Однажды во время секционных заседаний участникам вильямстаунского института предложили срочно покинуть свои "круглые столы" и собраться в большом зале, чтобы послушать предвыборную речь Гувера. "Великий гуманист" (так называли его за организацию "бескорыстной" помощи голодным и холодным в разрушенной войной Европе, и прежде всего в России), "знаменитый инженер" (это звание ему было дано придворными льстецами, видимо, за умение выколачивать огромные прибыли из заморских вложений), Герберт Гувер говорил уверенно, напористо, авторитетно. В той речи в августе 1928 года он сказал слова, которые потом неоднократно вспоминали:
- Мы в Америке сегодня ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо за всю историю нашей страны. Работные дома исчезают из нашей жизни. Мы еще не достигли цели, но, если нам дадут возможность продолжить политику последних восьми лет (то есть правления президентов-республиканцев Гардинга и Кулиджа), мы скоро с божьей помощью приблизимся к тому дню, когда бедность будет изгнана из нашей страны.
Многие из собравшихся в зале колледжа Вильямса встретили эти слова восторженными восклицаниями. В основном это были, как заметил Виктор Александрович, сторонники республиканской партии - партии Гувера. Другая часть иронически усмехнулась - это были преданные своей партии демократы. Ну, а третья часть, по численности наибольшая, оставалась равнодушной: они хорошо знали, что предвыборные речи вовсе не должны находиться в строгом соответствии с действительностью. Так испокон веку заведено в Америке.
Гувер между тем, решив, очевидно, переплюнуть хрестоматийного французского короля, пообещал, что под его управлением в каждом гараже будет по два автомобиля, а в каждом котелке на кухне будет по воскресным и праздничным дням по две курицы.
Надо сказать, что тогда не только республиканский кандидат в президенты расписывал лучезарные перспективы американского капитализма. Эйфория обогащения захватила миллионы людей. Американцы, казалось, забыли, что во время спада осенью 1921 года в Центральном парке Нью-Йорка спало 80 тысяч безработных. Такое не повторится! Настало другое время! Эпоха джаза, эпоха обогащения, золотой век… Сдавали позиции и многие из тех, кто совсем недавно мыслил трезво-критически и даже радикально.
Тот же Уолтер Липпмап, который в 1919 году подверг беспощадному анализу ложь о Советской России, сейчас писал:
"Более или менее бессознательная и бесплановая деятельность бизнесменов стала наконец более современной, более смелой и, в общем, более революционной, чем теории прогрессистов". Слова "бесплановая" и "прогрессисты" в этом контексте употреблены, видимо, не случайно. Из СССР приходят вести о разработке пятилетнего плана. Большевики замыслили что-то невероятно дерзкое: одним рывком построить в своей отсталой стране современную промышленность. О советском пятилетием плане с интересом говорят в рабочих клубах Америки. Буржуазные пропагандисты призваны нейтрализовать этот интерес.
"Большой бизнес в Америке обеспечивает то, что ставили перед собой целью социалисты, - пищу, одежду и пристанище для всех. Вы увидите все это в годы администрации Гувера". А это - Линкольн Стеффене, да-да, тот самый знаменитый "разгребатель грязи", блестящий публицист, еще недавно разоблачавший пороки капитализма. Но сейчас 1928 год. Америка процветает.
На таком фоне читать лекции с призывами к установлению нормальных отношений с СССР, с объяснениями истинного положения дел в Советском Союзе, с правдивым анализом его внешней политики - нелегко. Нужно быть осторожным. Правда об СССР должна быть преподнесена в такой форме, чтобы не отпугнуть среднего американца. Чтобы была "хорошая пресса", обеспечивающая дальнейшие приглашения. Помогает генеральское звание. Слово "генерал" на яхонтовских афишах печатается крупным шрифтом. И очень мелким - "старой русской армии. Отставной". Нередко в лекцию как бы невзначай Виктор Александрович вставляет рассказ о том, как он обедал у царя Николая, как должен был плыть в 1916 году из Англии в Россию вместе с фельдмаршалом Китченером, но в последний момент все изменилось, и он поехал во Францию. А Китченер погиб, едва отплыв от британских берегов, и до сих пор тайна взрыва на корабле неразгадана. Это действует на американскую аудиторию. Яхонтов ездит по Америке, читает лекции, выступает по радио. И пишет книгу. Уже весна 1929 года.
Паломник
1929 год, кроме многих других примечательных событий, ознаменован и тем, что в Москве родился "Интурист". Советская страна начала учиться принимать гостей из-за рубежа на коммерческой основе. Одним из первых запросил тур по СССР мистер Яхонтов из США. Нетерпение гнало его. В ожидании ответа из Москвы он приехал в Берлин, где ему пришлось провести три недели.
