В "Автобиографии" Агата задается вопросом, "продолжала ли бы Мэдж писать, если бы не вышла замуж" (вероятно, то, что она вышла-таки замуж, было для Агаты большим облегчением)? Мэдж принадлежала к той породе женщин, которые в наши дни предпочитают оставаться незамужними, - скорее всего ей бы это подошло лучше всего. Возможно, будь жив Фредерик, она не стала бы женой Джеймса Уоттса, потому что Фредерику он не нравился. Но Мэдж и Агата получили в наследство всего по сто фунтов годового дохода от имущества Миллеров. В 1910 году это было не совсем уж пустяком, однако мысль о том, что Мэдж найдет надежное пристанище под крышей Эбни, была для Клары утешением, и воспротивиться такой перспективе она не смогла, поскольку в вопросе о деньгах была реалисткой. По собственному опыту она с детства знала, какой ущерб может нанести их недостаток. Поэтому она поощряла молодую пару не затягивать со свадьбой, и - хотя сама Мэдж считала это излишней торопливостью - брак был заключен через девять месяцев после смерти Фредерика. "Мама уверяла, и, думаю, в этом была доля правды, что с течением времени, когда они с Мэдж сблизятся еще теснее, расставаться станет труднее".
В промежутке между смертью Фредерика и замужеством Мэдж отношения Клары со старшей дочерью приобрели глубину сокровенности. Они вместе отправились на три недели на юг Франции, оставив Агату одну в Эшфилде. Она не возражала; "формально она стала хозяйкой дома", наслаждалась этой ролью, заказывая Джейн, что приготовить ей на обед, и смутно сознавала, что для только что овдовевшей женщины взрослая дочь - более подходящая компания, чем добродетельная девочка, невразумительно блеющая что-то про рай. Если бы Мэдж не вышла замуж так скоро, вероятно, отношения Агаты с Кларой сложились бы в значительной мере по-иному. Но случилось так, как случилось, и начиная с 1902 года до конца жизни Клары Агата была для нее главной дочерью.
Агата сделала Мэдж персонажем рассказа "Дом красоты", написанного в 1908 году, и некоторых других своих ранних рассказов, которые были опубликованы позднее. Аллегра Керр очаровывает героя, Джона. "Она была потрясающе деловитой. Ее деловитость, казалось ему, была скорее продуманной, нежели естественной. Но за всем этим крылось что-то еще. Прерывистые, капризные вспышки - словно таинственный блуждающий огонь, который в старину заманивал мужчин в болота". Она с легкостью отбивает Джона у своей младшей подруги Мейзи, которая в него влюблена. "Ты злая, Аллегра", - говорит ей Мейзи. "Зато умею будоражить, дорогая моя", - отвечает та.
В "Неоконченном портрете" есть персонаж, отчасти списанный с Монти, но нет списанного с Мэдж. Сестра Селии Джой умирает в юности. Видимо, Агата не желала, чтобы в книгу вторгалась доминирующая индивидуальность Мэдж с ее собственными взаимоотношениями с матерью, с умением очень многое делать лучше героини: флиртовать, шутить, рассказывать истории, рисовать, лицедействовать, сочинять. Когда пьеса Мэдж "Претендент" была принята к постановке - в 1924 году она шла на сцене Королевского театра на Шафтсбери-авеню, - Агате положено было выражать восторг по этому поводу, она и выражала. Но равновесие их отношений, восстановившееся было за предыдущие четыре года благодаря литературным успехам Агаты, снова нарушилось. Трудно найти неревнивого автора, тем более - неревнивую сестру. У Агаты появилось ощущение, что Мэдж, всего на секунду небрежно нажав мыском туфли на педаль акселератора, вмиг обошла ее на несколько миль.
Она-то считала, что Мэдж у нее под контролем - пополневшая в талии мать уже взрослого сына (Джек родился в 1903 году), запертая в своем мрачном поместье, в то время как ее "такая несообразительная" сестра срывает рукоплескания публики. Но ей следовало помнить, что в возрасте восемнадцати лет, играя в "признания", ее сестра на вопрос: "Каково ваше представление о счастье?" - ответила: "Быть успешной". И от этого представления Мэдж, как выяснилось, еще не отказалась.
