Такой она и осталась в нашей памяти: великой актрисой и уникальной женщиной. Единственной королевой в своем королевстве.
Меняются репертуары,
Стареет жизни ералаш.
Нельзя привыкнуть только к дару,
Когда он так велик, как ваш.
Он опрокинул все расчеты
И молодеет с каждым днем,
Есть сверхъестественное что-то
И что-то колдовское в нем…
Словно о ней написал эти замечательные строки Борис Пастернак.
"Я хочу поблагодарить всех, кто принял сегодня участие в моем спектакле, - говорила Татьяна Ивановна от лица своей героини Джулии Ламберт. - Тебя, Майкл! Тебя, Джимми! Вас - Эвис! Я благодарю всех!"
…Я же хочу поблагодарить всех, кто помог мне в работе над этой книгой:
• композитора и дирижера Анатолия Кремера;
• директора Государственного академического театра "Московская оперетта", заслуженного деятеля искусств России Владимира Тартаковского;
• заместителя директора Государственного академического театра "Московская оперетта", заслуженного работника культуры России Валерия Сазонова;
• народного артиста РСФСР Юрия Веденеева;
• преподавателя вокала в ВТУ имени Щепкина, заслуженного работника культуры России, профессора Марину Никольскую;
• солиста Государственного академического театра "Московская оперетта" Дмитрия Шумейко;
• концертмейстера Государственного академического театра "Московская оперетта" Людмилу Семешко;
• заведующую литературной частью Государственного академического театра "Московская оперетта" Аллу Туеву;
• редактора литературной части Государственного академического театра "Московская оперетта" Екатерину Амирханову;
• заведующую музеем Государственного академического театра "Московская оперетта" Нину Горюнову.
Я благодарю всех!
Она ушла 3 февраля 2011 года.
Ушла, оставив за собой едва уловимый запах любимых духов "Мадам Роша". Ушла, оставив нам на память очаровательную улыбку, прищур чуть раскосых глаз, уникальный полетный голос, звонкий смех, гибкую фигуру, летящую походку, легкий стук каблучков, шарм, едва уловимый акцент, искусство быть Женщиной, неповторимую "Карамболину", потрясающее "хрюканье" Элизы Дулитл, неподражаемого Чарли Чаплина, роскошную Диану, озорную Катрин, трогательную Джейн, великую Джулию Ламберт…
Ушла, оставшись на этой грешной земле уникальной актрисой - единственной королевой в своем королевстве, имя которому - Оперетта!
…Тот день был самым обыкновенным, которых уж сколько за последний год. Год больниц, операций, консилиумов, реанимаций. Год обследований, процедур, сеансов химиотерапии, год боли и отчаяния, год борьбы с болезнью. Год без театра. Ее любимого театра, в котором проработала пятьдесят пять лет. Театру, которому осталась верна до конца дней. Последний раз она вышла именно на его сцену в январе 2009 года.
"Оперетта без меня, возможно, могла бы и обойтись, а вот я без нее - никак", - скажет она однажды в одном из своих интервью.
Судьба, как известно, большая шутница. И подчас распоряжается своими "подданными" по собственному усмотрению. Так случилось и с ней. Она собиралась стать юристом и вдруг однажды, неожиданно для себя самой, открыла дверь в класс, где занимались будущие актеры оперетты. Открыла, даже не подозревая о том, что сделала шаг навстречу будущему. Но так или иначе - карта судьбы легла так, как ей было угодно.
- Ваша карта, сударыня, бита…
И застенчивая девчушка затеяла игру с капризной музой искусства. Опереттой.