Здесь, в Берлине, он впервые вступил на советскую территорию, иначе говоря - вошел в советское посольство. Сюда должны были сообщить из Москвы - можно ли ставить Яхонтову визу в паспорт.
Как он ни старался обойтись без встреч с русскими белоэмигрантами, однажды он на них наскочил в ресторане. Слава богу, никто из них не знал его в лицо и не обращал внимания на американца за соседним столиком. Тоска сжимала сердце Виктора Александровича.
- И никакого либерализма, господа, никакой, извините, гуманности. Чуть что - в тюрьму!
- Не в тюрьму, а расстреливать, господин генерал.
- Позвольте возразить, барон. Если сразу всех расстреливать, кто будет работать в вашем имении?
- Мужиков в России много…
- Слишком много, на всех хватит, и на нас, и на немцев…
- Согласен, ваше превосходительство. Предлагаю тост: "Хайль Гитлер!"
Наконец, из Москвы пришел ответ. Въезд разрешен. Он плыл в Ленинград пароходом из Штеттина. Он хотел попасть сначала в город, откуда начался его исход.
Владивосток восемнадцатого не считается. То было наваждение, дурной сон.
…Какое наслаждение стоять около сфинкса и глядеть на Неву, на Исаакий и Адмиралтейство. Это сказка. Это - волшебный сон наяву. И еще, оказывается, есть на свете такое счастье: слышать вокруг, везде русскую речь! Как мало дней отпущено ему на Ленинград. Он старался спать поменьше. Господи, да какой сон в ленинградские белые ночи! Если вы не были в этом городе - а он вам родной - целых двенадцать лет. Постойте, постойте, а сколько же лет он не был здесь белыми ночами? Боже мой, ровно двадцать! Да, после 1909-го, когда он уехал отсюда на Дальний Восток, ему не пришлось видеть это волшебство - петербургские белые ночи…
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла…
Неужели здесь, касаясь этого парапета, когда-то стоял Пушкин. Ну как можно спать такими ночами. Яхонтову потом казалось, что в Ленинграде он вовсе не спал. Ночами он кружил по центру, днем забирался на рабочие окраины, где, пожалуй, в старые времена никогда и не бывал. Как странно, но только сейчас он осознал, что не для всех жить в Петербурге означало квартировать на Каменноостровском, служить на Дворцовой и гулять по Невскому. Нет, не для всех! Но как-то не думалось тогда, что большинство, подавляющее большинство петербуржцев - это жители угрюмых безобразных домов на Выборгской стороне за Финляндским вокзалом, это те, кто живет поближе к Гавани и далеко за Обводным каналом. Яхонтову понравились люди ленинградских окраин. У них был бодрый и уверенный вид. И это, сделал заключение Виктор Александрович, тот плюс, который перевешивает все минусы. А он видел и минусы, несмотря на сказочно-восторженное ощущение того, что он на Родине. Он видел бедность одежды, неухоженность строений, жалкий по сравнению с Америкой ассортимент товаров в магазинах. За исключением книжных. Яхонтов был поражен, потолкавшись в нескольких книжных магазинах и понаблюдав, кто что покупает. В Америке о таком буме не могло быть и речи. Здесь расхватывали не какие-нибудь пошлые дамские романы или бесконечные детективы - здесь раскупали серьезные книги. В отличие от Запада здесь на книгах указывался тираж. Если не побывать самому в таком магазине, подумал Виктор Александрович, можно и не поверить, что столь огромные тиражи можно распродать.
Он вглядывался в лица покупателей. Ему казалось, что в их чертах, мимике, общем выражении странно смешиваются признаки простолюдинов и интеллигентов. Он видел этих людей в поздних трамваях, когда они усталые ехали домой после работы и учебы на рабфаке. Он слушал их разговоры, в которых тоже причудливо, как ему казалось, смешивалось крестьянское и студенческое. Яхонтов думал - не эти ли молодые люди своей жизнью, своей собственной судьбой преодолеют тот "вековой разлад", который был осью его размышлений о России.
Таких же молодых людей он увидел во всех городах. Всюду грохотала стройка - шел первый год первой пятилетки - росли заводы, фабрики-кухни, дома для рабочего люда. Всюду он видел энергичных, уверенных людей, которые, скорее всего, просто не осознавали, сколь они бедны, как плохо они одеты и обуты, как мало товаров у них в магазинах. Потом он устыдился этих своих мыслей, сообразив, что невольно сравнивает их жизнь с жизнью Америки. А это неверно, неверно в принципе. Надо сравнивать 1929 год в России не с 1929-м в США, а с 1921-м, например, здесь же, в России. А в двадцать первом здесь была страшная разруха, во многих губерниях убивали за кусок хлеба, ели траву, а порой и человечину. Он забыл свои собственные расчеты. Нельзя, Виктор Александрович, стыдно.