С каким блаженным ликованием она растравляла эту Агатину рану, пока шли репетиции "Претендента"! Сюжет пьесы был основан на реальной истории сэра Чарлза Тишборна - эдакого Мартина Герра времен королевы Виктории, - который в 1870-х годах претендовал на титул баронета и вынужден был подвергнуться суду, чтобы доказать подлинность своей личности. Мэдж наслаждалась прихотливыми поворотами собственного сюжета - она выписывала его хитросплетения с куда большей легкостью и небрежностью, чем это сделала бы Агата. "Неопытные драматурги склонны к чрезмерной расточительности в отношении собственных сюжетов", - отмечал автор благожелательной в целом рецензии в "Таймс". Пробиться на профессиональную сцену - незаурядное достижение для драматурга-любителя. Для Клары это стало в некотором роде триумфом, ибо именно она вселила в Мэдж уверенность, что та может написать пьесу для фешенебельного уэст-эндского театра, и сама Мэдж упивалась каждой минутой своего успеха. Когда-то она написала в "Альбоме признаний", что Лондон - это место, где ей больше всего хотелось бы жить. В сорокапятилетнем возрасте она наконец попала туда, поселилась в роскошном районе Мейфэр, в "Гарден клаб", каждое утро являлась в театр, вооруженная своей снисходительной самоуверенностью, и ошарашивала ею режиссера Бэйзила Дина. Привычный к капризам актеров и невротическим выходкам авторов, тот был до полусмерти зачарован непоколебимым величием "миссис Уоттс". Во всяком случае, так она преподносила это своим родным.
"Мои Два Самых Дорогих [писала она мужу и сыну в Эбни], все идет настолько хорошо, что, по мнению Бэйзила Дина, спектакль может быть выпущен раньше, чем предполагалось… Я сочла, что конец третьего акта "слабоват", - всегда так считала. Мне захотелось, чтобы у Фэй Комптон здесь был монолог, спросила об этом у Б. Д., и он ответил: "Делайте все, что сочтете нужным; стоит вам захотеть - и вы напишете его потрясающе. В любом случае, что бы вы ни сделали, я - за". Удивлены? Да, я опять за машинкой!
…Я решила снова переехать в "Браунз" [отель]. Сказала, что апартаменты нужны мне не с 16-го, а с 11-го. Оказалось, что все забронировано, но стоило мне упомянуть пьесу, как они чуть с ума не сошли и сказали: "Ну конечно! Мы предоставим вам апартаменты, кто бы на них ни претендовал!" В такие моменты чувствуешь себя всесильной. Надеюсь, я не кажусь вам слишком самодовольной?.."
Агата жила тогда в Саннингдейле, неподалеку от Лондона, поэтому Мэдж иногда приезжала к ней на выходные: "Вчера, в воскресенье, ездила в Саннингдейл, но была такой усталой, что то и дело уходила поспать!" Вполне вероятно, сама она была в то время весьма утомительна, особенно для Агаты, которая, по словам Мэдж, "безумно хотела побывать на репетиции" (не исключено, чтобы взбодрить себя, убедившись, что "Претендент" не шедевр). По тону писем Мэдж можно догадаться, как она должна была раздражать сестру. "Писала и печатала всю ночь… Б. Д. вернулся минут через пять, схватил меня за руку и сказал: "Господи! Вы настоящая писательница - это потрясающе!" Вот так. Он теперь считает меня почти гением… Они не могут без меня обходиться".
Это было любимое и, надо сказать, провокационное выражение Мэдж. Оно могло как раздражать до безумия, так и очаровывать. То, что она была единственной в семье женщиной, обладавшей таким же врожденным чувством юмора, как ее отец, видно из письма, в котором она рассказывает об актрисе Лотти Венн, которая была назначена в "Претенденте" на роль аристократки, обладая на самом деле манерами официантки, кои ей стоило больших усилий скрывать. "Сегодня я занималась ужасной работой - нужно было (по распоряжению Б. Д.) объяснить Лотти Венн, что в этой роли нельзя быть вульгарной. "Разумеется, как герцогиня я не могу делать некоторые вещи…" До ужаса довольна, что будет играть герцогиню".
Вот как описала Мэдж их встречу:
"Дорогая мисс Венн, я так рада с Вами познакомиться! Безумно боюсь, что все, кто придут в театр только для того, чтобы увидеть вас, будут страшно разочарованы. Они не хотят видеть мою герцогиню, они хотят видеть вас. Им нужна их "Лотти"…
Я: Я не держусь за свой текст. Вы должны просто вжиться в роль. Дать себе волю. Быть свободной.
Мисс Венн: Ну а как же ж, герцогиня ж, вы ж понимаете…
…Я еле удержалась от смеха".
