В 1924 году Агата на собственные деньги издала книгу своих стихов "Дорогой снов" под импринтом "Джеффри Блес". Раскупалась книга ничтожно, но Агате хотелось увидеть эти стихи напечатанными. Она наслаждалась успехом; ощущение было новым и волшебным - словно тепло неожиданно появившегося весеннего солнца. В 1924–1926 годах Агата писала рассказы - не только для "Скетч", но и для других журналов, в том числе таких как "Гранд", "Новел", "Флиннз уикпи" и "Ройял". Впоследствии эти рассказы составили сборники "Пуаро ведет следствие", "Таинственный мистер Кин" и "Тайна Листердейла". Даже ее первый рассказ, "Дом красоты", который она сочинила, когда еще подростком лежала в постели, оправляясь после болезни, был напечатан в 1926 году. Что бы она ни написала, включая созданное давным-давно, похоже, было теперь востребовано.
На деньги, полученные за "Человека в коричневом костюме", Агата купила серый "моррис-каули". Ее восторг от этого приобретения невозможно осознать в полной мере теперь, когда путешествовать стало легко; тогда же Агата никак не могла поверить, что свободно может ездить в места, куда невозможно добраться пешком или на автобусе. Много лет спустя, в "Автобиографии", она с неугасающим энтузиазмом вспоминала восхищение, которое вызвало у нее обладание тем первым автомобилем (она могла сравнить его лишь с волнением, которое испытала позднее, будучи приглашенной в Букингемский дворец на ужин самой королевой).
"Моррис" был ее машиной. Уязвляло ли это Арчи? Ничуть. Более того, именно ему принадлежала идея ее покупки и именно он учил Агату водить. С чего бы ему чувствовать себя уязвленным? Предполагалось, что он должен был испытывать раздражение, потому что его якобы все больше беспокоил профессиональный успех Агаты и независимый доход, который он ей приносил, а также растущий интерес к ее персоне. Но его собственная карьера тоже была в то время на подъеме. Друг, работавший в Сити, некто Клайв Белью, пригласил его на работу в свою австралийскую фирму "Острал девелопмент лимитед", что сделало Арчи "сразу же невероятно и совершенно счастливым", как писала Агата. Теперь он занял достойное место в финансовом мире, к которому определенно тяготел. Все стало хорошо. Деньги больше не были проблемой. Агата получала хоть и нерегулярные, но значительные суммы; Арчи зарабатывал около двух тысяч в год, и, разумеется, даже Клару это должно было удовлетворять.
Но радость Арчи приносила не только новая служба. Он пристрастился к гольфу. Агата сама приобщила его к этому занятию после войны, когда они проводили выходные в Восточном Кройдоне, и с начала двадцатых на всю оставшуюся жизнь гольф стал для него образом жизни. Он играл каждые выходные, используя малейшую возможность, на любом ближайшем поле, а после того как класс его игры вырос, перебрался в Саннингдейл. "Я мало-помалу… превращалась в то, что называют "гольфной вдовой"", - сухо заметила Агата в "Автобиографии". А в "Неоконченном портрете" она не может скрыть чувства утраты: "Раньше мы всегда проводили выходные вместе, ты и я". Он в ответ лишь терпеливо успокаивает ее:
"- Это вовсе не значит, что я тебя не люблю. Я люблю тебя так же, как прежде. Но мужчине нужно иметь какое-то занятие, общее с другими мужчинами. И ему необходимы физические упражнения. Если бы я хотел проводить время с другими женщинами, тогда тебе было бы на что жаловаться. Но я никогда не хотел, чтобы меня беспокоила какая бы то ни было женщина, кроме тебя. Я ненавижу женщин. Я всего лишь хочу играть в почтенную игру с другими мужчинами. Думаю, ты ведешь себя неблагоразумно".
Да, возможно, она была неблагоразумна…
Проявилось это и в том, что Агата согласилась жить в Саннингдейле. Ей хотелось на время покинуть Лондон, но Арчи согласился бы переехать только в такое место, где есть хорошее поле для гольфа. Как и Энн Беддингфелд из "Человека в коричневом костюме", Агата сдалась ради собственного душевного спокойствия: "Ничто не доставляет женщине большего наслаждения, чем делать то, что она не любит, ради того, кого любит". Конечно, темные леса на границе Суррея и Беркшира не были в ее представлении идеалом природного ландшафта. Ей, выросшей в Девоне, привыкшей по утрам видеть золотисто-розовые холмы и сияние моря, Саннингдейл казался тесным и фальшивым. Но Арчи был воспитан совершенно иначе. Он никогда не жил на просторе, в обстановке спокойной величавости, и ему нравилась комфортабельная атмосфера графств, окружающих Лондон. Он прекрасно ладил с тамошней публикой - служащими из Сити, одним из которых и сам теперь стал. А для Агаты они были чужими, опасливо сходящимися друг с другом людьми, с какими ей прежде не доводилось общаться. Как же они отличались от тех семей, которые она знавала в Торки, - устраивавших веселые сборища на лужайках возле своих вилл с облупившейся краской и старой доброй мебелью!
