И вот спустя несколько месяцев после разрушения "Норск-гидро" я сидел в портовом кабаке Кристиансанна и пил шнапс, выгнанный из дерева. Он мне не понравился. В 1944 году вообще ничто уже не имело вкуса. Через пару-другую часов я должен был снова быть на борту подлодки, направлявшейся в Америку, чтобы выяснить, насколько далеко ушли американцы в деле создания атомной бомбы, и уточнить, каким образом можно было остановить этот процесс. Ведь союзникам подобное удалось…
На следующее утро "U-1230" вышла в море. Теперь мы шли в основном на глубине восьмидесяти метров со скоростью четыре километра в час и проходили за сутки до ста километров.
Предприятие наше имело мало шансов на успех, так как союзники господствовали не только на воде, но и в воздухе, к тому же продвигались мы вперед черепашьим шагом.
Нам с Билли пришлось привыкать к жизни и быту подводников, не говоря уже о традициях и предрассудках. Во время войны ни одна подводная лодка не выходила в море тринадцатого числа или в пятницу. Необходимо было приспосабливаться к туалету, для чего приходилось нырять в боковое отверстие и продвигаться, изгибаясь, как червь, к цели. Совершившему такое путешествие впервые выдавался шуточный диплом. На четвертый день перехода вокруг нашей лодки стали рваться глубинные бомбы. Объявлялись воздушная тревога и срочное погружение. Молниеносно задраивался люк рубки, гас свет, и лодка начинала падать вниз. Музыка, звучавшая во всех отсеках с раннего утра и до поздней ночи, смолкала. Слышались только отрывистые команды капитана. Билли становился рядом со мной и держал меня за руку.
- А что мы будем делать, если в лодку попадет глубинная бомба? - спросил он как-то.
- Мы просто потонем, - ответил я, - и все останется в прошлом.
Он забыл даже о своей ухмылке.
Мы слышали не только разрывы бомб, но и ощущали вибрацию корпуса лодки. Детонация длилась странно долго, громыхая вдали, производя впечатление выстрелов в туннеле.
Вновь включался свет, и напряжение сходило с лиц матросов.
- Опять пронесло, - произнес унтер-офицер, оказавшийся рядом. - Надо только вовремя уйти на глубину и скрыться.
В подводном положении мы оставались долгое время. Когда противник обнаруживал подводную лодку, он не жалел ни времени, ни усилий и шел на всевозможные ухищрения, чтобы не дать ей уйти. А мы постоянно меняли направление движения, делая зигзаги. Вновь пела Лили Марлен, но мы знали, что она могла замолчать в любое время от детонации бомбы.
- Ты уже знаешь, где мы будем высаживаться? - спросил меня Билли.
- Нет, - сказал я.
- Просто глупо, что мы согласились на эту затею, - продолжил он. - Это какое-то безумие.
- Об этом надо было думать раньше. Ты же говорил, что ненавидишь Америку.
- Это точно, - согласился он. - Но свою жизнь я люблю.
- А разве я - нет?
Посмотрев на него со стороны, я вспомнил слова Маргарет. Она предстала перед моим взором - небольшого роста с голубыми живыми глазами и мягкими, хорошо ухоженными руками. Мне вновь послышалось, как она сказала: "Я не доверяю ему ни на йоту… Вот увидишь, он тебя предаст… Посмотри на его обезьяньи руки и на его глаза. Он не может прямо посмотреть кому-либо в лицо. Ты никого не мог подобрать получше?! Ты - гордость всего управления?!"
Теперь было уже поздно думать о том, доверяю я ему или нет. Я был с ним связан так или иначе. У него на языке было все, о чем он думал. И как бы то ни было, он был молод и не видел, по сути дела, войны. Да и у кого сердце не забьется сильнее при разрывах бомб?
