Тревожная осень
Первые задержки с выплатой гонораров начались в сентябре. Я уже упоминала, что часть денег - в том числе и авторских гонораров за опубликованные статьи в газете, издательский дом выплачивал наличными в конвертах. Наличкой платили также часть зарплаты менеджерам старшего звена - в том числе мне, моим замам, Главному Художнику - наверное, еще и руководителям издательства и его служб. Зарплата являлась тайной за семью печатями, и я не знала даже, сколько получают в конвертиках мои замы.
Что касается моей зарплаты - тут тайны никакой нет. Хозяин еще при назначении меня главным редактором спросил, сколько бы я хотела получать. Я была сама скромность: 10 тысяч долларов. Это были нормальные деньги, даже небольшие для редактора миллионного издания. В каком-то медиажурнале пару лет назад опубликовали зарплаты главных редакторов ведущих российских изданий. Не помню точно цифр, но помню, что моя зарплата оказалась самая низкая, хотя издание, которое я возглавляла, было самым тиражным. Я пыталась намекнуть на это Хозяину, но он старательно уходил от разговора. А просить я всегда плохо умела.
Самой вожделенной частью заработка в издательском доме, как я уже говорила, всегда был гонорар. Кто не знает, журналистика вообще живет за счет этих выплат, а многие журналисты вообще имеют единственный доход от публикации статей в разных изданиях.
Я оставляла часть гонорарного фонда в сейфе - оплатить какие-то срочные дела. Сайкинских информаторов, например. Междугородние переговоры Юрика, который часто летал на всякие фестивали. Ему же я из этих денег оплачивала так называемые представительские - ведь актеров, чтобы хоть как-то уговорить на интервью, приходилось поить и кормить в ресторанах - они, кстати, все без исключения очень уважают халяву. Мы приплачивали и некоторым пресс-секретарям, чтобы они нам первым сливали всякую любопытную информацию. Из этих денег я платила тем, кто по роду деятельности не мог зарабатывать гонорар - нашим архивариусам, которые пахали день и ночь за мизерную зарплату и приносили массу идей и информации в газету, сортировщице писем, которая тоже получала три копейки и одна воспитывала ребенка. Да много чего было - я бухгалтерии никогда не вела. Считала, что главный редактор вправе распоряжаться этим гонорарным фондом по собственному разумению, раз уж его назначили и доверили.
Но знала и другое - я ведь много лет работала, что называется, по ту сторону баррикад, и потому знала, что коллектив всегда недоволен зарплатой и гонорарами, и всегда будет это обсуждать. На чужой роток не накинешь платок. Иногда о недовольстве коллектива мне говорила Жози - она каждый день ходила в столовку с молодежью, да и вообще постоянно крутилась в коллективе. Тогда на ближайшей планерке я начинала показательные выступления: каждому, кому выдавала деньги из гонорарного фонда, задавала вопросы: когда, сколько и за что он их получил. Процедура была долгой, народ в конце концов начинал роптать: "Хватит об этом, давайте уже планерку проводить!"
Была еще одна забавная фишка, которую я пресекла, став главным редактором. Придумала эту практику Ясная. Когда журналист получал гонорар, он потом ходил по редакции и раздавал деньги тем, кто помогал ему этот материал придумать или написать. Я сначала не могла понять, что за рынок устраивается в стенах редакции в день выплат? Оказывается, Юля отдавала столько, сколько считала нужным переводчику - он помог ей перевести статью, архивариусам - они придумали какую-то тему, коллеге за то что помог повернуть тему оригинальным образом - ну и так далее. Когда я со всем этим разобралась, сразу же вызвала Ясную и тихо и мирно предложила узаконить эти поборы. Выплачивать всем, кому полагается, через гонорарную систему. Понятно, что в этом случае Ясной доставалось бы меньше денег, но она почему-то не возроптала и в Америку звонить не побежала.
Она напоминала мне голенастую героиню фильма Климова "Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен" - была там такая героиня без имени, которая бегала докладывать начальнику лагеря Дынину о всяких провинностях пионеров. Наш Дынин жил далеко, и за всех пионеров получала нагоняй я, их пионервожатая.
Хозяин особо и не скрывал своего отношения к Юле. В день ее рождения чинно приходила секретарша со второго этажа и при всем честном народе вручала Ясной подарок от шефа - что-то, видимо, очень дорогое в фирменном мешочке от Гуччи или Ив Сен-Лорана. Ясная ничуть не смущалась - на следующей же день надевала сережки с бриллиантами и гордо шествовала по коридору в своих немыслимых одеждах с вечно всклоченной головой. Однажды, когда она уже давно работала в журнале "Вим", я столкнулась с ней в лифте. Юлечка была одета в ослепительно алое очень короткое платье, несла себя на высоченных каблуках таких же красных туфель, на голове - "взрыв на макаронной фабрике", а в руках держала огромную лакированную сумку все того же коммунистического цвета. Она вылетела из лифта и на той же скорости впорхнула в стоящий у подъезда хозяйский "Мерседес".
