Он протянул мне небольшой листик бумаги, исписанный до половины крупным ученическим почерком. Буквы с косым наклоном, со старательным нажимом. На верхней строке особенно четко и старательно выведено: "Автобиография Евгения Середы". Далее следовало несколько строк, повествующих о том, когда родился и где учился. Желая растянуть слишком короткое жизнеописание, автор в конце одну строку оставил свободной, на следующей же написал: "Такова автобиография Евгения Середы". Затем-опять через строчку следовали старательно выведенные подпись и дата. Я недоуменно повертел в руках "документ" и спросил:
- Так что же вам от меня нужно?
Паренек вытер тыльной стороной ладони выступивший капельками на лбу пот и ответил:
- Ничего. Просто я хочу в разведчики, - и совсем простодушно, по-детски: - Примете?
На подобное предложение следовало ответить подобающе, и я сказал:
- Вам, молодой человек, учиться бы надо, а не в армии служить.
Он немного обиделся и возразил:
- Лет мне шестнадцать с половиной, только вот ростом не вышел, а воевать надо - родителей-то фашисты убили.
Довод веский. Каждый имеет право мстить врагу. Но…
- Но поймите, дорогой, лет-то вам мало, - не совсем твердым голосом сказал я.
- Меня сам полковник послал. А в гражданскую войну, жаль, что вы не знаете, там мальчишек брали. У Чапаева, у Щорса. Я же сам читал.
- Ишь ты, какой большой и грамотный. А ну-ка подойди сюда.
Женя уверенно шагнул к столу.
- Покажи, где мы тут, - я указал на карту, разостланную на столе, в полной уверенности, что хоть так удастся отвадить гостя.
Женя посмотрел и ткнул пальцем:
- Здесь.
- Не здесь, а тут, - поправил я.
- И я показывал на правый, а не на левый берег, - поспешил исправиться Женя.
При этих словах я не смог удержать улыбку.
- Ну садись, Евгений Середа. Рассказывай, что с тобой приключилось, - пригласил я его.
Паренек уселся на кончик табуретки. Глядя на пламя самодельной лампы, он, словно собираясь с мыслями, с минуту молчал. Его живые блестящие глаза сразу стали задумчивыми и не по-детски серьезными.
…И отца и мать убили, - начал он, точно выжимая из себя эти тяжелые слова, - что делать? Направился к Волге. Все сюда тянулись. Родился-то здесь. Каждый переулок знаю. Только в развалинах однажды заблудился. Улиц не видать, сами знаете. Камни одни. И домов нет. И вдруг смотрю, левее завода - я уже был на нашей стороне - дом небольшой, не совсем разбитый. Захожу. А там прямо передо мной зеркало. Большущее. До потолка. И как оно только не разбилось? Стены-то попадали ведь. А в зеркале я. Сам себя не узнал. Должно быть, потому, что не умывался я долго. Черный, чумазый, аж страшно самому. А уши белые. Посмотрел я на свой пиджак, а там лохмотки одни, даже стыдно. Мать всегда чисто одевала, - он глубоко и горестно вздохнул и продолжал свой обрывочный рассказ. - Я его там и оставил, пиджак-то. А потом… У меня в ушах зазвенело. Есть хотел, а тут сразу расхотел. А во рту будто сахар… - Женя помолчал немного и закончил, растягивая слова, очевидно восстанавливая забытое: - И уже не помню, что дальше было. Спать захотелось здорово. Дома и то так не хотел никогда. А проснулся, смотрю, кругом наши.
Еще раз вздохнул, теперь уже с облегчением, вопрошающе посмотрел мне в глаза:
- Ну как, возьмете? - спросил.
Очень захотелось исполнить его просьбу. А почему бы и не исполнить? Шестнадцать с половиной, конечно, немного, но это уже не ребенок. Низкий рост имел свои преимущества. Середа мог выдать себя за малолетнего.
- Вот что, Женя, иди к разведчикам, отдыхай, а о твоей просьбе я доложу начальству.
Едва успела закрыться за мальчиком дверь, как в блиндаж вошел старшина Комов. Степенно пригладив усы и бороду, он неторопливо подошел к столу. Этот пожилой воин пользовался большим уважением среди товарищей. Они прислушивались к каждому его слову, шутливо называли "дедушкой".