Тогда она еще не подозревала о том, что прожить жизнь в театре без обид и предательства практически невозможно. Сегодня, когда столько лет отдано театру, когда ее называют первой леди оперетты, она иногда спрашивает себя: а если бы и знала, что подстерегает ее на тернистом пути, где шипов гораздо больше, чем роз, где сплетни, козни, зависть и интриги, где бьют ниже пояса, подставляют подножку, улыбаются ненавидя, - стала бы она актрисой, полностью подчинив свою жизнь только театру, который стал ее вторым домом, или все-таки предпочла бы иную жизнь - пусть не такую яркую, но более спокойную? Стала бы юристом или врачом. И как знать, может быть, сейчас жила бы спокойно, например, в Германии в собственном доме, окруженная детьми, внуками, а быть может, уже и правнуками.
Нет и еще раз нет. Она все равно стала бы актрисой. Ведь по большому счету она прожила счастливую жизнь. Да, были обиды и предательства, но у нее к этим людям не было не только чувства ненависти, но даже злости на них. Просто человек переставал для нее существовать. И хотя она понимает, что это ужасно и жестоко, но что поделать, если она такая максималистка. Не может простить откровенную подлость и предательство. Есть люди, - к счастью, их немного, - с которыми она даже не здоровается. Хотя понимает, что это дурной тон, но ничего с собой поделать не может. Потому что знает, что они принесли столько зла, причем даже не ей, а вообще людям. Вот этого она не может простить.
Сама она не способна на предательство, как и на месть. Она выросла в такой семье. Ее родители были очень добрые и порядочные люди. И она знает с детства, что ни мама, ни отец никогда не смогли бы не только мстить человеку, но даже обидеть его.
- Татьяна! - Маленькая девочка с пухленькими щечками и двумя торчащими в разные стороны косичками, обернулась на голос. Она уже знала, что папа сердится, - в таких случаях он всегда называл ее именно Татьяна. Как взрослую. Не Татка, не Танечка и даже не Таня, а именно Татьяна. И девчушка сразу понимала, что сделала что- то не так. В их семье не принято было кричать, ругаться, мама с папой даже ни разу голоса не повышали ни на нее, ни, упаси господь, друг на друга. Она это усвоила с раннего детства. Как и то, что если папа или мама называют ее Татьяной, - значит, виновата… Но что случилось сегодня? В комнате все чисто и прибрано, она играет с другими детьми в коридоре. Шумят? Так за этот шум им еще никогда не попадало. Может быть, опять соседка нажаловалась - дети не любили ее и всегда собирались играть под ее дверью. И даже придумали для нее кличку. И так называли между собой… Это сегодня, спустя годы, она понимает, что они создавали ад в ее жизни, а тогда…
Не чувствуя за собой никакой вины, девчушка с гордо поднятой головой пошла навстречу папе. Ее взгляд говорил: "Я ни в чем не виновата!"
- Татьяна! - голос отца по-прежнему был строг. - Сейчас ты пойдешь к тете Шуре и повторишь то, что ты про нее только что сказала.
Папа взял ее за руку и повел к двери той самой соседки, кличку которой маленькая Таня только что произнесла вслух. И папа это услышал.
Слезы полились из глаз ребенка, щечки как-то сразу впали, глаза устремились в пол, косички упали на плечи.
- Папочка! Я не пойду, как я ей скажу, это же стыдно! Прости меня, пожалуйста!
Девочка зажмурилась от ужаса - вот сейчас ей предстоит сказать тете Шуре то, что она произнесла за ее дверью. Какой позор! Над ней все будут смеяться. И больше никто не будет с ней дружить…
- Татьяна! - Она открыла глаза и увидела себя сидящей на стуле в большой комнате, в той самой, где жила с родителями. Напротив сидел папа.
- Таня, - голос отца стал менее строгим, - запомни, пожалуйста: ты можешь говорить о человеке только то, что можешь сказать ему в глаза. Ты еще маленькая, позже поймешь, насколько это важно. Только в таком случае тебе никогда не будет стыдно. И окружающие люди будут к тебе относиться точно так же, как к ним относишься ты.
Через какое-то время постучала в соседнюю комнату. Приоткрыла дверь и замерла на пороге, опустив глаза в пол.
- Что, Танечка? - услышала она голос соседки.