И вновь мы ползли замедленным - четыре километра в час - темпом по Атлантике. Целыми днями на лодке громко не говорили, опасаясь подслушивающих устройств противника. Даже под водой разговор шел шепотом. Когда темнело, мы всплывали под перископ и шли в тринадцати метрах от поверхности воды. В спокойную погоду поднимался шноркель для снабжения людей и машин воздухом. Когда это было невозможно, машины работали от электрического питания. Кислорода для дыхания команды в лодке хватало лишь на тридцать шесть часов. Далее легкие не выдерживали.
От постоянного напряжения время летело незаметно, а ведь в пути мы находились сорок шесть дней. Наши акустики не снимали наушников, вражеские, наверное, тоже. Мы привыкли к тесноте и плохому воздуху, к глубинным бомбам и разговору шепотом. Матросы мало говорили о доме, но много о нем думали. К тому времени ни одна немецкая подводная лодка не заходила уже так далеко в Атлантику без особого распоряжения. Возвратимся ли мы на родину? У кого было больше шансов на это - у команды "U-1230", которой предстоял обратный переход через океан, или у меня, собиравшегося проникнуть в тайны атомного оружия?
Если бы кто заболел, ему бы не повезло: на лодке врача не было. Умершего завертывали в его же подвесную койку, предварительно положив ему на грудь имперский военно-морской флаг, которых на лодке имелось достаточно.
Со смертью мы столкнулись между Фарерами и Исландией. Благополучно уйдя от глубинных бомб, мы едва не задохнулись от недостатка кислорода. Выручил старший машинист Беттгер, действовавший без приказа на свой собственный страх и риск.
От избыточного давления закладывало уши, учащенно билось сердце, перехватывало дыхание и кружилась голова. Даже консервные банки и те не выдерживали: либо лопались, либо сплющивались.
И вот мы выдвинули шноркель при большой волне, а он был залит водой. Выхлопные газы от работавших машин не смогли уйти в воздух и растеклись по лодке, воздействуя на сознание. Нерастерявшийся Беттгер, стоявший у дизелей, молниеносно выдернул муфту сцепления и переключил машины на электрический ток. А через несколько секунд он сам и еще восемь человек команды упали без чувств.
Лодка при внезапной остановке дизельных агрегатов рыскнула было вниз, затем медленно выпрямилась.
- Всплытие! - приказал капитан-лейтенант Хильбиг.
От включения сжатого воздуха "U-1230" буквально выпрыгнула, подобно рыбе, из воды. Люк рубки был резко открыт, и в лодку устремился свежий ночной воздух. В последнюю секунду. От возможного промедления выхлопные газы дизелей могли бы убить все живое. Потерявшие сознание члены экипажа были на тросах вытянуты через люк на палубу. Нам повезло, что поблизости не было никаких кораблей противника.
* * *
Америка приближалась, а вместе с нею и поджидавшее меня злосчастье. Я проверил свой багаж. Было ли это следствием нервозности или сработало мое шестое чувство? Вскрыв полученные долларовые пачки, я обнаружил на их бандеролях надпись: "Германский имперский банк". Несмотря на тысячи трудностей, мне были вручены подлинные американские обувь, рубашки, пистолеты и верхняя одежда. А предательские бандероли были оставлены: о них просто забыли.
До Америки оставалось еще четыре дня хода. С Центром мы постоянно поддерживали радиосвязь. И направились к указанному месту - бухте Френчмен в штате Мэн. Но вот из рубки выскочил радист и вручил Хильбигу, находившемуся на палубе, срочную радиограмму. Тот расшифровал ее через несколько минут. Я стоял рядом с ним. Он остолбенело уставился на меня.
- Это настоящее свинство, - произнес он и протянул мне расшифрованное сообщение. - Что вы об этом думаете?
Я прочитал запись, которая гласила:
"У нас есть все основания полагать, что противнику стало известно о нашей операции. Действуйте по собственному усмотрению".
- Что вы будете делать? - спросил Хильбиг.
