А вот "Убийство в доме викария" - квинтэссенция этой сущности. С явлением мисс Марпл (в 1927 году, в цикле из шести рассказов, позднее использованных при написании "Тринадцати загадочных случаев") Агата обрела средство донести до читателя свой взгляд на мир во всей его полноте. Конечно, это был не совсем ее взгляд, хотя так его воспринимали. Да и мир был не совсем ее, хотя она его прекрасно знала. Но это было ее собственное создание. И если в реальной жизни ее страшно раздражала родная английская деревня, в воображении она жила в ней счастливо: с ее иерархическим порядком, среди узнаваемых типажей и моральных установок, которые могли быть одновременно и ограниченными, и основательными. Сент-Мэри-Мид, где живет мисс Марпл и где разворачивается действие "Убийства в доме викария", - прототип. Позже появятся Лимсток из "Каникул в Лимстоке", Чиппинг Клегхорн из романа "Объявлено убийство", Вичвуд-андер-Эш из "Убить легко" и Мач Дипинг из "Виллы "Белый конь"": все они так же реальны и выпуклы для автора, как мир Хайбери для Джейн Остин. "Реальны для автора" может подразумевать, что для всех остальных Англия Агаты что угодно, только не реальность. И это критическое замечание нередко высказывалось, но оно совершенно бессмысленно. Искусство не отражает реальность, оно создает ее: в этом смысле мир Сент-Мэри-Мид реален. Должен быть реален, иначе люди не поверили бы в него так, как верят. Говорят, касаемо Англии Агаты хитрость состоит в том, что ей недостает "ощущения места" - любой читатель, где бы он ни жил, может, мол, мысленно поместить ее книги в любую знакомую ему среду. Это не совсем так (ни один человек, прочитавший в "Третьей девушке" сцену быстрого прохода по Мейн-стрит Лонг-Бейсинга, не сможет пожаловаться на недостаток точных деталей), да и не совсем в этом дело. Агата не была автором-"описателем", но умела набросать атмосферу места действия средствами, порой столь точными, что их даже не замечаешь (как, например, в романе "И никого не стало", где она использует блестящий прием - множественное убийство происходит в ярко освещенном современном доме, где вообще нет никакой специфической атмосферы).
"Она обладает, - сказала Филлис Дороти Джеймс, - способностью вызывать в воображении целый мир, в сущности, не описывая его". Особенно живыми кажутся ее деревни, которые - что обычно недооценивают - развиваются во времени. "Объявлено убийство", написанное в 1949 году, наполнено послевоенной неуверенностью ("Пятнадцать лет назад обо всех было точно известно, кто что собой представляет: Бэнтри из большого дома, Хартнеллы, Прайс-Ридли и Уэтерби…"), в то время как "И, треснув, зеркало звенит" открывается необычно подробным воспоминанием-описанием жилой постройки 1960-х ("Она напоминала аккуратную модель, сложенную из детских кубиков, и казалась мисс Марпл почти ненастоящей"). Но деревенский дух сохраняется всегда: "Новый мир - такой же точно, как старый. Дома стали другими, улицы называли теперь тупиками, одевались по-иному, голоса звучали иначе, но люди были такими же, какими они остаются всегда".
В этом состоит утешительная мудрость мисс Марпл: не обращать внимания на то, что пугает и кажется незнакомым, и отыскивать лишь здоровое, общепринятое между людьми, истинное. Мисс Марпл отдает себе отчет в том, что "существует много… ну, скажем, странного вокруг". Но в целом она бы согласилась с наблюдением, высказанным Агатой в 1955 году: "Знаете, люди всегда охотно прибегают к версии безумия как объяснению, когда не понимают мотивов поведения преступника". Что интересовало мисс Марпл и ее создательницу, так это как поведение соотносится с нормой, даже когда речь идет об убийстве. "Кройдонское дело" заинтриговало Агату потому, что она увидела в нем сложную семейную проблему, узнаваемый образец, доведенный до крайности. Хотя в статье, написанной в 1929 году, она и делает предположение, что убийства были совершены из "странной тяги убивать", на самом деле подобное решение ее бы ничуть не заинтересовало. Для нее мотив - это все!