- Тетя Шурочка! Простите меня, пожалуйста, - сказала - и как в омут с головой… Слезы опять полились из глаз, краска залила пухлые щечки.
Мягкая рука коснулась ее головы.
- Я больше никогда не буду.
- Знаю. Ты хорошая девочка. Не плачь.
Маленькая Таня подняла голову и вдруг поняла, что она может смело смотреть в глаза тете Шуре.
- Татка, - вдруг услышала она голос соседки, - а ведь ты будешь счастливым человеком!
- Откуда вы знаете? - девчушка завороженно посмотрела на тетю Шуру. За что они ее не любили?
- У тебя же две макушки. Ты дважды поцелована.
- Кем? - удивлению Тани не было предела: разве могут от поцелуев быть две макушки?
- Всевышним, Танечка! Всевышним! Поверь мне, уж я-то знаю.
Ей было четыре года, когда она тонула. Сколько лет прошло с тех пор, а тот солнечный летний день она будет помнить до конца своих дней. Дом, где она жила летом с бабушкой Наташей - маминой мамой, стоял на пригорке, а внизу текла река Серая. В том месте, где всегда купалась девчушка, речка была мелкой, дно ровным, и бабушка не опасалась за малышку. Тем более что девочка хоть и росла сорванцом, но прекрасно знала, что, не умея плавать, можно плескаться только у этого берега. Возле другого - глубина приличная, ведь недаром же там рыбаки ловят рыбу.
Как уж так получилось, но девочка вдруг перестала ощущать дно, даже встав на пальчики. Она пыталась нащупать его, знала, что бабушка расстроится, девочка меньше всего хотела, чтобы у бабули болело сердечко. Она попыталась встать на цыпочки и крикнуть бабушке или махнуть ручкой, но ее словно в воронку начала закручивать вода… Она даже не успела испугаться. Просто увидела вместо прозрачной воды, сквозь которую она привыкла рассматривать камушки у берега, мутную серо-зеленую. Мелькнула только одна мысль - ее собственная, подслушать она ее ни у кого не могла - надо глубоко нырнуть и резко оттолкнуться вбок, в сторону от этой воронки, иначе она погибнет. И откуда только силенки взялись… Она так и не поняла, каким образом ей удалось это сделать. Чьи-то сильные руки схватили ее за бант и вытащили на поверхность.
Другая бы испугалась и на всю жизнь зареклась даже на пушечный выстрел подходить к воде, но только не она.
Пройдет несколько лет, и девочка научится не только плавать, но и нырять. На любую глубину. И делать это настолько изящно и легко, что даже заядлые спортсмены с восхищением будут делать ей комплименты. Хотя вот последние-то она как раз так и не научилась любить. И всегда смущалась. А что касается длительных заплывов - тут ей равных не было. Когда она, довольная и счастливая, в капельках воды выбегала на берег, друзья и родные подшучивали, мол, сколько можно испытывать их терпение и нервы. Они уже не один раз пытались "броситься спасать" ее.
Она любила заплыть на лодке на середину большой реки или озера и нырнуть - какой бы глубина ни была. Вода - живой организм, который тебя чувствует, общается с тобой, учит.
Со спортом она всегда была на "ты". Зимой лыжи, летом - бадминтон. Удар резкий, почти мужской, а реакции позавидуют и некоторые чемпионы.
Да и отдых она любила активный. Может, это и помогло ей на протяжении стольких лет работать в оперетте, где порой одновременно приходится и петь, и танцевать.
В самые тяжелые периоды своей жизни она нет-нет да и вспоминала ту воронку. И знала, что нужно глубоко вдохнуть, нырнуть и - резко в сторону. В переносном, естественно, смысле. Помогало…
"Ненавижу цинизм. Театру надо отдавать или все свое сердце, или вообще к нему не прикасаться" - это не пустые слова, сказанные однажды в интервью. И не пафос, как многим может показаться. Она именно так считает на протяжении всей своей жизни. Поэтому, однажды прикоснувшись к театру, она и отдала ему свое сердце. Один раз и на всю жизнь. Пафос? Пусть… Ведь к ней это слово не имеет никакого отношения. И это могут подтвердить все: и кто ее знает на протяжении долгих лет жизни, и те, кто не так давно впервые переступил порог Театра оперетты.
