Будучи на два года старше Агаты, Кэтрин выглядела много моложе и была все еще исключительно красива, однако почти лишена нормальной женской чувственности. Не исключено, что это могло иметь отношение к самоубийству ее первого мужа. Интимные отношения Леонарда Вули с женой, судя по всему, ограничивались тем, что он ежевечерне наблюдал, как она принимает ванну (тот факт, что он действительно это делал, давал основание для экстравагантных слухов о том, что на самом деле Кэтрин - мужчина).
Тем не менее, не имея желания спать с мужчинами, Кэтрин желала держать их в рабском повиновении. Молодым людям, работавшим на раскопках в Уре, в том числе и Максу, она могла, например, велеть расчесывать ей волосы. "Их это смущало, угнетало, но отказаться они не смели, - рассказывала подруга Агаты, доктор Джоан Оутс. - Это и впрямь было очень, очень странно". Кэтрин могла также попросить одного из них пройти миль десять до сука и купить там два килограмма ее любимых арабских конфет. В этом, впрочем, была и положительная сторона, так как, занятая сластями, она на день-другой оставляла всех в покое. "Бывало, она съедала сразу все, и потом ее тошнило".
Это едва ли укладывалось в модель поведения femme fatale, каковой Кэтрин, безусловно, являлась, и так занимало Агату, что она даже изобразила Кэтрин в романе "Убийство в Месопотамии" в качестве жертвы. "Мы все считали, что это прекрасный способ отомстить тому, кому никак иначе отомстить невозможно", - сказала Джоан Оутс. Образ Луизы Лейднер - это портрет с натуры, что вообще-то Агате несвойственно, и это чуточку нарушает внутренний баланс книги, как - не в последнюю очередь - и то, что развязка в ней - одна из самых слабых у Агаты. Больше всего интересует ее здесь не детективный сюжет, а тайна этой конкретной женщины, une allumeuse - поджигательницы, как она ее называет, женщины, которой доставляет удовольствие разжигать страсть, не испытывая ее.
"Я не сомневался, - говорит Пуаро, - что миссис Лейднер была женщиной, в первую очередь боготворившей самое себя и больше всего наслаждавшейся чувством власти. Где бы она ни находилась, она должна была быть центром вселенной…"
Другой персонаж говорит о ней: "На самом деле ей на все наплевать. Именно за это я ее так ненавижу. В ней нет чувственности. Ей не нужны романы… Она - женский вариант Яго. Ей необходимы драмы. Но сама она в них участвовать не желает. Она всегда наблюдает со стороны, дергает за ниточки и этим забавляется".
Такой была и Кэтрин Вули: красивая, умная, совершенно независимая разрушительница. Но писательская интуиция подтолкнула Агату дальше. Она представила себе, что случилось бы, если бы Кэтрин встретила равного себе противника и безнадежно влюбилась в него. Она также вообразила развитие событий настолько фатальное, что оно приводит к саморазрушению: за развязкой собственно детективного сюжета маячит смутный намек на то, что Луиза Лейднер намеренно спровоцировала собственную смерть. Простая по сюжету, сложная по характерам, эта книга - наряду с еще двумя-тремя у Кристи - могла бы превратиться в замечательный роман Мэри Вестмакотт.
Речь рассказчицы - сестры Эйми Лизеран - нарочито прозаична. Когда миссис Меркадо - одно из действующих лиц романа - сообщает ей, что первый муж миссис Лейднер погиб на войне, в ее голосе слышится отдаленный отзвук скорбного плача по Арчи Кристи: "Это очень печально и романтично, не правда ли, сестра?" На что сестра Лизеран сухо отвечает: "Это один из способов представить гуся лебедем". Иными словами, проживи человек дольше - то есть если бы Арчи остался, - время пригасило бы романтический ореол, превратив героя в брюзгу средних лет.
Сестра Лизеран говорит за Агату, выражая ее ясные и разумные взгляды. Например первую реакцию на Восток: "Честно признаться, что меня больше всего поразило, так это бедлам, который царит здесь повсюду". И на археологию: "Вы не поверите, но там не на что было смотреть - кроме грязи! Грязные земляные стены фута два высотой - вот и все. Мистер Кэрри повез меня туда и стал рассказывать… а я лишь думала: "Да откуда он это может знать?"". Разумеется, сама Агата думала не совсем так. Ее завораживал процесс раскопок, и она щеголяла своим терпимым отношением к "так называемым ванным" и неевропейским стандартам гигиены. Узость взглядов ни в коей мере не была ей свойственна, хотя она отлично понимала ограниченные умы - это одна из граней ее таланта - и ценила их непритязательный здравый смысл. Ей тоже доводилось испытывать скептицизм по поводу слепой уверенности Леонарда Вули в том, что он копает в районе, где причалил ковчег (но как он мог это знать? Он не знал: он ошибался). Что лично ей нравилось в археологии, так это презираемые интеллектуалами, вроде Вули, моменты, когда прошлое встречалось с настоящим и погребенные в земле осколки повседневной человеческой жизни волшебным образом выходили на поверхность.