- Потише вроде стало, - доверительно сообщил он таким тоном, каким обычно пожилые колхозники говорят про не в меру разошедшийся дождь. Так и казалось, что за этой фразой он скажет: "Завтра, должно, вёдро будет". Но Комов еще раз пригладил свою чуть посеребренную бороду и спросил: - Завтра пойдем в разведку, товарищ капитан?
- Вы же сами знаете, пойдем.
- Верно, знаю, - согласился он и как бы между прочим произнес: - А я к вам насчет мальчонки. Смышленый малец.
Вопрос поставлен ребром, и с деланным равнодушием я ответил:
- Да, парень ничего себе.
- Во-во, очень толковый, - обрадованно подхватил Комов, опускаясь на табурет. - Разрешите курить, товарищ капитан?
- Закуривайте, - я протянул ему папиросы.
- Благодарствуем, - он чуть приподнялся и слегка подался вперед, - не потребляем.
Я настороженно ждал от этого бывалого служаки очередного какого-нибудь каверзного вопроса, которыми он любил поражать внезапно собеседников.
Комов старательно скрутил "козью ножку", глубоко и с видимым удовольствием затянулся, разгоняя рукой едкий махорочный дым, затем недоумевающе покрутил головой и пустился в разглагольствования:
- Одного не пойму я: чего такой оголец в армию рвется. Ведь там, на левом берегу, говорят, и школы для них, чертенят, устроены, и харчи добрые, и забота, и все другие удовольствия. А вот поди ты…
- А вы вот и поговорили бы с ним насчет харчей и удовольствий, - вскользь заметил я Комову.
- Да нешто я не говорил. Еще как. Ничего не доходит. Одно твердит: в разведку да в разведку. Я ему: "Посуди сам, мил человек, ну куда тебе в разведку? Худущий да жалостный ты какой-то с виду. Вот на кухню, пожалуй, куда ни была, возьмут". Обиделся. Говорит, не девчонка какая, чтобы с посудой возиться. Как я ему только не доказывал, что кухня - совсем не зазор. Покормить-то умеючи надо. Взять хотя бы котелок, и то не каждый почистить может как следует.
- Так вы советуете его на кухню?
- Зачем же на кухню? - искренне удивился Комов. - Надо, по-моему, его в нашем деле испытать, раз малый такое стремление имеет… А к вам его сам полковник Тарасов направил. Значит, высшее начальство не возражает. И всем ребятам он больно приглянулся. Просили меня походатайствовать.
- Хорошо, я подумаю.
Комов потоптался на месте еще немного, раза два произнес: "Мальчонка-то больно толковый", но, видя, что я склонился над картой, спросил разрешения и потихоньку вышел.
Сейчас, когда пятнадцать лет отделяют нас от Сталинградской битвы, многим может показаться странным, как это начальник разведки дивизии собирается использовать в своем сугубо доверительном деле незнакомого мальчика. Если рассуждать с формальной точки зрения, это заявление верно, но тогда не всегда поступали так. Война-то была народной. В ней участвовали не только солдаты и офицеры, а сотни, тысячи сугубо гражданских людей, тех, кому в иное время и в голову не пришло бы браться за оружие, в том числе и молодежи. В особенности юноши - каждый из них готов был жизнь отдать, чтобы помочь армии. Да и мальчишки, порой даже против воли начальников, просачивались в боевые подразделения. Да и как отказать детям, потерявшим близких, бездомным, изголодавшимся. Их принимали, подкармливали, а затем под благовидным предлогом отправляли в тыл. Причем не всегда удачно. При первой возможности ребята давали стрекача, возвращались назад, бойцы с неделю их прятали от начальника, а затем и сам начальник, давно полюбивший мальчонку, начинал смотреть на его дезертирство из тыла сквозь пальцы.
Решая судьбу Евгения Середы, я подумал: "Пусть поживет, покормится, а там увидим".
В подобных же выражениях сформулировал свое решение Гуртьев, услыхав о шустром пареньке.