"Театр - мой дом!" - пела одна из ее любимых героинь - английская актриса Джулия Ламберт. Она полностью подписывается под этими словами. Театр - ее дом. И не какой-то абстрактный, а именно Театр оперетты. Шутка ли: больше полувека на одной сцене…
А ведь были соблазны поменять эту самую сцену. Звали в Вахтанговский театр, в Александринку, Анатолий Эфрос хотел, чтобы она стала актрисой его театра…
И если про желание Эфроса она узнала не так давно (знаменитого режиссера уже не было в живых), то дирекции Вахтанговского театра и Александринки вели переговоры лично с ней.
…Когда-то очень давно ее муж Владимир Аркадьевич Канделаки, которого, без преувеличения, знала вся театральная Москва, познакомил ее с Рубеном Николаевичем Симоновым. Два главных режиссера (Канделаки возглавлял тогда Театр оперетты) дружили давно, и она знала об этом. Встречаясь после спектакля в Вахтанговском ли театре, куда Рубен Николаевич приглашал их, в гостях ли, у них ли дома, она чувствовала явный интерес со стороны Симонова и всегда зажималась при этом. Кто он и кто она? Великий Симонов и она - пусть уже известная, но все равно молодая актриса Театра оперетты. А Рубен Николаевич словно и не замечал ее стеснения.
- Здравствуйте, Танечка! Как поживаете? Что нового у вас в театре?
Первое время она вздрагивала при этих вопросах и, если честно, что уж теперь-то греха таить, ждала подвоха - ведь вахтанговцы всегда славились своим потрясающим чувством юмора, шутками и всевозможными розыгрышами. Симонов же прекрасно знал от Канделаки и о ее жизни, и уж тем более о том, что происходит в Театре оперетты. Но почему-то всегда задавал ей самой эти вопросы… И, преодолевая смущение, она отвечала на них. Владимир Аркадьевич при этом мог стоять рядом, и она иногда замечала, как смеются его глаза.
В начале 1962 года в их квартире раздался телефонный звонок. Снял трубку Канделаки.
- Это тебя! - после приветствия сказал он и протянул ей телефонную трубку. Глаза его на этот раз были серьезными.
- Меня приглашает на разговор Рубен Николаевич! - опешив от того, что услышала на том конце провода, сообщила она мужу.
- Танечка! Так ведь на разговор же, а вовсе не на эшафот, - рассмеялся Канделаки.
- Владимир Аркадьевич, - когда она волновалась, даже дома называла мужа по имени-отчеству, а иногда и на "вы", - ведь вы же знаете, что это будет за разговор.
- Догадываюсь, - уклончиво ответил Канделаки. - Собирайся побыстрее, не нарушай своих правил - ты никогда и никуда не опаздываешь.
- А ты? Разве ты не поедешь со мной?
- Нет, девочка моя! Мое присутствие только помешает тебе…
Путь от Котельнической набережной, где они жили, до Вахтанговского театра на Арбате показался ей вечностью.
- Не бойся, девочка! - Она все-таки уговорила мужа хотя бы подвезти ее до театра. - Ты у меня умница. - Муж поцеловал ее, и она вновь увидела, насколько серьезны его глаза.
Выйдя из машины, она подождала, пока Канделаки уедет, соединила руки ладонями друг к другу, коснулась лицом пальцев - она всегда так делала в трудную минуту, собралась с мыслями, и через некоторое время служащие театра уже слышали стук ее каблучков, раздававшийся по коридорам театра.
- Здравствуйте! - Она легко открыла дверь приемной Рубена Николаевича. - Я - Шмыга!
- Здравствуйте, Татьяна Ивановна! - услышала в ответ. - Проходите, пожалуйста, Рубен Николаевич вас ждет!