Летом журнал, наконец, закрыли. Но Ясная нисколько не унывала, Буквально через неделю Уткин собрал у себя в кабинете совещание и объявил: "Теперь наш издательский дом будет не только выпускать газеты, но и шить, а также продавать мужские костюмы". Уже создано предприятие, руководить которым вызвали еще одного друга Хозяина из песочницы (ну прорва, прорва эта песочница!), который где-то чем-то уже торговал и знает в этом толк. А замом у него - тут Уткин с любовью посмотрел на Ясную - будет Юлия Михайловна Ясная. Она, собственно, эту идею придумала, нашла где-то за границей страшно модного дизайнера, с которым издательский дом теперь и будет сотрудничать.
Рот открылся не только у меня. Я могла бы запросто пересчитать все зубы у Костылина, который к тому же резко побагровел, и я испугалась за сердце будущего папаши.
Конечно, против пошива и даже костюмов я ничего не имела - только происходило это в то время, когда мировой финансовый кризис уже победоносно шел по стране, когда от коллег я слышала о сокращениях зарплат, сотрудников, полос и цветности всех изданий. Да и Костылин намекал на грядущие у нас сокращения - какие костюмы? И почему костюмы, а не, например, женские прокладки, которые по тематике нам были бы неизмеримо ближе?
Народ расходился с совещания в глубокой задумчивости. Конечно, о нормальной работе в этот день не могло быть и речи. Во всех кабинетах обсуждалась только эта новость. Кто-то хихикал и выдвигал свою кандидатуру на почетную должность пришивальщика пуговиц. Кто-то серьезно полагал, что скоро и газету закроют к чертовой матери и превратят издательский дом в подобие фабрики "Большевичка". Кто-то уже поженил Ясную и Хозяину и намекал на семейный бизнес. Это была уже полная чушь: Хозяин слыл почтенным семьянином, растил двух сыновей, о которых много и с любовью рассказывал. Причем младшенький был еще совсем в отроческом возрасте, тогда как старший жил уже вполне самостоятельно и, кажется, в другой стране. Я не очень хорошо знала об этой стороне жизни Хозяина. Ходили слухи, что жена его - маленькая пухленькая женщина, очень домашняя и спокойная, верная жена своего мужа и хорошая мать.
Ясная уже не ходила - летала по коридорам издательского дома. Говорили, что она в совершенстве владела испанским языком, перевезла в Испанию сына и родителей и сама большую часть времени проводила в этой благословенной стране - у себя в доме.
Лично меня все это касалось лишь в том смысле, что финансирование газеты "Вич-инфо" с каждым годом сокращалось. Уже ни копейки не тратилось на рекламу издания - кто не помнит, какие замечательные теле-ролики когда-то крутились по ТВ: "Ну, очень интересная газета!" Это осталось в глубоком прошлом. Не было речи об увеличении полосности или формата - хотя все понимали, что давно пора переходить на глянец. Никак не развивался сайт. Сокращались деньги на командировки, на покупку фотоматериалов. В общем, ощущалось приближение конца, хотя я на планерках и в частных беседах с сотрудниками всячески отрицала это, наоборот, изображая бурное веселье и бодрость. Нельзя было допускать паники в коллективе! Никаких панических настроений - иначе делу и вправду быстро придет конец.
Цензура не дремлет
В стародавние советские времена - золотые времена "Московского комсомольца" - судьба свела меня с Александром Евгеньевичем Бовиным. Ну, как свела - обычная журналистская встреча. Я пошла к нему за интервью. А времена были хоть и советские, и отделы литования (попросту говоря, цензура) существовали еще во всех редакциях, Горбачев уже объявил перестройку, и кое-что у цензоров можно было отвоевать.
Бовин тогда увлекался исследованием темных эпизодов Великой Отечественной войны. Хотя он был одним из самых известных и уважаемых журналистов-международников, круг его интересов всегда менялся и часто лежал в плоскости отечественной истории. В частности, в интервью он говорил о существовании заградотрядов - тогда мало кто о них знал. В первые годы войны, когда на линии фронта не хватало оружия и техники, по приказу Главнокомандующего товарища Сталина выстраивали цепочку из живых безоружных людей. Кто пытался бежать - в тех стреляли свои же… Именно в этот факт и уткнулась наша цензура. Хотя я очень уважала и понимала нелегкий труд главного цензора Марка Львовича, я пошла на него в наступление, размахивая, как флагом, книгой Жореса Медведева, где такие отряды уже упоминались. Но Марк Львович, который всех нас называл исключительно детками, был неумолим. Из интервью требовалось удалить один из самых жареных и вкусных кусочков, и я, как маленькая девочка, побежала жаловаться Бовину.