Агата бы так не написала. Глубоко внутри она, должно быть, понимала, что такое прямое выплескивание собственной индивидуальности неуместно для настоящего писателя, и догадывалась, что стоит за постоянными насмешками Мэдж. "Я всегда подозревал, - говорит персонаж ее позднего романа "Роза и тис", написанного под псевдонимом Вестмакотт, - что чувство юмора - это своего рода светский талант, которым мы, цивилизованные люди, пользуемся как страховкой от крушения иллюзий. Мы сознательно делаем усилие, чтобы видеть вещи смешными, просто потому, что подозреваем: на самом деле они неудовлетворительны". Тем не менее, несмотря ни на что, Мэдж всегда удавалось заставить Агату чувствовать себя "до смешного бесцветной" - такой, как ее воображаемый двойник Сью де Верте. "Моя тетушка была интереснее, чем мама, - сказала дочь Агаты Розалинда. - Она была такая забавная. Жаль, схоронила себя отчасти в Манчестере".
После того как "Претендент" сошел со своей недлинной дистанции, Мэдж вернулась в просторный склепоподобный дом Уоттсов. Она написала еще две пьесы, но они не увидели света рампы. Зато теперь Агата начала завоевывать Уэст-Энд и достигла там выдающегося успеха. Казалось бы, это специфическое соперничество решилось в ее пользу, и все же в самой Мэдж и в ее "Претенденте" были те свежесть и легкость самовыражения, которые Агате никогда не давались.
Например, Мэдж с непринужденной легкостью, несколькими мазками рисует в пьесе портрет персонажа по имени Чарлз Клегхорн. "Медяшки я не принимаю в расчет, никогда не принимал", - говорит он, швыряя на сцену какую-то мелочь. Дело тут не в мастерстве Мэдж, это было просто умелое, хотя и завуалированное, но точное воспроизведение характера ее брата Монти.
Монти никогда не принимал в расчет мелочи, а по правде говоря, и многое другое, более существенное - или умело притворялся. Он был безнадежен. То, что он вырос в условиях матриархата, навсегда подавило его личность. "Должен сказать, это заставляет чувствовать себя полным идиотом", - говорит Юстас Леонидис, юноша из "Кривого домишки", живущий в семье, полной властных женщин. Монти сознательно избрал для себя такую линию поведения - это был стиль, типичный для выпускника Харроу, - но ощущение собственной неполноценности укоренилось в нем так же, как в Юстасе. Юстас парализован инфантилизмом, и этим объясняются и его "уязвленная мужская гордость", и способность совершить убийство. "Чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что это мог быть именно Юстас… Он ведь не совсем нормален". В случае Монти речь не шла о клиническом безумии, но и он страдал от некоего духовного паралича.
Нормальный человек мог бы расцвести или по крайней мере благополучно выжить среди всех этих женщин, поскольку недостатка в любви к себе не испытывал бы. Фредерик обожал Монти как единственного сына. "Думаю, в действительности Монти был его любимцем", - писала Агата в "Автобиографии". Но из-за слишком малой разницы в возрасте с блистательной Мэдж он начал свой жизненный путь, если можно так выразиться, не с той ноги. И дальше продолжал хромать по жизни беспечно, без веры в себя, к тому же ему часто изменяла удача. По окончании Харроу - где он держал белых мышей ("мистера и миссис Уискерз") и не держал никаких экзаменов - его надеялись пристроить к банковскому делу, но это оказалось ему не по зубам; тогда его отправили в Дарт осваивать кораблестроение. Эта затея тоже потерпела крах. Когда в 1899 году разразилась Вторая бурская война, он добровольцем записался в армию и, получив офицерское звание в Восточном Суррее, был направлен в Индию. Армейская жизнь подходила ему больше, чем что бы то ни было другое. Но когда Монти вышел в отставку году в 1910-м, стало очевидно, что он совершенно не приспособлен к жизни.
Достигнув совершеннолетия после смерти отца, Монти в мгновение ока промотал ту невеликую сумму, которая досталась ему от миллеровского состояния, и влез в такие отчаянные долги, что сбежал от них сначала в Кению, потом в Уганду, откуда засыпал Мэдж письмами с просьбой помочь ему в осуществлении строительства грузового судна, которое, согласно его планам, должно было курсировать по озеру Виктория. И "Батенга" была построена, на деньги Уоттсов ("Мой зять был вне себя", - писала позднее Агата), но к тому времени, когда корабль (с роскошной отделкой интерьера черным деревом и слоновой костью) сошел со стапеля, началась Первая мировая война. Монти за бесценок продал его и вступил в Африканский полк королевских стрелков. Он едва избежал трибунала, когда вопреки приказу самовольно расположил свой обоз, запряженный мулами, в месте, которое считал идеальным для боя. Пока он пререкался с вышестоящим командиром, нагрянули немцы, и часть Монти одержала над ними триумфальную победу. Этот эпизод стал широко известен в армии под названием "битва Миллера".