- Сначала надо закурить, - ответил я. Он кивнул и сказал:
- Пройдемте в рубку. Оказавшись там, он продолжил:
- Обидно до слез. Так вы будете высаживаться или нет?
- Буду конечно же. Но надо найти другое место.
- Хорошо.
- И вот еще что, - добавил я. - Колпоу не должен ничего знать о радиограмме.
Мы прошли в кают-компанию и стали изучать карты побережья в поисках места высадки. Но нас ждало разочарование: глубины в этих районах были столь незначительными, что не могло быть и речи о подходе туда нашей подводной лодки. Вырисовывались лишь две возможности: возвращение назад или высадка в бухте Френчмен. И я решился на высадку там.
- Ничего приятного нас там не ожидает, - сказал капитан. - Если американцы предупреждены, то они знают точно, что мы можем осуществить высадку только в этой бухте. Им достаточно установить там звукоулавливатели… Исходя из этого, мне надо предпринять кое-какие меры предосторожности. Прежде всего необходимо подготовить лодку к потоплению, поскольку мы можем оказаться в руках противника. За ликвидацию лодки ответственность несу я.
- Конечно, - ответил я.
Я знал, что по кодексу командиров подводных лодок самым позорным была сдача лодки противнику в неповрежденном состоянии.
Но мы не смогли лечь на прямой курс к бухте Френчмен из-за аварии: произошло короткое замыкание трансформатора. Прибором измерения глубины из-за его повреждения пользоваться было нельзя, так что маневрировать в сравнительно небольшой бухте не представлялось возможным. Корабельный инженер доложил, что не в состоянии отремонтировать глубиномер подручными средствами. И тут я вспомнил, что был когда-то неплохим радиоинженером.
- Как мне представляется, единственное, что еще можем мы сделать в сложившейся ситуации, так это разобрать трансформатор и снова намотать катушки, - предложил я командиру.
Через три дня непрерывного труда корабельный электрик закончил работу. Прибор же измерения глубины я установил сам. Он снова функционировал.
Когда мы подошли близко к побережью, я засек местоположение радиостанции Бостона и вычислил точку нахождения лодки.
- Если ваши вычисления правильны, - произнес Хильбиг, - то мы через два часа заметим огни маяка при входе в бухту Френчмен.
Мои вычисления оказались точными.
Команде было сообщено, что я и Билли будем высаживаться на берег. Более ничего. Об остальном она могла только догадываться. Никакие подробности нашей операции до матросов не доводились из-за опасения, что кто-то из них мог попасть в плен.
Бухта охранялась эсминцем. Погрузившись, мы прошли под ним и легли на грунт. Целый день над нами сновали корабли. Без всяких приборов мы слышали шумы их винтов и двигателей. Мы ожидали ночи и начала прилива. После всплытия под перископ лодку течением отнесло в глубину бухты между двумя островами. Мы не были замечены: береговая охрана, видимо, спала. Американцы не использовали не только звукоулавливатели, но и радары, считая, что победа в войне уже у них в кармане.
Из-за экономии электроэнергии горячая пища не готовилась. Во время подготовки лодки к взрыву в носовой, кормовой и центральной частях повар готовил холодные закуски. Капитан выделил мне из своих неприкосновенных запасов десять литров воды на умывание и приведение себя в порядок. Первый помощник командира сбрил мне машинкой бороду, после чего я поскоблил свое лицо безопасной бритвой.
Нам даже не верилось, что мы еще не были обнаружены. Ни глубинных бомб, ни охотников за подводными лодками, ни налетов самолетов! Поглощая бутерброды, мы ждали наступления ночи. Матросы, проходя мимо меня, пожимали мне руку. Я знал их всех, так как помогал командиру в несении вахтенной службы. Корабельный кок славился на всем флоте, например, как оригинал.