Александр Евгеньевич обладал не только нестандартной яркой внешностью, но и твердым, я бы сказала - политическим характером. В 70-80-е годы он был безумно популярен только потому, что всегда исхитрялся говорить правду, а ведь это было время поголовного вранья. Но если ему правду не давали сказать по каким-то политическим причинам, он молчал. "Лошадь можно подвести к водопою, - любил говорить он, - но заставить напиться нельзя". Бовин часто мелькал по телевизору - вел единственную в то время передачу про иностранную жизнь "Международная панорама", его узнавали на улице, в кафе и ресторанах, куда он любил захаживать. Однажды лютой зимой мы сидели с ним в ресторане "Узбекистан" (нет сейчас такого ресторана, на том месте что-то вроде "Белого солнца пустыни") и обсуждали очередной кризис власти в загнивающих капиталистических странах. Бовин с искрометным юмором рассказывал про загнивание, я, конечно, хохотала. А официанты замучились таскать нам на столик шампанское, которое посылали ему с соседних столиков поклонники. Бовин любил шампанское - не типично мужское увлечение, зато пить искристый напиток он мог в неограниченном количестве. И вот допивая уже седьмую или восьмую бутылку, он вдруг спросил меня: "А чего бы тебе хотелось еще поесть такого вкусненького, эксклюзивного?" Я засмеялась: "Арбуза!" На улице декабрь и абсолютный застой!
Александр Евгеньевич подзывает официанта: "Милейший, мы бы хотели заказать свежий, и, заметь, спелый арбуз". Лицо официанта вытягивается, но он не смеет сказать "нет" именитому посетителю. Натянуто улыбается и бежит к метрдотелю. Метр уходит посоветоваться в глубины кухни - то ли к повару, то ли к директору. Через пять минут директор - выходец из той страны, чьим именем назван ресторан, - улыбаясь во все свое широкое лицо и раскинув руки приблизился к нам. Бовин что-то сказал ему по-узбекски - тот совсем растаял. Они постояли, обнявшись, посреди изумленного зала.
Через полчаса у нас на столе стоял красиво декорированный арбуз - свежайший и наивкуснейший. Так и осталось загадкой, откуда его приволокли среди лютой зимы?
Бовин приехал в редакцию и пошел к Марку Львовичу разбираться. Первые слова, сказанные цензору, были: "Я как раз пишу статью о работе цензоров на территории Советского Союза, мне необходимы живые и свежие факты". Дальше они говорили за закрытыми дверями, но в результате все слова в моем интервью остались на своем месте. Вечером я встретила старого цензора в гардеробе. Спросила про Бовина. Марк Львович ответил:
- Максимальное наказание, которое я могу получить - отправят на пенсию. А мне и пора туда. Так что свобода дороже, - он по-мальчишески закинул шарф на плечо и гордо удалился.
Вспомнила я эту историю не случайно. Осенью юристы с курьером прислали мне письмо из грозной организации, созданной специально для надзора за СМИ. Там сообщалось, что поступил "сигнал" (вот она, советская терминология!) от учителей Ивановской области, которые возмущаются тем, что газета "Вич-инфо" продается в открытом доступе в киосках, а рядом с киосками - школы, а в школах неразумные дети, на которых наша газета может дурно повлиять. Письмо ивановских учителей тоже прилагалось. По этому поводу меня вызывают на разборки в грозную организацию. Юристы уже связались с ее руководством - ничего хорошего предстоящая встреча не сулила. Надзиратели за нравственностью были настроены решительно вплоть до закрытия газеты в худшем случае. А в лучшем можно было ждать решения о продаже газеты в ламинированных пакетах и в специально отведенных местах, что означало тоже ее закрытие потому что отведенные места - это секс-шопы, где посетителей в миллион раз меньше, чем покупателей в газетных киосках.
Юрист Наташа была невозмутимой. А меня терзали предчувствия, и от страха сосало под ложечкой. Наташа уже собрала массу бумаг, которые призваны были доказать не порнографическую направленность издания - в том числе мнения врачей и юристов (купленных, разумеется, за деньги Хозяина). Меня попросили приготовить свои награды - единственную медаль за вклад в культуру - доказательство того, что газетой руководит не помешанная на сексе маньячка, а профессиональный и уважаемый журналист.