Жене выдали обмундирование, поставили на довольствие, и теперь Середа помышлял лишь об автомате, которым вскоре и снабдил его Комов.
Каюсь, я мало думал о юноше. Не до него было. Положение на фронте становилось все более и более напряженным. В полках разведчики уже сидели в окопах, да и нам, несмотря на "строжайшие" предписания Гуртьева, приходилось делать то же. Однако если я не думал о пареньке, то Комов, принявший под опеку Женю, заботился о нем. Он помог Середе освоить автомат и обучил многому своего молодого товарища. С разрешения Гуртьева с юношей немало поработал и дивизионный радист, обучивший Женю работать на радиопередатчике. Словом, не прошло и месяца, как недавно еще совсем "зеленый" паренек превратился в настоящего разведчика. И не только разведчика, но и любимца штаба дивизии.
- Вчера приходил ко мне ваш юноша проситься в разведку, - заметил мне как-то полковник.
- Молод очень.
- Конечно, молод, - вздохнул командир дивизии, - однако трудно запретить человеку участвовать в таком святом деле, как наша война.
Разговор получился как нельзя более кстати. Разведотдел армии возложил на нас ответственную задачу. Необходимо было проникнуть в тыл противника. Как назло, товарищ, присланный для этой цели, попал под обстрел и погиб. Заменить его некем. Послать бойца на такую операцию нельзя. Немцы заподозрят лазутчика, а Женя, благодаря своему маленькому росту, вполне годится. Поговорил с комдивом, тот вызвал к себе Середу.
- Прибыл по вашему приказанию, товарищ полковник, - доложил юноша, вытянувшись перед Гуртьевым.
- Вольно, сынок, - сказал полковник, - присаживайся.
И начал разговор, хороший, задушевный. Глядя со стороны, казалось, беседуют отец с сыном. Нет войны, не гремят орудия, не гибнут в окопах люди. Полковник расспрашивал, Женя отвечал охотно. Теперь уже не вместить бы в несколько строк биографию шестнадцатилетнего парня. Речь шла о школе, семье, комсомольской работе, мыслях о будущем.
Как всегда, часто зуммерил телефон, то и дело отрывался от беседы Гуртьев, но затем вновь возвращался к ней.
- Ну что ж, - наконец решил он, - иди, сынок. Такие, как ты, выдержат, не подведут.
На заре Комов и Ахметдинов провожали друга, давали советы, снабжали чем могли. Комов подарил трофейный шестнадцатизарядный пистолет, а Ахметдинов - небольшой пакет, завернутый в пергаментную бумагу.
- Возьми, подкрепиться никогда не вредно, - ласково улыбнувшись, добавил татарин.
- Зачем, зачем, - попробовал отказаться Женя.
- Бери, когда дают, а вот когда вернешься, такой пир закатим, что самому начпроду страшно станет, - пообещал Комов.
Я стоял в стороне и думал: "Быстро возникает настоящая фронтовая дружба".
Середа был снабжен радиопередатчиком, который он нес в чемоданчике.
Дальше мы двинулись уже вдвоем. Получилось несуразное. Я волновался, а Женя, наоборот, вел себя как ни в чем не бывало. Он улыбался, шутил, весело поглядывая по сторонам. Утро едва занималось. Изредка посвистывали пули. Где-то неподалеку бухали мины.
- Координаты и ориентиры помнишь, не спутаешь? - спросил я.
Он даже как будто немного обиделся:
- Что вы, товарищ капитан, до смерти не забуду, могу ответить, как на экзамене, - а помолчав немного, спросил: - Товарищ капитан, почему полковник так сильно на моего погибшего отца похож? Не по внешности, нет, а вот сам не пойму чем. Только очень похож. Так хорошо мне было с ним вчера, - и, не дожидаясь ответа, деловито: - До наблюдательного пункта по-пластунски доберусь. Так вернее.
- От души желаю успеха. Ты идешь в нейтральную зону. Немцев там нет, но осторожность никогда не мешает.
- Не сомневайтесь, буду глядеть в оба, - бодро пообещал юноша и скрылся среди развалин.