В "Каникулах в Лимстоке" мисс Марпл приходит к выводу, что преступление мотивируется отнюдь не чем-то таинственным и безличным, как все думают. На самом деле мотивы преступлений глубоко человеческие. Вероятно, это самая убедительная книга Агаты - не зря ею так восхищались ее умные друзья, такие как специалист по эпиграфике Сидни Смит, который сказал, что в ней мисс Марпл особенно "в ударе". Место действия описано замечательно. Это одна из типичных деревень Агаты Кристи во всей полноте своего воплощения: жизнерадостная Эйме Грифит, без приглашения возникающая перед входной дверью ("Привет, лодыри!"), - она организует девочек-скаутов, в то время как сердце ее рвется к местному адвокату; коротышка-эстет мистер Пай, чей "голос срывался на фальцет, когда он повествовал о волнующих обстоятельствах, при которых вез свою итальянскую кровать домой из Вероны"; жена викария, миссис Дейн Калтроп, с ее удлиненным лицом, напоминающим морду гончей, и эксцентричной проницательностью. Возможно, описание среды обитания персонажей оказывается столь выразительным потому, что сделано сторонним наблюдателем, приезжим из Лондона, не лишенным беспристрастности самой Агаты. "У меня куча дел, - говорит он. - Я должен зайти к булочнику и пожаловаться на булку с изюмом". И потом, когда в деревне случается убийство: "На какой-то миг во мне вспыхнула ненависть к Лимстоку, его узким границам и шушукающимся сплетницам".
Агата тоже видела это: опасность, таящуюся в деревнях, ее ограниченность, то, как деревенские жители замыкаются в себе и своих "гнойниках". В романе "Убить легко" зловещие подводные течения выводятся наружу. Повествование в этой книге тоже ведется от лица чужака, человека, вернувшегося с Востока и поначалу настроенного скептически, подпадает под чары деревни, внешнее благополучие которой подсвечено опасностью. "Небо было зловеще-мрачным, время от времени вдруг проносились беспорядочные порывы ветра. Словно из нормальной повседневной жизни он вдруг ступил в ту странную, зачарованную половину мира, смутное осознание опасности которой не отпускало его с момента приезда в Вичвуд". Какая-то чертовщина происходила в этой деревне - жертвоприношения Сатане, девушка-ведьма… Но, как это всегда бывает в детективах Агаты Кристи, реальное зло имело сугубо человеческие мотивы. Серийный убийца - человек с искореженной судьбой, которому нечего делать в деревне, кроме как вынашивать план мести. Весьма убедительно показана в этой книге и роль общественного класса - не потому, что Агата была неисправимой снобкой, а потому, что принадлежность к тому или иному классу действительно имела и имеет до сих пор огромное значение в жизни замкнутой общины.
В романе "Убить легко" нет мисс Марпл (хотя есть отчасти сходный персонаж), но он порождение ее мира. Сама мисс Марпл была сотворена по образу и подобию Каролины Шеппард, сестры доктора из "Убийства Роджера Экройда". Мисс Шеппард обладает даром выуживать информацию - обычно из слуг - и невероятным любопытством: услышав две разные сплетни, она явно колеблется, "как шарик в рулетке, когда он нерешительно зависает между двумя ячейками". Но ее дедуктивные способности ненадежны. Мисс Марпл приходится прилагать куда меньше усилий, поскольку ее врожденная мудрость несравненно глубже. В "Убийстве в доме викария" она тем не менее очень напоминает Каролину: "Должен признать, что ее поспешное появление на сцене и настойчивое любопытство меня немного покоробили", - говорит викарий, от чьего имени ведется повествование. Более поздняя мисс Марпл никогда не стала бы вести себя подобным образом, не подобающим истинной леди. И никто не охарактеризовал бы ее так, как жена викария Гризельда, - "эта ужасная мисс Марпл", хотя ее "пушистость", которая подчеркивается в более поздних романах, всегда будет обманчива. После смерти Агаты журнал "Букс энд букмен" писал: "Джейн Марпл - жесткая старая калоша. Если она и была "милой старушкой со спицами в руках", то не более чем мадам Дефарж".
Свой истинный характер мисс Марпл проявляет рано, уже в "Убийстве в доме викария". Она единственная из всех пожилых дам, собравшихся в доме викария "на чай и сплетни", понимает, кто действительно привлекает внимание местного красавчика ("Не Летиция. Совсем другой персонаж, я бы сказала…"). Обнаруживает она и свое кредо, свой взгляд на мир, который и делает ее прирожденным детективом. Гризельда говорит, что мисс Марпл наверняка сможет раскрыть это дело:
"- …как вы сделали тогда, когда у мисс Уэтерби пропала банка маринованных креветок. И все только потому, что это напомнило вам нечто совершенно другое насчет мешка с углем.