Из Ленинграда он проехал в Москву, оттуда в Нижний Новгород, потом в Сталинград (Царицын) и Владикавказ. Дальше его путь лежал в Тифлис и Батум. (Позднее их стали именовать на грузинский манер Тбилиси и Батуми. Впрочем, а почему бы городам Грузии не называться на грузинский манер?)
Из всех других городов его тура (не считая Ленинграда и Москвы) ему больше других по старым временам был памятен Батум. И здесь произошла необычная встреча с прошлым. В 1929 году в СССР отмечали 50-летие И. В. Сталина. Яхонтов купил несколько журналов и брошюр с материалами о юбилее. В лекционных поездках по США он научился столь же эффективно обрабатывать источники, как и в библиотечном зале. Этот опыт пригодился ему и сейчас. И вот, читая какую-то брошюру, Яхонтов узнал об одной детали в биографии советского лидера, которая его поразила. Оказывается, в начале века Сталин руководил стачечной борьбой батумского пролетариата. В статье говорилось и о "царских сатрапах", которых призывали штыками охранять эксплуататора Манташева, давать ему возможность бессовестно эксплуатировать рабочих его нефтеперерабатывающего завода.
Яхонтов усмехнулся: все было именно так. Много лет спустя он писал, вспоминая о своей службе на Кавказе в начале века:
"Однажды я был встречен на пороге дома денщиком, который сообщил мне приказ командира - немедленно прибыть на железнодорожную станцию. Через полчаса я узнал, что наш батальон спешным порядком переводится в Батум, где вспыхнула забастовка рабочих.
По прибытии в Батум батальон наш в полном составе выстроился на центральной площади. Цель была достигнута: рабочие, не подготовленные к вооруженному столкновению с войсками, вынуждены были прекратить забастовку.
Вечером того же дня всех офицеров, и меня 3 том числе, пригласил к себе на обед управляющий нефтяного короля Манташева, на заводе которого и происходили волнения рабочих. Все мы охотно приняли его приглашение, нисколько не задумываясь, что это была некрасивого рода "взятка", облеченная лишь в приличествующую форму признательности и благодарности "защитникам", то бишь нам…
Дня через два мы уже возвращались обратно в Кутаиси. В поезде я всю дорогу мысленно задавал себе один и тот же мучивший меня вопрос: что стал бы я делать, если бы на площади, где выстроили наш батальон, появились забастовщики?..
Эта "командировка" надолго оставила у меня в душе неприятный осадок".
В двадцать девятом году Яхонтов побывал на той же площади. Рядом девушка-экскурсовод рассказывала по-русски с грузинским акцентом группе экскурсантов - видимо, с Украины - о той самой забастовке. "Вот там выстроились вооруженные до зубов царские сатрапы" - говорила она и показывала не совсем верно, где они тогда стояли. Яхонтов, разумеется, не стал ее поправлять. Он думал о том, сколь прихотливы судьбы людей. Манташев доживает свой век где-то на западноевропейских курортах. Денег у него много. В 1919 году он выгодно продал свои нефтяные акции сэру Генри Детердингу, который, надо думать, не сомневался, что он станет хозяином кавказской нефти. Это в его интересах вторглись тогда в Россию англичане. Их вышибли. Сэр Генри остался с носом, но жалеть его не надо - он того не стоит, да и без кавказских предприятий он остается мультимиллионером.
Бывший "царский сатрап" Яхонтов, некогда с оружием в руках явившийся сюда на защиту интересов господина Манташева, стал… Кем ты стал, Виктор Александрович? Американцем? Домовладельцем? Лектором? Ты лоялен к Советскому Союзу, ты дружественно к нему настроен и полемизируешь с его врагами? Ну-ка расскажи о себе этим экскурсантам. Поймут ли они тебя? Не скажут ли они тебе, что ты был против Сталина и его соратников-революционеров? И вообще, чем вы занимались до семнадцатого года, гражданин Яхонтов В. А.? Служили сначала царю, а потом Керенскому?