Все утро он не выходил у меня из головы. Все представлялось, как ползет он к северной стене в указанное место, как с трудом, не обращая внимания на ссадины, пробирается по каменной основе здания, выбирая самое удобное место для наблюдательного пункта.
С Женей, как удалось узнать впоследствии, произошло следующее.
Вначале он дополз до бывшего здания Дзержинского райкома комсомола. Там, вероятно, остановился отдохнуть. В здании райкома ему приходилось бывать не раз. Здесь, в светлой, просторной комнате второго этажа, Середу принимали в комсомол.
Затем Женя упрямо, но осторожно, по-пластунски, слившись с землей, продолжал свой путь. Через пробоину он попал в большой, стоящий почти у переднего края немцев дом. Вскоре мы получили от него первое сообщение. Я не отходил от радиста, да и не я один. Гуртьев тоже то и дело наведывался сюда. Ждали с волнением. Приемник некоторое время молчал, затем радист вздрогнул, сделал нам знак рукой и, приняв первое донесение Середы, сообщил местонахождение трех минометов противника.
Еще четверть часа - и новое сообщение: в квадрате 51-Ж - офицерская столовая.
Офицер связи артполка связался со своими огневыми позициями, и наши орудия начали пристрелку.
- Метко бьете, - сообщил Женя и указал новый объект.
Затем сообщение: "С западной стороны здания показалась группа немцев. Идут во весь рост, словно у себя дома. Открываю огонь". Еще несколько минут - и коротко: "Бежали!"
Дальнейшее видели разведчики. Немцы засыпали снарядами дом, в котором засел Середа. Вокруг него творилось что-то невероятное - взлетали камни, рушились последние остатки стен.
Минут через тридцать с НП сообщили, что в том пункте, где расположился комсомолец, слышна интенсивная автоматная перестрелка. Это означало, что Середа обнаружен и вступил в неравный бой. Однако противник, очевидно, не предполагал, что имеет против себя всего лишь одного, и то совсем молодого, человека. Фашисты, вероятно, подумали, что наши части создали новый опорный пункт. На дом обрушился шквал артиллерийского огня. Удастся ли Жене уцелеть в таком аду?
"Жив ли? Жив ли?" - мучила мысль. Воображение рисовало страшные картины. Я представил себе, как он лежит в своем углу, прикрыв передатчик собственным телом. А кругом творится нечто невообразимое, остовы развалин вздрагивают до самого основания.
Но юноша еще не погиб. Снова нам сделал знак радист и принял новую передачу:
- Немцы кругом. На пункте "С" батарея. Веду бой.
Обстрел усилился, а приемник молчал. Напрасно радист взывал в эфир. Он кричал, не думая об уставных позывных:
- Женя, прием, Женя, откликнись, Женя…
Когда грохот орудий стих, никто уже не надеялся, что юноша жив.
Минуты казались часами. Равнодушно, как всегда, светило солнце. По синему небу медленно проплывали ленивые облака. А человек погиб.
- Замечательный парень, настоящий сталинградец, настоящий советский человек, - прошептал Гуртьев, но радист вдруг крикнул:
- Тишина, принимаю!
Полковник расцвел. Мы жадно следили за рукой, выписывающей букву за буквой.
- Патроны на исходе. Живым не сдамся. Еще несколько минут - и последняя радиограмма:
- Прошу бить по пункту "А". Скопление немцев.
- А где же он сам тогда? - озабоченно спросил Гуртьев.
- Не сообщает. Отойти от этого пункта Женя вряд ли мог. Кругом гитлеровцы. Судя по всем данным, он вызывает огонь на себя.
- А что же будем делать? - нахмурился Гуртьев. - Что будем делать?
Впервые я услышал от него такой вопрос. Затем командир дивизии принял решение:
- Будет хуже, если его ранят или захватят живым. По-моему, иного выхода нет, как только выполнить просьбу. Можно, конечно, предположить, что сам Женя и вышел оттуда, но…
Полковник внимательно посмотрел на лежащую перед ним карту, глубоко вздохнул и сказал артиллеристу:
- Огонь, полный боевой.