- Вы смеетесь, моя дорогая, - сказала мисс Марпл, - а между тем это очень разумный способ набрести на истину. Это то, что люди называют интуицией и вокруг чего поднимают столько шума".
Это, конечно, непосредственное эхо бабушек Агаты Кристи. Так же как мисс Марпл, обе они - и Маргарет Миллер, и Мэри Энн Бомер - умели сочетать христианскую веру в человека с трезвым знанием того, что он способен на ужасные вещи. Жди худшего, потому что худшее слишком часто сбывается, но не теряй веры и имей сострадание. Таковы были эти женщины: честные, мудрые, приверженные своим викторианским принципам - и это служило Агате незыблемой опорой.
Ей не было еще сорока, но она нашла удовольствие в создании образа куда более пожилой женщины, чьи отношения с жизнью безмятежны, а не огорчительны, как ее собственные. Мисс Марпл почти лишена эмоционального опыта, зато ее осведомленность и проницательность безграничны; она живет словно бы в отдалении от жизни и тем счастлива. Обмен мнениями из сборника рассказов "Тринадцать загадочных случаев" демонстрирует различие между мисс Марпл и ее создательницей. Собеседница мисс Марпл - художница Джойс Лемприер.
"- Я художник… Я вижу то, что недоступно вам. Опять же как художница я общаюсь с людьми самого разного рода и достоинства. Я знаю жизнь так, как милая мисс Марпл, здесь присутствующая, знать не может.
- Не спорю с вами, дорогая, - сказала мисс Марпл. - Но в деревнях зачастую происходят очень тягостные и огорчительные события".
Вот что любила Агата: выделять, выпаривать квинтэссенцию жизни из ограниченного, такого как Сент-Мэри-Мид, микрокосма и из него выводить ответ на любой вопрос. Она понимала, что это в некотором роде нонсенс, и, пережив свою личную тайну, знала, как никто, что никаких единственно верных решений не существует, что реальности всегда свойственны незавершенность и неупорядоченность. Но все равно - созданный ею мир завораживал и успокаивал ее самое.
Всеведение - величайший дар, который может предложить читателю литературный персонаж в облике детектива: какое безграничное утешение дает мысль о том, что есть ум, способный все понять, бросить свет на все темные закоулки! Но такое свойство есть величайший дар и для писателя. Агата находила опору в своих персонажах-детективах, в их всеведении и беспристрастности, по-разному проявляемых у Пуаро и мисс Марпл. Часто говорят, что Агата не любила Пуаро, хотя никаких убедительных подтверждений тому нет; на склоне лет она даже старалась оградить его образ от искажений так страстно, словно он был ее собственной кровью и плотью, но ее близость с мисс Марпл была намного более тесной. "Мисс Марпл во плоти не существует и никогда не существовало, - писала она. - Это персонаж, полностью вымышленный". Но это не совсем так. После 1926 года Агата терпеть не могла, когда предполагали, будто для своих книг она "все берет из жизни"; тем не менее сходство мисс Марпл с сильными, мудрыми, милосердными женщинами Агатиного детства было для нее мощнейшей опорой. Агата любила Пуаро, но в мисс Марпл она нуждалась. Ей не хватало этого спокойного тихого голоса, подобающего благовоспитанной даме. Как сама ее детективная проза, он служил ей бастионом против вторжения безумного внешнего мира - голос из могилы, из магазинов "Арми энд нейви", из Эшфилда.
Таким уютом веяло на нее от мисс Марпл, что в одном из рассказов сборника "Тринадцать загадочных случаев" она оказывает ей наивысшее доверие - посылает на отдых в водолечебницу. Это был смутный намек на Харрогит, сделанный вскоре после приснопамятных событий, и один из мужских персонажей рассказа помогает ей вскрыть нарыв памяти, заявляя, что все эти водолечебные курорты - "сплошная мерзость! Приходится рано вставать и пить гадкую на вкус воду. Кругом - куча старух, злобных сплетниц".
Мисс Марпл спокойно соглашается с этим (будто она не знает, что миссис Кристи сидит в салоне напротив нее, и не ведает, почему она там оказалась!), а потом разражается весьма характерной защитной речью:
"- Сплетниц? Ну да, старики любят посплетничать, как вы выразились… И окружающие обычно порицают их за это - особенно молодые… Но что я хочу сказать… Ни один из этих молодых людей никогда по-настоящему не вникает в факты. А суть, несомненно, состоит в том, что часто эти сплетни, как вы их называете, оказываются верными! Думаю, если бы кто-нибудь дал себе труд внимательно ознакомиться с фактами, он бы увидел, что сплетни оказываются верными в девяти случаях из десяти. Вот что на самом деле и раздражает людей.