Несмотря на подверженность морской болезни, он после возвращения из очередного похода вновь изъявлял желание отправиться в следующий. Некоторые члены экипажа пытались сказать мне что-то напутственное - в порядке предупреждения, сожаления или удивления. Я долго размышлял над тем, высаживаться ли в военной форме или гражданской одежде. Если я буду задержан в военной форме, то со мной должны были обращаться как с военнопленным. В штатском же меня посчитают шпионом и просто-напросто повесят. Однако после удачной высадки мне все равно пришлось бы снимать форму: ведь не мог же я разгуливать по Америке в форме немецкого морского советника. Захоронение формы представлялось мне более рискованным делом, нежели высадка в штатском. Билли тоже должен был снять военную форму. От страха он даже позеленел и дрожал как осиновый лист.
- Все еще впереди, - сказал я ему. - Дело будет сделано, когда мы окажемся на берегу. Здесь, в бухте, намного опаснее.
- Будем всплывать через два часа, - произнес Хильбиг. - Надо еще выяснить, насколько близко мы сможем подойти к берегу. Лодка пойдет задним ходом. Мы останемся на плаву, пока вы будете добираться до берега. Думаю, что вам может потребоваться огневое прикрытие.
- Лучше поскорее сматывайтесь, - ответил я.
- Нет, - возразил он. - У меня приказ доставить вас целыми и невредимыми на берег.
Оставался еще час, затем полчаса, еще четверть часа. Я стоял рядом с капитаном. Он взглянул на часы. Включив звукоулавливатели, мы ничего подозрительного не услышали.
- Всплыть под перископ! - приказал командир.
Почти беззвучно лодка устремилась к поверхности воды. Был выдвинут перископ, с помощью которого мы стали наблюдать за берегом. Оживленное движение транспорта там еще не спало. Так что было еще рано.
* * *
Двигатели вращались медленнее, чем бились наши пульсы. Мы стояли в рубке, всматриваясь в берег, курили, затем сверили часы. В перископе совсем близко была видна полоска земли, на которую я должен был ступить. Она выглядела совсем по-другому, нежели это было представлено на картах в Берлине. Полоска была окаймлена с одной стороны камышами, а с другой - лесом. Посредине проходила дорога, по которой взад и вперед бежали огоньки автомашин. Надо всем этим стояла легкая молочная дымка, освещенная луной. В сторону моря двигались отдельные клочья тумана, создавая благоприятную обстановку для осуществления операции "Эльстер". Единственное, что нам надо было сейчас, так это время, туман и везение.
Легкий бриз разогнал туман. Все снова стало видно отчетливо. При многократном увеличении перископа можно было различить даже отдельные ветви деревьев и кустарника. Расстояние до берега не превышало трехсот пятидесяти метров.
- Я попытаюсь подойти еще ближе к берегу, - произнес Хильбиг. - Но придется развернуться, чтобы не зацепиться винтами за коряги.
Подводная лодка развернулась, двигатели работали на самых малых оборотах и почти неслышно. Ведь у машин нет ни глаз, ни сердца, ни чувств. Унтер-офицер, выступавший в роли лоцмана, непрерывно докладывал глубины: двадцать два метра, двадцать метров, восемнадцать метров, двадцать два метра. Капитан крепко сжал губы, не произнося ни слова. Он не отдавал и команд. Подчиненные понимали по выражению его лица, что им следовало делать. Постепенно мы приблизились к берегу еще на шестьдесят-семьдесят метров. Из воды высовывалась только рубка. Слева на берегу виднелся дом, но окна его были темными. С помощью биноклей мы тщательно его осмотрели, но никакого движения не заметили. На дороге показался грузовик, которого стала обгонять легковая машина. Две собаки принялись лаять друг на друга. Их перебранка напоминала плач ребенка.
- Пора! - сказал я. Командир лодки кивнул.
- Минуточку, - произнес он. - Надо направить пушки и пулеметы в сторону берега. Если вас обнаружат, прыгайте в воду и плывите к нам. Я же доставлю людям на берегу кое-какую работу.
На палубу была вынесена резиновая лодка, которую следовало еще накачать, так как в собранном виде она не пролезла бы в люк рубки.