Через несколько минут на левом берегу Волги заговорил дивизион "катюш". Залп, другой, третий…
Гуртьев сжал кулаки и страшными, полными непереносимой муки глазами смотрел куда-то вдаль. Он, как и все мы, представлял себе смерть героя-юноши. Как и все, преклонялся перед его подвигом.
Весть о геройской гибели Жени Середы быстро облетела весь берег. А бойцы постарались донести ее и до граждан, не пожелавших перебираться на левый берег. Многие из них начали осаждать штадив предложением своих услуг. В большинстве случаев мы отказывали. Какую пользу, например, могла принести больная старуха, уговаривавшая, чтобы мы послали ее в тыл к врагу, или другой, тоже пожилой, не обладающий крепким здоровьем человек.
Явился пионер Миша Рязанов. Несмотря на строгий приказ переехать на левый берег, он бежал от сопровождающего и снова осел в своем "гнезде".
- Как бы мне вашего полковника увидеть? - спросил Миша у первого же встретившегося бойца.
- А тебе зачем? Может, помладше кого надо? Полковник-то занят.
- Сведения важные, - потупив голову и слегка покраснев, пояснил Миша.
Боец истолковал это по-своему.
- Тогда другое дело, пойдем, - и повел к штольне.
- Малец секретные сведения о немцах сообщить хочет, - таинственно шепнул он коменданту штаба старшему лейтенанту Чибиреву.
Тут-то мы снова и встретились с Мишей.
- Ба, старый знакомый, так ты же на левом!
- Нет, на правом, - буркнул мальчик. - Мне к полковнику надо… По важному делу.
- А мне не скажешь?
- Могу, только полковник-то старше, а тут дело такое, - он запнулся.
- А все-таки?
- Да нет уж, не скажу.
Мальчик обладал незаурядной волей. Ничего с ним не поделаешь. Доложил Гуртьеву.
- Э-э, вот вы какой! - подумал вслух Миша, увидав командира дивизии.
- А что, страшный? - и у глаз комдива лучами разошлись тонкие морщины.
- Да нет, - спокойно отвечал мальчик.
Он казался довольно примечательным в эту минуту. Маленький, в оборванном костюмчике, настоящий беспризорник, а вел себя независимо, с достоинством.
- Да нет, совсем не страшный, - уже улыбнувшись, повторил Миша, - коли бы боялся, не заявился бы. Дело у меня. Знаю, как целую армию фрицев изничтожить.
- Армию, да ну?
- Может, не армию, а полк, может, не полк, а маленько меньше, разве их посчитаешь, - уступил мальчик и деловито добавил: - Подвал есть под заводским домом, где прежде рабочее общежитие было, большой такой, хоть дивизию по нему веди, а из того подвала лаз в другой, а оттуда мы еще лаз пробили. А там уже и немцы. Вот и наступайте.
Гуртьев вынул из ящика стола карту.
- Указать можешь?
- А то разве нет, - надул губы мальчик. - Мы в пионерском отряде топографию изучали.
Однако как ни пыхтел мальчуган, а найти нужное сразу не смог.
Командир дивизии терпеливо наблюдал за ним, а потом помог ему ориентироваться. Теперь дело сдвинулось, и Миша указал дом с подвалом.
- Интересно, - сказал Гуртьев. - Молодец мальчуган, но помни: это военная тайна.
Миша серьезно обиделся, надул губы, стал совсем ребенком и буркнул:
- Я не маленький.
Вечером Сахно-старший с Мишей исследовали подвал. Все верно, ход под немецкую сторону есть.
И снова мальчика вызвали к командиру дивизии. Вид у него немного торжественный, помылся даже и как мог привел себя в порядок.
- Вот что, сынок, - обняв мальчика за плечи, сказал полковник, - за указание спасибо. Командование не забудет тебя. Но расскажи, ты как, тройки приносил из школы или четверки?
Мише вопрос не понравился. Он сморщил нос, нахмурился: причем, мол, тут школа, нынче война, однако на вопрос ответил:
- Зачем тройки, на тройках, как говорила бабушка, купцы в старом Царицыне раскатывали. Пятерки приносил.
- Так вот, родной, и новые пятерки завоевывай. Сколько вас здесь прячется, огольцов, небось всех знаешь?