В "Убийстве в Месопотамии" есть также смутный намек на то, что она разгадала характер молодого Мэллоуэна, чьими чертами отчасти наделила Дэвида Эммотта, тихого американца, который не позволяет миссис Лейднер командовать им, чем заслуживает ее скупое уважение. "Я мог бы сказать, что из всех членов экспедиции, если говорить о характере и способности, мистер Эммотт казался мне наиболее подходящей фигурой для совершения искусного и хорошо рассчитанного преступления", - говорит Пуаро, делая ему косвенный полукомплимент. На самом деле Макс был гораздо больше зависим от чар Кэтрин, чем его литературный двойник. Образ Дэвида Эммотта несколько идеализирован, хотя и в отношении Макса Агата разделяла мнение Эйми Лизеран, что "в нем было нечто надежное и ободряющее".
Она с удовольствием проводила с ним время, осматривая иракские достопримечательности. Между ними установилось нечто вроде дружеской близости, не в последнюю очередь из-за того, что она назвала "трудной жизнью": Максу приходилось сопровождать ее в клозет, когда они ночевали в полицейском участке в Кербеле (спали в разных камерах); по дороге в Ухадир, дабы скрасить впечатление от унылого пейзажа, они пели, а потом, раздевшись до белья, искупались в прозрачном озере, раскинувшемся посреди пустыни. С самого начала Агата чувствовала себя с Максом свободно, быть может, потому, что разница в возрасте снимала напряжение, которое обычно возникает между мужчиной и женщиной. Во время этого странного путешествия по знойным, экзотическим, каким-то призрачным местам к ней вернулась ее обычная жизнерадостность. Ей было весело, как не бывало уже очень давно (каким бы удалым и красивым ни был Арчи, веселым он не был никогда). Она воспринимала это приключение как интерлюдию: удивительную, выпавшую по счастливой случайности и, как она считала, не имевшую продолжения.
Однако продолжение воспоследовало. Агата путешествовала с супругами Вули по Греции (Кэтрин, судя по всему, раздражала близость, установившаяся между ее подругой и ее протеже), когда в Афинах ее настигла куча телеграмм, в которых сообщалось, что у Розалинды тяжелая пневмония. Агата запаниковала - безусловно, из чувства вины, - а потом еще и упала, повредив щиколотку. Вот тогда-то Макс и объявил, что в дороге ей потребуется спутник и что он возвращается в Англию вместе с ней.
За четыре дня пути (пассажирских авиарейсов тогда не существовало) они лучше узнали друг друга. Максу, разумеется, и прежде кое-что было известно, но история с Арчи и Харрогитом прошла мимо него - в отличие от большей части общества, чье неблагосклонное суждение об Агате сделало ее раздражительной и всегда готовой защищаться; одна женщина, познакомившаяся с ней в те времена, писала в дневнике: "Миссис Кристи на самом деле Агата!! Весьма мила и очень сурова". Но Макс интуитивно разгадал ее внутреннюю детскую уязвимость. Он, в сущности, отлично понял Агату и начал завоевывать ее доверие.
Сам Макс был человеком, исключительно уверенным в себе, несмотря на то что данных для этого ему явно не хватало: низкий рост, невыразительная внешность, да и происхождение его люди, в чей круг он стремился войти, едва ли могли считать comme il faut (а Вули, как он писал в своих воспоминаниях, оба были снобами). Однако такие люди, как он, прилагают больше стараний, чтобы понравиться другим, а у Макса к этому был настоящий дар. Он мог приручить любого. "Предвижу, что ты всегда будешь управлять мною!!!" - писала ему Агата в 1930 году. Он не ленился вникнуть, что нужно человеку в конкретной ситуации, и давал ему именно это. Впервые повстречав Агату, он догадался, что она душевно изранена, словно лишена кожи, и, никак того не демонстрируя, стал утешать ее. Он сделался для нее незаменимым, но при этом никогда не терял достоинства. Его племянник Джон назвал его "в целом счастливым человеком", однако, чего не подразумевает клише, свое счастье он добыл сам. В отличие от более привлекательных людей, которые склонны полагать, что удача сама упадет им в руки, он сознательно выбирал правильный путь и правильных людей и таким образом поднялся весьма высоко.