- После вашей высадки мы подождем еще двадцать минут, - продолжил капитан. - Если все будет спокойно, мы выйдем в море. Однако в случае необходимости можно договориться о новом месте встречи завтра или в ближайшие дни. Мы непременно услышим ваш передатчик.
- Если высадка пройдет удачно, я прорвусь и дальше, - ответил я.
Когда мы протаскивали резиновую лодку через люк, на нас упал луч света. Или нам это так показалось. Дело в том, что ночью создается впечатление, будто бы ты стоишь непосредственно в луче такого света, если он даже находится в целом километре от тебя.
Во всяком случае, резиновая лодка была брошена назад, а мы застыли неподвижно на своих местах. Оказалось, что это была легковая машина, которую мы заметили вдали еще в перископ. Теперь она выехала на поворот дороги, делавшей изгиб почти у кромки воды. Свет ее фар должен был начать удаляться - еще секунда, другая.
Но свет не только не удалился, а, казалось, даже приблизился. Машина сошла с дороги. Почему? Зачем? Мы переглянулись, наблюдая за ее движением в бинокли.
В этот момент снова появился туман, лишив нас на несколько минут видимости. Была ли это машина береговой охраны? Или мы наблюдали патрульную машину морской пехоты? Организация американской береговой охраны была нам хорошо известна. В шестикилометровой прибрежной зоне курсировали эсминцы. Морская авиация постоянно облетала побережье. Вдоль берега патрулировали машины береговой охраны, а по дорогам разъезжали армейские джипы. Американским министерством обороны были, таким образом, созданы шесть охранных зон.
- Поглядите-ка на это, - произнес капитан.
Туман вновь рассеялся, и свет луны заливал всю окрестность. Приложив к глазам бинокль, я стал внимательно рассматривать машину. Показалось ли мне? За рулем сидел мужчина, а рядом с ним - женщина. Мужчина обнимал ее, лица их были близко друг от друга. Любовная встреча в машине? Для Америки это было обычным явлением. Ведь американцы не выходят из машины даже во время богослужения или смотря кинофильмы о Диком Западе в местах парковки. Так отчего же им не целоваться в машинах?
Я и сам частенько выезжал в безлюдное место с какой-нибудь девицей на соседнем сиденье. В Лиме, например, это была Эвелин Текстер. Такая необходимость возникает, как правило, если немного перебрать виски. "Люб.овных" дорог в Америке предостаточно. С них можно съехать в сторону - скажем, на луг или на просеку - и оказаться только вдвоем. Нежный шепот, поцелуи, клятвы в верности…
В таким случаях освещение обычно выключается, что, видимо, забыла сделать эта парочка. Но не обманываемся ли мы? За действиями парочки мы наблюдали минут двадцать, собираясь отсрочить начало операции. Но вот двигатель машины завелся, и она помчалась далее в ночь.
Почти одновременно крупными мокрыми хлопьями стал падать снег.
- Пошли! - сказал я, обращаясь к Билли. Резиновую лодку снова вытащили на палубу и присоединили шланг подачи сжатого воздуха. Она была накачана в считанные секунды. Два здоровенных матроса стояли уже наготове. Чтобы снизить шум плеска весел, они обмотали их лопасти тряпками. Командир протянул мне руку.
- Всего хорошего, - пожелал он мне. - Я тотчас же возвращусь, если вы позовете.
Кивнув, я пошел. Движения мои были чисто механическими. Билли пришлось дернуть за руку, так как он остолбенел от страха, уставившись широко раскрытыми глазами на берег.
- Осталось совсем немного, - подбодрил я его. Резиновую лодку осторожно спустили на воду, и мы сошли в нее.
Снег слепил нам глаза. Волнение моря было совсем небольшим. Оба матроса начали энергично и ритмично грести.
И вот мы отошли от "U-1230" на десять… пятнадцать… двадцать метров.