Она впорхнула в кабинет и увидела, как навстречу идет Симонов. Усадив ее за столик, сам сел напротив.
После обычных вопросов, на которые уже привыкла отвечать не смущаясь, она услышала то, от чего у нее начала кружиться голова.
"Не хватало еще прямо сейчас в обморок грохнуться" - эта простая мысль заставила ее хоть немного улыбнуться… Все происходящее казалось сном.
Рубен Николаевич говорил о том, что у него возникла мысль пригласить ее сыграть Машу в спектакле "Живой труп". Он уверен, что она справится и ее Маша будет самой лучшей.
Она испугалась. Что он говорит? Цыганка Маша, любовь всей жизни Феди Протасова, - ее роль, и она просто создана для нее? Она, Татьяна Шмыга, артистка Театра оперетты, создана для глубокой драматической роли?
Как выяснилось, последнее она произнесла вслух.
- Да, Танечка, а что вас смущает?
- Но ведь у меня нет данных! - И это не было с ее стороны кокетством, ведь она действительно так считала. Даже у себя в театре она не поет ни Сильву, ни Марицу, ни Принцессу цирка, справедливо считая, что для этих вокальных партий у нее нет голоса.
- Таня, Татьяна Ивановна. - Симонов был абсолютно серьезен. - Я не очень разбираюсь в Сильве и Марице, но то, что вы сыграете Машу, я не сомневаюсь. Уж поверьте мне, в исполнении романсов на сегодняшний день вам равных нет, я слышал вас - и имею право так говорить.
Она улыбнулась. Насчет равных, это, пожалуй, Рубен Николаевич преувеличивает, а вот то, что она хорошо знает романсовую литературу, - это правда. И очень любит романсы. Ведь еще будучи студенткой училища, перепела, пожалуй, все романсы: и Рахманинова, и Чайковского, и Шуберта… Кюи, Дворжак, Франк - она купалась в материале. Наверное, все-таки не случайно, когда передумала становиться адвокатом и решила учиться музыке, захотела стать камерной певицей. Как ее любимая Нина Дорлиак.
- А как же Нина Львовна? - задала она наивный вопрос.
- Танечка, я же имею в виду исполнителей вашей возрастной категории. Уж поверьте мне, старику.
- Таня, Таня… - это уже дома Владимир Аркадьевич. - Откуда такие сомнения? Неужели после Чайковского и Рахманинова ты опасаешься, что не хватит голоса на "В час роковой"…
- А "Шалмаверсты"?
- Тебя смущает "цыганщина"? Сомневаюсь, что Рубен допустит ее на сцене.
- Вахтанговской сцене, понимаешь, Володя, - в-а-х-т-а-н-г-о-в-с-к-о-й! Я буду зажиматься, чувствовать себя скованно. Ведь кто, как не ты, должен знать, что моя стихия - музыка и комфортно я себя чувствую только лишь на сцене родного театра… Ведь музыка так много может рассказать.
Через несколько дней в кабинете Симонова она честно скажет, что любит "играть музыку". Он все правильно понял - мудрый Рубен Николаевич.
И уже позже, дома, услышит от мужа тихое "спасибо". И многое поймет. В тот период они еще понимали друг друга без всяких слов.
А через какое-то время в их квартире вновь раздастся телефонный звонок.
Звонили из Ленинграда от Леонида Сергеевича Вивьена - главного режиссера знаменитой Александринки, впрочем, в то время театр назывался Академический театр драмы имени А. С. Пушкина.
- Здравствуйте, Татьяна Ивановна! - услышала она на том конце провода. - Как вы посмотрите на то, чтобы приехать в Ленинград и переговорить с руководством нашего театра?
Она поблагодарила за приглашение и… отказалась, прекрасно понимая, о чем именно может пойти разговор, хотя по телефону никто ей никаких конкретных предложений не делал. Любимый Театр оперетты перевесил все заманчивые перспективы выходить на сцену столь престижного в те времена театра.