- Интуиция? - спросил сэр Генри.
- Нет, вовсе нет! Просто вывод, сделанный на основании практики и опыта… Женщины, которых мой племянник называет "без определенных занятий", имеют много свободного времени, и главный их интерес обычно сосредоточен на людях. Так что они невольно становятся экспертами. Нынешние молодые люди, они, знаете ли, свободно рассуждают о вещах, о которых в мое время и упоминать-то было не принято, и в то же время у них на удивление наивное мышление. Они верят всем и всему…"
Агата и сама верила и доверяла. Она ничего не подозревала. Как бы пригодилась ей тогда мисс Марпл, чтобы деликатно намекнуть, что мужчина, у которого так часто возникает желание поиграть в гольф, на самом деле, ну… надо бы задуматься… Но теперь было слишком поздно. И хотя сама Агата об этом не догадывалась, она была в двух шагах от того, чтобы снова войти в ту же реку.
Крепко подружившись с четой Вули, она вернулась в Ур в феврале 1930 года, в конце полевого сезона. Май предыдущего года Вули провели в ее новом лондонском доме - прелестном маленьком убежище на Крессуэлл-плейс, 22, чуть в стороне от Олд-Бромптон-роуд, - который она купила в 1928 году ("сияющее весеннее зеленое дерево среди серых крыш" - так описывали его в газете "Стар"). Внутри дома, поскольку он был перестроен из бывших конюшен, еще сохранялись стойла, пока Агата его не перепланировала: большая комната внизу, а наверху - крохотная кухонька, столовая, спальня и великолепная зеленая ванная, облицованная плиткой с резвящимися дельфинами. Вскоре после этого она купит еще один дом, на Кэмпден-стрит, 47–8, в Кенсингтоне. А впоследствии, в 1930-е годы, еще три. Предвоенные годы действительно были, как она сама их называла, ее "плутократическим периодом", пока налогообложение не стало препятствовать ей оставлять себе большую часть заработанных денег.
В 1929 году умер брат Агаты, Монти, и сама она тяжело переболела из-за прививки, которую ей сделали, когда Розалинда подхватила корь (Агата считала, что ей по ошибке вкололи двойную дозу вакцины). Тем не менее, проведя конец года в Эшфилде, она чувствовала себя готовой к новым приключениям. Теперь путешествия были у нее в крови: как бы ни любила она свой дом, стоило ей засидеться в Англии подольше, как она начинала испытывать беспокойство.
На этот раз она познакомилась в Уре с членом экспедиции, в прошлый раз отсутствовавшим из-за операции аппендикса, - с Максом Мэллоуэном. "Познакомься она с ним за год до того, встреча могла бы оказаться для нее преждевременной - слишком мало времени прошло после Арчи", - предположила биограф Макса. Когда Макс встретился с Агатой, ему было двадцать пять - столько же, сколько ее племяннику Джеку Уоттсу, с которым они одновременно учились в Нью-колледже. Макс был настолько моложе Агаты, что она смотрела на него с безмятежной дистанции, хотя отмечала его такт в отношениях с Вули и находила умным. Лучше она узнала его, когда Кэтрин, в характерной для нее авторитарной манере, велела ему сопровождать Агату в поездке по местным достопримечательностям на пути из Ура в Багдад. Агата испытывала неловкость, полагая, что для молодого человека такое поручение - обуза. Макс между тем был совершенно невозмутим, и они обнаружили, что прекрасно ладят друг с другом.
К тому времени начали проявляться странности характера Кэтрин Вули. Биография у нее была необычная: немка по отцу, она в 1910 году приехала в Сомервилль читать курс истории (хотя и не имела ученой степени) и там, в лагере для военнопленных, где работала во время Первой мировой войны, познакомилась со своим первым мужем. В 1919 году, через полгода после свадьбы, полковник Киллинг покончил жизнь самоубийством. После этого Кэтрин - которая была очень умна и одарена актерски ("почти актриса", как чуть язвительно писала в "Автобиографии" Агата) - устремилась в археологию, которую тогда представлял узкий круг джентльменов-непрофессионалов, и присоединилась к урской экспедиции в качестве добровольной помощницы. Но женщина на раскопках была тогда редкой птицей, и спустя некоторое время на Леонарда Вули начали оказывать давление, требуя как-то уладить ситуацию. Тогда-то, в 1927 году, он и женился на Кэтрин.