Запахло Новым годом. Каждый декабрь наша юридическая служба присылала письмо, напоминающее, что последний в году номер газеты должен быть девственным - ни оголенных тел на фотках, никаких половых болезней и сексуальных откровений, ни-Боже упаси! - слов "секс", "оргазм", "презерватив" и пр. Этот номер внимательным образом вычитывался самими юристами, они же потом тщательно просматривали все картинки, подписывали каждую полосу, исправляли или отмечали места, с их точки зрения безнравственные, и только потом газета отправлялась в печать.
Все это делалось для Министерства печати - каждый последний номер года отправляли туда в подтверждение, что наша газета - информационно-развлекательная, научно-познавательная, и вообще детей приносит аист.
Мне была не совсем понятна эта игра - любой работник министерства может купить газету в любом киоске и убедиться, что последний номер каждого года - это потемкинская деревня и чистой воды обман. Но игра продолжалась из года в год, и я только диву давалась, почему этот обман не вскрывается.
Предстоящие разборки в Госнадзоре - это уже серьезно. Им не потащишь новогодние выпуски-обманки, у них уже собрана подшивка за весь год. Вот тут встрепенулся Хозяин. Даже снизошел позвонить мне - с просьбой разыскать Кучерену и попросить его о помощи, все-таки юрист и член Общественной палаты. Но Кучерена, как я уже упоминала, оказался недоступен даже по прямому мобильному телефону. И мы с Наташей с кучей папок и документов и с моей медалью наперевес пошли на таран негласного олимпа цензуры.
Главный цензор - женщина далеко за 50, которой, конечно, давно была чужда тематика нашей газеты, тыкала толстым пальцем в голый живот какой-то фотокрасотки. Ее возмущению не было предела. А юрист Наташа ловко вытаскивала из папки очередной документ - то свидетельство о регистрации, то результаты последней проверки, а то и вовсе справку от филологов о том, чем отличается эротика от порнографии. Не зря, ох не зря все эти годы я пыталась привнести в газету взамен "Клубнички" побольше философии и лирики! В конце концов наше красноречие возымело результат, там были сделаны "замечания", а сами мы с Богом отпущены.
- Уф, - выдохнула я, плюхаясь в машину.
- Это плохой знак, - невозмутимо отозвалась Наташа. - Теперь они могут замучить проверками, а ведь мы не можем каждый номер делать "министерским". Буду разговаривать с Хозяином - доложу свои соображения.
Вот так ураган пронесся над нашими макушками. А все считают, что в стране цензуры нет!
Пасьянс
Каждое утро я раскладывала на столе бухгалтерскую ведомость со штатным расписанием сотрудников газеты и ломала голову над вопросом - кого же сократить в первую очередь? Практически ежедневно звонил и или забегал Костылин с этим же вопросом. Отчаявшись, я спросила Главного Художника, как он собирается сокращать своих дизайнеров-корректоров, но оказалось, что он еще летом начал потихоньку ужиматься - переводить своих сотрудников на менее оплачиваемые ставки, сокращать пенсионеров (такие работали у него в корректуре и ушли безропотно) и, главное, услужливо предлагать Уткину варианты, как можно еще сэкономить на художественно-производственной службе. Конечно, по сравнению со мной в глазах руководства он выглядел гораздо симпатичнее. Я только и делала, что орала и требовала не сокращать гонорары, не трогать сотрудников и их зарплаты, потому что на них держится тираж, а значит и прибыль издательского дома.
А тихий Главный художник, удержавшийся при всех властях, отнесся к проблеме руководства услужливо и "с пониманием". Самым трудным было решить кого из замов увольнять. Фигура Гоблина даже не обсуждалась - все-таки он первый зам, и Костылин дал понять мне прямо: написать заявление об уходе - по собственному, естественно, желанию должны или Эльсотоль, или Корвалан. Гоблина он даже не упомянул - ну, друг-собутыльник, чего уж тут! Значит, решила я про себя, это обговорено с Хозяином.
Эльсотоль или Корвалан? А кого вы больше любите - сына или дочь? Примерно так стоял вопрос для меня. Эльсотоль работал в издательском доме с незапамятных времен. Сначала редактировал детскую газетку "Вырастай-ка!" (Наш Фурдуев любил понасмешничать над этим названием, придумывая варианты других возможных изданий "Налетай-ка!", "Выпивай-ка!" "Раздевай-ка!" прочее в таком духе.). Потом детская тема стала неприбыльной, и газетенку закрыли. А Эльсотоля перекинули на другой проект - тогда начиналось издание газеты "Здоровье". Эльсотоль, между прочим, имел за душой медицинское образование и даже работал когда-то на "скорой". Потом почила в Бозе и газета "Здоровье", бедного Эля сократили и он устроился на телевидение. Выдержал он там полгода, и, истекая слезами и кровью, хотел уже увольняться. А тут мы с Недобежкиным вспомнили про него и взяли на место ушедшего в поисках серьезной журналистики Татарина.