Кристи нашли квартиру в доме под названием "Скотсвуд" - типичном для Саннингдейла эклектичном сооружении в псевдотюдоровском стиле, с портиками и полудеревянными конструкциями. Скрытый за деревьями дом стоял в конце короткой аллеи, в глубине одной из тщательно ухоженных улиц. По вечерам, с освещенными разнокалиберными окнами, он производил причудливое впечатление. Но квартира стоила всего чуть-чуть дороже, чем Эдисон-меншн, и это решило дело. Агата принялась декорировать свой новый дом. С обычным для нее творческим энтузиазмом дизайнера по интерьеру она развешивала занавески с разными цветочными узорами: тюльпаны - в столовую, лютики и ромашки - в комнату Розалинды, синие колокольчики - в главную спальню ("выбор оказался неудачным" - они выглядели "серыми и безжизненными", потому что в комнату почти не заглядывало солнце). Как маленькая девочка, в утешение себе она написала "Балладу о лесном колокольчике".
Делая все, чтобы Арчи было хорошо, она чувствовала себя счастливой. Ее снова довольный жизнью муж был тем единственным человеком, с которым она хотела быть. "С момента возвращения из кругосветного путешествия мы прошли через столько невзгод, что казалось чудом вступить в этот безмятежный период". Все было на своих местах: ее собака, ее дочь, ее работа, ее мужчина. Даже Клара, которой исполнилось семьдесят; была с нею, поскольку делила свое время между Эшфилдом и домами дочерей. Приезжая к Агате, она жила в том же "Скотсвуде", в другой квартире на том же верхнем этаже. "Выходя в сад рано утром с Обри, следовавшим за ней по пятам, Селия чувствовала, что жизнь стала почти идеальной. Не было больше грязи, пыли и тумана. Это был Дом…"
Первой книгой, которую Агата написала для "Коллинз", была книга, навсегда изменившая ее репутацию; весь 1925 год прокручивая в голове идею нового романа, она, безусловно, уже знала, что ее ждет победа. "Убийство Роджера Экройда" - высочайший образец детективного жанра. В основе романа лежит самый изящный из всех возможных приемов - рассказчик в конце концов оказывается убийцей. Этот прием не просто сюжетная функция, он ставит всю концепцию детективной литературы на каркас и создает на нем новую, ослепительно великолепную форму. Идея не была совершенно нова - Агата пробовала играть с ней и прежде, когда частично сделала рассказчиком сэра Юстаса Педлера в "Человеке в коричневом костюме". Это даже не была полностью ее собственная идея, поскольку предложили ей ее одновременно и Джеймс Уоттс ("А почему бы не сделать убийцей Ватсона?"), и - в гораздо более определенной форме, что важно, - лорд Луи Маунтбаттен, который не просто подсказал прием, но и точно объяснил, как его использовать. Агата очень редко принимала советы относительно будущих сюжетов - хотя на протяжении своей писательской карьеры получала массу предложений, - но здесь поняла: вот идея, заслуживающая того, чтобы ее "присвоить". И только Агата могла воплотить ее в такой полноте. Только она обладала необходимым самоконтролем, готовностью и умением полностью самоустраниться в эпизодах, написанных "от автора", и позволить сюжету заиграть во всей своей чистоте.
"Художник - всего лишь линза, сквозь которую мы видим природу, и чем чище, чем прозрачнее эта линза, тем более совершенна картина, которую мы сквозь нее наблюдаем…" Так писал Агате Иден Филпотс еще в 1909 году. Форма, в которой Агата воплотила его совет, была, вероятно, не совсем такой, какой он от нее ожидал, поскольку видел в Агате будущую романистку в духе Флобера. Но она действительно использовала флоберовские принципы в своих детективных повествованиях. В "Роджере Экройде" она впервые обнаружила органичное для нее качество полупрозрачности письма, способность контролировать каждую фразу и при этом сохранять свободное дыхание речи. Агата ничего не навязывает и ни единым своим атомом не вклинивается между текстом и читателем. Ее слово передает точно и только то, что требуется, хотя это вовсе не означает, будто за ним не стоит ничего, кроме того, что есть на странице. Ее слово владеет тайной простоты. Оно - проводник сюжета, тоже обычно исключительно простого. А вот ее сюжеты - проводники авторского представления о персонажах, которые как раз весьма сложны.