Потом Монти ранили в руку, рана оказалась инфицирована, и он вернулся в Эшфилд со своим африканским слугой Шебани. Считалось, что он приехал домой умирать. На самом деле его возвращение "чуть не доконало нашу мать", как писала Агата в "Автобиографии". Монти мог, например, потребовать, чтобы его кормили в четыре часа утра, если такая блажь приходила ему в голову, и стрелял в окно из револьвера, не слишком заботясь, есть там люди или нет. Тихая-мирная Бартон-роуд такого еще не видела. "Какая-то глупая старая дева, вихляясь, шла по дороге. Я не выдержал и выстрелил…" Его эксцентричные эскапады ставили всех в жутко неловкое положение и не только утомляли, но и пугали; терпеть их дальше становилось невыносимо. Агата и Мэдж, тревожась за мать, которая мечтала о возвращении сына, но теперь так же горячо желала, чтобы он уехал, в начале 1920 года купили за восемьсот фунтов стерлингов коттедж в Дартмуре, в местечке Троули, где Монти поселился с шестидесятипятилетней экономкой миссис Тейлор, крашеной блондинкой, имевшей тринадцать детей. Несколько лет спустя миссис Тейлор умерла по дороге на юг Франции, куда отправилась вместе с Монти, решившим сменить место жительства. Там для них были сняты - опять же сестрами - апартаменты. Несмотря на холодную ярость мужа, Мэдж отправилась в Марсель, чтобы сделать что-нибудь для брата, который жалобно писал, что совсем ослабел и, одинокий, лежит в больнице. Присматривавшая за ним сиделка Шарлотта стала последней женщиной, не устоявшей перед его обаянием и умением вызывать сочувствие. По приезде Мэдж обнаружила, что брат уже перебрался в квартиру сиделки. С ней он и жил вплоть до 1929 года, пока не скончался от удара совершенно внезапно, сидя в кафе на берегу моря.
В некотором смысле его смерть была облегчением для сестер. Тем не менее Агата испытывала чувство вины перед Монти; ее преследовала мысль о его безалаберно сложившейся жизни, хотя, вероятно, он был не так несчастлив, как она себе представляла. Время от времени она посылала деньги на поддержание его могилы в Марселе и неукоснительно пеклась о том, чтобы у надгробия всегда были свежие цветы в День перемирия. "Можете быть уверены, что за могилой хорошо ухаживают", - писал ей в 1936 году один из восточносуррейских однополчан Монти.
Было ли бы это важно для самого Монти? Он вырос, окруженный любовью, но ни поощряющие заботы родителей, ни ответственность, с какой относились к нему сестры, в итоге никакого эффекта не возымели. Ничто не могло восполнить пробелы. Быть может, именно поэтому, отвечая в 1897 году на вопросы в "Альбоме признаний", он написал, что достоинство, которое он ценит превыше всего, - это цельность. Ее ему всегда не хватало, хотя у него были другие достоинства. Он обладал таким же обаянием, как его отец (правда, ему недоставало отцовского чувства юмора и у него совсем не было его умения правильно оценивать нравственную сторону тех или иных поступков), и отнюдь не был лишен способности к самокритике. На вопрос, кем бы он был, если бы не был самим собой, он ответил: "Человеком, лучшим, чем я".
Главными чертами своего характера он назвал "проказливость, упрямство, склонность увлекаться, а также изводить заботами себя и других, говорить на жаргоне и поддаваться вспышкам раздражительности". Его представление о несчастье - "работать и занимать деньги". Своими героями он назвал фениев, а героинями - Маргарет Миллер ("бабулю") и Клару. Тогдашнее состояние души он описал так: "Вот это да!!" Трогательные высказывания - не то что твердые и решительные ответы его сестры Мэдж. И фотография, на которой он сидит в расписной тележке Трулава, одетый в кучерской костюм, - это шутка, которую могла бы придумать и Мэдж, только она выглядела бы лихо и уверенно, между тем у Монти вид получился просто глупый. На другой фотографии он в мундире сидит на бамбуковой скамейке в эшфилдском саду, закинув ноги на колени двух молодых людей, расположившихся справа и слева от него; его взгляд полон неосмысленной жажды жизни. На последнем снимке Монти запечатлен возле коттеджа в Дартмуре: опирается на трость, одет в халат, но при галстуке и в примятой шляпе, с губы свисает сигарета. Он выглядит беспутным сверх всякой меры - эдакий лорд Лукан, найденный старым и больным, - и тем не менее сохраняет хоть и припорошенный пеплом, но неистребимый шарм.