Из Батуми он отплыл на пароходе в Ялту, где теперь в царском дворце в Ливадии отдыхали крестьяне. В Симферополе Яхонтов сел на поезд и вернулся в Москву. Его тур, собственно, кончался здесь. Дальше ему нужно было в Китай. Билет, купленный заблаговременно, лежал в кармане. Интересно будет снова проехать по Транссибирской и КВЖД. Для книги, которую он пишет, очень нужно побывать в Китае. Ну, а там пароходом до Сан-Франциско и поездом в Нью-Йорк "домой" (впрочем, не пора ли перестать мысленно ставить это слово в кавычки? Нет, и все-таки кавычки нужны!).
Но этот план сорвался. Китайские генералы устроили серию провокаций на КВЖД, и железнодорожное сообщение между СССР и Китаем прервалось. Яхонтову пришлось аннулировать свой билет. В принципе, конечно, он мог проехать до Владивостока и через Японию вернуться в Штаты, но без служебной необходимости надо было думать о деньгах. Дешевле было ехать поездом до Берлина, там - в Гамбург и на пароход. Но Яхонтов не выдержал и поехал через Ленинград. Еще раз постоять над Невой, хоть один только раз!
В этот переход через Атлантику он мало бывал на палубе. Ни с кем общаться не хотелось. Он боялся расплескать впечатления. Сидел в каюте, заносил в блокнот мельчайшие детали. Он был уже достаточно искушен и знал, что память - штука капризная, из нее порой выпадает какой-то факт, цифра, имя, и это мешает воспроизведению целой сцены. Виктор Александрович знал, что жена, как всегда, задаст ему такой вопрос:
- Скажи, что больше всего поразило тебя?
Что он ответит ей на этот раз? Как лента кинофильма прокручивалась перед мысленным взором Яхонтова это поездка.
Пожалуй, пожалуй, вот что, Мальвина…
…Он завернул за угол и увидел, что навстречу ему шагает рота. Он еще никогда не видел красноармейцев. (Это было на второй день после приезда в Ленинград.) Ну разве мог Яхонтов утерпеть и не развернуться на 180 градусов! Ведь у него душа офицера - да, да, и такой она, наверное, останется на всю жизнь. Он пошел рядом, по тротуару, искоса поглядывая на шагающий строй.
- Запевай! - крикнул молоденький командир.
Яхонтов весь обратился в слух. Приятный тенор начал дотоле неизвестную ему песню:
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Тенору возразил окающий баритон:
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
И вся рота грянула:
Так пусть же Красная сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой…
- Левой, левой, - крикнул молоденький командир, и Яхонтов невольно взял ногу. Он уже забыл, куда направлялся, и теперь шагал рядом с красноармейцами.
У входа в Зимний дворец командир внезапно остановил роту. Сломав строй, красноармейцы зачем-то пошли во дворец. Яхонтов не мог понять, что происходит. В тот день он узнал, что красноармейцев водят на экскурсии в музеи, и это потрясло его. Он вспомнил своего полковника, который говорил ему: "Голубчик! Армия - не университет!"
Мысли его все время возвращались к тем красноармейцам, с которыми он пришел в Эрмитаж. С какой убежденностью они пели о том, что Красная Армия всех сильней! А она и в самом деле всех сильней. Разве она не доказала это в гражданскую войну, когда выгоняла интервентов, генералов и баронов - Врангеля да Унгерна…
И еще, пожалуй, его поразили музеи. Сколько же там теперь посетителей!
И еще. Вопреки ожиданиям (видимо, и на него повлияла белоэмигрантская пресса) в советских городах он видел мало красных флагов. В Америке звездно-полосатые на каждом шагу.
Когда над океаном поднялись нью-йоркские небоскребы, Яхонтов подумал: "Теперь я знаю, что такое гениальная архитектура. Это когда Адмиралтейство кажется выше Вульворта". И еще он поклялся, что обязательно свозит в СССР Мальвину Витольдовну.
Проходя таможню, он очень боялся, что у него отнимут книги. Особенно обидно будет, если не удастся провезти вот эту. Он купил ее в день отъезда. Виктор Александрович заметил, что из большого книжного магазина один за другим выходят военные и у каждого какая-то книга, явно только что купленная. Он зашел и увидел, что военные расхватывают книгу "Мозг армии". Автор Б. М. Шапошников. Он знал полковника Шапошникова по Генштабу в предреволюционные годы. Оказалось, тот самый. Яхонтов купил книгу и увидел, что это третий и последний том. "Дайте мне и первый и второй", - попросил он. Рассмеялась продавщица, рассмеялись два молоденьких командира, стоявшие рядом:
- Все надо делать вовремя, товарищ! Те тома вышли два года назад. Где вы были тогда?
Где вы были тогда, "товарищ" Яхонтов?
Слава богу, на нью-йоркской таможне все обошлось.