Надо признать, что в "Роджере Экройде" персонаж еще не так важен, как это будет на пике ее творчества, в том, что написано в 1935–1950 гг. К тому времени она до конца поймет, как объединить персонаж с сюжетом и заставить сюжет безукоризненно служить выявлению сути персонажа. Например, такой роман, как "Пять поросят" - один из ее лучших, - это загадка, которая разрешается через постижение сложности человеческой натуры. Захватывающий процесс и захватывающая книга. Красота "Роджера Экройда" - иного свойства, она напоминает бриллиант, чья огранка совершенна и все грани которого сверкают. Каждая линия, каждый угол ведут к разгадке. Сюжет строится не линейно, не как история, имеющая начало, середину и конец, а как архитектурная конструкция такой формы, которая во всей своей многомерности открывается лишь в конце. Это сделано мастерски, изысканно. И хотя книга являет собой скорее остроумное математическое упражнение, нежели полнокровный роман, она тем не менее не лишена глубины. Характер рассказчика, доктора Шеппарда, смутен, поскольку он по определению молчальник. Однако его скрытность перерастает в ощущение неискренности человека, чей исключительный самоконтроль призван скрыть чувство вины и горя, ни за что не позволяя им выдать себя. "Я давно утратил качество, которым обладал, - эластичность", - говорит он. А его сестра, которая знает о нем больше, чем ему хотелось бы, говорит Пуаро, что ее брат "жидкий как вода. Ты слабый, Джеймс… А при твоем дурном воспитании одному Богу известно, в какую беду ты мог теперь попасть". Это "ключики", они же - "правды". В конце книги Шеппард кончает самоубийством, чтобы избавить сестру от страданий. Его последние слова, когда он неожиданно переходит от высокого к низкому, суровы и при этом непритворны:
"Не то чтобы я чувствовал свою ответственность за смерть миссис Феррарс. Ее кончина была следствием ее собственных деяний. И мне не жалко ее.
Мне и себя не жалко.
Что ж, пусть будет веронал.
Но я хотел бы, чтобы Эркюль Пуаро никогда не отходил от дел и приехал бы сюда, чтобы выращивать кабачки".
Как Агата превратилась из любительницы, "пробующей и то, и другое, как все", в создательницу такой удивительно искусной книги? Постепенно. Благодаря уму, интуиции, уверенности в себе, куражу. Благодаря тому, что полагалась на собственные суждения о том, что позволит ей достигнуть цели в работе. Благодаря тому, что голова ее не была загромождена заимствованными идеями, а воображение работало естественным образом и настолько свободно, что она могла позволить себе ради удовольствия упражнения по его ограничению. В сущности, она находила разнообразие в том, чтобы удерживать его в границах жанра. Хотя построение детективной истории работа нелегкая, в том, чтобы соблюдать дисциплину, была особая радость. Агата руководила своим мозгом как хорошо организованным институтом. Подобно Люси Айлсбарроу из романа "В 4.50 из Паддингтона", она начищала серебро, скоблила кухонный стол, готовила испанский омлет с овощами, оставшимися от обеда, и при этом жила в мире, где до всего можно докопаться, отыскать все мотивы, разгадать все двусмысленности. Где тайны подчинялись ей.
В романе "Карман, полный ржи" Агата описала дом жертвы убийства:
"Место, жеманно названное "Тисовой сторожкой", было из тех грандиозных домов, какие богатые люди строят себе, а потом именуют "своими деревенскими домиками". Да и расположено оно было отнюдь не в деревне, как понимал это слово инспектор Нил. Это было большое сооружение из красного кирпича… со слишком большим количеством портиков и несчетным числом окон с освинцованными рамами. Сад имел в высшей степени искусственный вид - распланированные клумбы, пруды и огромное количество аккуратно подстриженных тисовых кустов - в оправдание названия усадьбы".
