16 и несколько поразвлёкся. Джилберт выпустил из М-60 больше пуль, чем любой другой, производил много шума, и, казалось, был стрелком лучше среднего. Он мог оказаться лучшим пулемётчиком во всей роте. Позже в тот же день сержант Альварес, который про это услышал, но перепутал наши фамилии, сделал мне комплимент насчёт моих выдающихся способностей с пулемётом, сказав: "Я слышал, вы сегодня повытрясли дерьмо из пулемёта". Словно стрела пронзила моё сердце. Мне нужно было признание. Мне нужно было, чтобы кто-то сказал, что я - часть команды и что я всё делаю правильно. Я неохотно признался, что это был Джилберт, а я - просто обычный долбоёб с винтовкой. Это удручало.
На следующий день наше безумие со строительством укрытий продолжилось. Затем мы снова пристреливали своё оружие на периметре. Необычно, что мы занимались этим два дня подряд. К нам присоединились многие танкисты и артиллеристы, и получилось масштабное импровизированное общественное мероприятие, где все смеялись, болтали и испытывали оружие друг у друга. Там был автоматический дробовик, несколько револьверов и даже двухзарядный дерринджер. У нескольких танкистов был один и тот же вид доработанного оружия, трофейные карабины М-1 30-го калибра с отпиленными стволом и прикладом. Таким образом, получалось что-то вроде автоматического пистолета, не очень точного, зато стрелять из него было сплошное веселье.
Ещё мы видели, как стреляют из новой винтовки CAR-15 с чёрным затвором. Это была укороченная версия М-16 с телескопическим прикладом. Механизм оружия был тот же самый, что и раньше, только вместо блестящего хрома затвор был покрыт каким-то тусклым чёрным веществом. Армия озаботилась большим количеством случаев заклинивания М-16. Проблема не теряла остроты, несмотря на попытки усиленной чистки и смазки. Теперь армия придумала новый чёрный затвор. Такие винтовки выдавали некоторым сержантам для испытания. Не вполне понятно, был ни в этом эксперименте какой-нибудь реальный научный метод. К моему огорчению, мне не представилось возможности пострелять из него.