В молодости Макс старался выглядеть настоящим англичанином - членство в аристократическом клубе "Будлз", коллекция серебра XVIII века, - но нутром он был европеец. Его предусмотрительное поведение не было типичным для англичанина, как и его вкусы: он, например, страстно любил Прокофьева и Рахманинова. Обладал он еще и тем, что А. Л. Роуз назвал "австрийским шармом". Его дед - тоже Макс - имел "славянские корни" и до 1879 года жил в Вене беженцем, пока не натурализовался. К тому времени он женился на чешке и стал владельцем мельницы, но когда мельница сгорела, семья оказалась почти в полной нищете. В 1897 году его сын Фредерик - отец Макса - частично возместил его потери и отбыл в Лондон. До того он служил в австрийской армии, аттестат об увольнении из которой получил только в 1913 году, но к тому времени он уже стал благонадежным британским подданным.
В 1902 году он женился на француженке, Маргерит Дювивье, которая приехала в Лондон в качестве компаньонки. Биография Маргерит тоже необычна: ее мать, Марта, была оперной певицей и исполняла роль Саломеи в первой постановке оперы Мюссе "Иродиада". Надо признать, что особого согласия между супругами Мэллоуэн не было. Маргерит была женщиной эмоциональной, религиозной и в высшей степени преданной трем своим сыновьям: старшему, Максу, и двум другим - Сесилу и Филиппу. Отношение к жизни у Фредерика было куда более дисциплинированным. У него на голове имелся шрам, оставшийся от дуэли, и, хотя Фредерик и стал бизнесменом, в душе он навсегда остался иностранным солдатом.
Макс был чрезвычайно близок с матерью, так же как Агата со своей (позднее она даже завидовала его отношениям с Маргерит - "Я ушла, снедаемая ревностью: у тебя есть мать, с которой ты можешь видеться", - а еще позже они ее даже немного раздражали). Но идиллических воспоминаний о счастливом детстве, которые поддерживали (а иногда и мучили) Агату, у него, безусловно, не было. Он вырос в Лондоне, и его жизни недоставало "домашнего покоя", как он говорил. Родители часто ссорились. "Склонностью своего характера к мирному общению, - писал он, - я обязан им обоим: и отцу, и матери". Так же как счастливый брак родителей Агаты заставил ее априори считать, что ее замужество будет таким же, так Макс на примере своих родителей усвоил, что супружеская жизнь требует обходительности и усилий.
Он учился в Лансинг-колледже одновременно с Ивлином Во и Томом Драйбергом (позднее Во назвал их поколение "выдающимся"), потом читал курс гуманитарных наук в Нью-колледже. "Переход из Лансинга в Оксфордский университет, где я провел четыре года, 1921–1925, был шагом из чистилища в рай". Макс принадлежал к "брайдсхедской эпохе" и вел себя соответственно. Он был четвертым на первом экзамене на степень бакалавра гуманитарных наук и третьим - на выпускном; он устраивал "вечеринки победителя дерби", как он их называл, три года подряд ставя на верную лошадь, и у него был свой Себастиан Флайт (персонаж "Возвращения в Брайдсхед") - обаятельный аристократ-католик, с которым его связывала глубокая и тесная дружба.
Эсме Говард, старший сын лорда Говарда Пенрита, не был любовником Макса, но он был самым близким ему человеком, пока Макс не повстречал Агату. "Я чувствую, - писал он ей в 1930 году, - что моя любовь к тебе - это идеальное продолжение той дружбы с Эсме, от утраты которой, как мне казалось, я никогда не оправлюсь". Как многие умные, но неискушенные молодые люди, он считал, что легче и уместнее в первый раз влюбиться в мужчину. Эсме, безусловно, был гораздо более романтичной фигурой, нежели средняя студентка выпускного курса колледжа. Он был ярким, обаятельным и смертельно больным - Эсме умер в возрасте двадцати пяти лет от болезни Ходжкина. В последний раз Макс навестил его в Портофино, "на вилле вдовствующей леди Карнарвон", как написано в его мемуарах. По стечению обстоятельств, "черная ночь души" пришлась у него и у Агаты приблизительно на одно и то же время - Эсме умер за пять дней до исчезновения Агаты из Саннингдейла, - и оба они нашли одно и то же лекарство от горя: с головой окунулись в работу. У смертного одра друга Макс дал ему обещание принять его религию. Формально Макс уже был католиком по матери-француженке, но никогда не участвовал в церковной жизни и, будучи студентом Лансинга, отказывался от конфирмации. Теперь любовь взяла верх над рассудком. Видя, какую силу Эсме - "настоящий святой" - черпал в религии, Макс убедил себя в том, что тоже должен искать веру. По иронии судьбы Агата, которая всегда исправно посещала церковь, после развода порвала связь с нею, а Макс нарушил слово, данное Эсме, когда узнал, что католическая церковь не признает его брак с Агатой.