Это воспоминание о доме в Саннингдейле, "Стайлсе", как они с Арчи переименовали его, доме, куда они переехали из "Скотсвуда" в начале 1926 года. "Тисовая сторожка" - декорация из того же пригородного пояса. "Бейдон-Хис был почти полностью заселен богатыми людьми из Сити. С ним существовала отличная железнодорожная связь, он находился всего в двадцати милях от Лондона, и туда было относительно нетрудно добраться на машине". Было в нем также "три знаменитых гольфных поля". В Саннингдейле их было два, включая незадолго до того открытое клубом "Вентворт", куда Агата вступила с обязательством платить ежегодный взнос, почему и имела право играть там по выходным.
Несмотря на весь авторский самоконтроль, она не смогла избавить "Карман, полный ржи" от мрачной атмосферы, которая исходила от самого места действия и фешенебельной, вульгарной, "очень неприятной публики", которая его населяла: безжалостного деятеля из Сити, его сексуальной молодой жены, а также ее любовника тунеядца, с которым она знакомится, когда делает вид, что играет в гольф. Агата с трудом скрывает свою неприязнь к Бейдон-Хис. Такие же чувства она испытывала к Саннингдейлу тридцатью годами раньше, хотя поначалу ей доставляли огромное удовольствие прогулки среди деревьев и ощущение свежего воздуха на лице, хотя на самом деле в Саннингдейле было столько автомобилей, что воздух там можно было назвать спертым по сравнению с овеянным свежими горными ветрами Торки. Арчи предложил купить вторую машину - что-нибудь шикарное, вроде "дилейджа", поскольку их финансовое положение продолжало улучшаться. На это Агата возразила: она предпочла бы завести второго ребенка. Но Арчи, в свою очередь, ответил: у них еще куча времени (хотя Агате было уже почти тридцать пять), и вообще никто другой ему не нужен, поскольку Розалинда - "идеальный" ребенок. Они купили "дилейдж".
Быть может, Агата надеялась, что второй ребенок - сын? - пробудит в ней материнский инстинкт, все еще дремавший. Быть может, это будет "ее" ребенок, поскольку Розалинда, безусловно, была папиной дочкой.
"Джуди такая холодная, такая независимая - совсем как Дермот".
Сам факт, что Агата могла так писать о собственной дочери, показывает степень ее отстраненности. Она ведь, в конце концов, знала, что Розалинда прочтет книгу и поймет: мать считает ее "абсолютной загадкой", исполненной "гнетущего" здравого смысла и почти отталкивающей любви к "грубым" играм своего отца. Но "Неоконченный портрет" был написан словно кем-то другим, кто был не в состоянии сдержаться, невзирая на боль, стыд и возможные последствия; полускрывшись за псевдонимом, Агата испытывала непреодолимую потребность излить правду, как она ее понимала, о том времени: о своем растущем тайном отчаянии и исподволь закрадывавшемся в душу чувстве отторжения.
"У них было множество соседей, большинство имели детей. Все были дружелюбны. Единственная трудность состояла в том, что Дермот отказывался ходить в гости.
- Послушай, Селия, я приезжаю из Лондона вконец измотанным, а ты хочешь, чтобы я одевался, куда-то шел и до полуночи не мог вернуться домой и лечь спать. Я просто не могу этого делать.
- Ну не каждый вечер, разумеется. Мне кажется, что раз в неделю это не так уж страшно.
- Хорошо, считай, что я не желаю. Иди сама, если хочешь.
- Я не могу идти одна. Здесь супругов приглашают на званые ужины вместе. И мне странно слышать, что ты не можешь никуда ходить по вечерам, - в конце концов, ты ведь еще совсем молодой человек.
- Уверен, ты сможешь объяснить, почему пришла без меня.
Но это было не так-то просто. В деревне, как сказала Селия, было принято приглашать супругов либо вдвоем - либо никак… Поэтому она отказывалась от приглашений и они оставались дома: Дермот читал книги по финансовым вопросам, Селия что-нибудь шила, а иногда просто сидела, стиснув пальцы…"
Разумеется, это была не вся правда, а только ее неприглядная сторона. Агата вела успешную и наполненную жизнь: читатели обожали ее книги, ее семья была здорова и благополучна, у нее как у писательницы были хорошие перспективы. Другое оставалось почти незаметным со стороны. Агата это понимала, но за всем этим стояла Селия - робкая и сомневающаяся, не способная взять свою взрослую жизнь в собственные руки; отчаянно влюбленная в Дермота, но откровенная только с матерью ("Только ей она могла сказать "Я так счастлива" без оглядки на недовольный вид Дермота при этих словах…").