В сущности, по характеру он никогда не был правоверным католиком. "У меня всегда было ощущение, что Господь добр и дарит меня своей небесной защитой", - писал он Агате во время войны, и это было пределом его религиозных убеждений. Он был человеком, все подвергавшим сомнению, скорее любителем профессорских дебатов, нежели созерцания и размышлений, "поклонником красоты" в искусстве, истории и человеческой плоти более, чем в сфере духовности. Был он и амбициозен. Подобно еще одному персонажу "Возвращения в Брайдсхед", Чарлзу Райдеру, он был вынужден ловить шанс и использовать связи, чтобы чего-то добиться в жизни. Когда, памятуя о мимоходом упомянутом интересе Макса к археологии, декан Нью-Колледжа и хранитель Музея Ашмола (Музея древней истории, изящных искусств и археологии при Оксфордском университете) устроил ему летом 1925 года встречу с Леонардом Вули, Макс твердо решил извлечь из этой встречи максимум пользы. В тот день вместе с Вули в Британском музее была Кэтрин Киллинг. Со свойственной ему наблюдательностью Макс заметил, что произвел впечатление на обоих, - дар не подвел его, и уже осенью он начал работать в Уре.
Четыре года спустя здравый смысл подсказал ему подружиться с одинокой, милой, обеспеченной миссис Кристи. Он не торопил события. Он просто занял при ней положение товарища, в котором Агата нуждалась. Как-то он сказал ей, что у нее "благородное лицо": очаровательный пробный комплимент из тех, что умные молодые люди делают старшим по возрасту женщинам. После поспешного прощания в Париже, где Макса встречала мать и откуда Агата отправлялась дальше, домой, к Розалинде, она обнаружила, что не может - как собиралась - забыть его. Весной 1930-го Макс работал вместе с Вули в Британском музее. Он написал Агате в Эшфилд письмо с приглашением приехать к нему в Лондон (под предлогом того, что в музее открыта выставка предметов, найденных при раскопках в Уре, и что ей, возможно, было бы интересно ее увидеть). Ее ответ был интригующе пылким, взволнованным и по-детски наивным.
"Состояние моей Розалинды оказалось куда худшим, чем мне говорили… у меня сердце разрывалось, когда я смотрела на нее: кожа да кости, и такая слабенькая… О! Макс, все было так ужасно - словно возвращение худшего из дурных снов!.. Макс, Вы не могли бы приехать ко мне как-нибудь на выходных? Я не в состоянии принимать гостей или встречаться с обычными людьми - но Вы такой ангел!"
Письмо заканчивалось приглашением позавтракать вместе на Крессуэлл-плейс; Агата собиралась в Лондон, где ей предстояло несколько встреч. В "Автобиографии" она сдержанно пишет о том свидании с Максом, вспоминая лишь, что была смущена, но очень рада, что связь между ними "не порвалась". Тон ее писем, однако, иной. "Я так тоскую по вас", - писала она и выдавала ему секреты, которыми не делилась ни с кем другим. Например о том, что пишет под псевдонимом Мэри Вестмакотт ("Никому не рассказывайте, ладно? Даже своей матери. ["Хлеб великанов"] получил очень хорошую прессу, что приятно удивило меня"). Совершенно очевидно, что она была неравнодушна к этому молодому человеку, хотя, возможно, и не отдавала себе в том отчета. Она утверждала, что для нее явилось полной неожиданностью, когда вскоре после их лондонской встречи Макс приехал в Эшфилд и - точно так же как Арчи почти шестнадцатью годами раньше, - решительно войдя к ней в спальню, сделал предложение. "Мне в голову не приходило, что случится или что даже может случиться нечто подобное. Мы были только друзьями". Тем не менее понадобилось совсем немного времени, чтобы она приняла мысль о втором замужестве.