…Хочется рассказать еще об одном поиске, но значительно более сложном. Однажды накануне моего перевода в дивизию нашей разведке пришлось участвовать в ответственной вылазке в тыл противника. Возглавлял ее лейтенант Шумилин. До войны Шумилин работал в Сталинграде. По роду своей службы превосходно знал город. Ему-то и было поручено пробраться во вражеский тыл самым оригинальным способом, по канализационной трубе.
Труба эта проходила от Волги к центру города и по своему диаметру была проходима, или, вернее, проползаема.
Придя в штаб к Гуртьеву, Шумилин попросил, чтобы в его распоряжение выделили двух разведчиков, и притом маленького роста. Чем меньше человек, тем легче будет ему совершить такой необычный переход. Выделили двух - Чуднова и Сахно-старшего. Попробовал было и младший принять участие в этом поиске, но его сразу забраковали.
- Ростом не вышел, если бы хоть на полметра меньше, тогда еще куда ни шло, - шутили товарищи.
Сахно-младший обиженно нахмурился, старший задорно посмотрел на него. Теперь уже никто не посмеет острить над низким ростом.
Но из первой попытки ничего не получилось. Несмотря на то что около двух месяцев канализация бездействовала и прошедшие дожди вынесли нечистоты, страшная вонь преграждала доступ в бетонированную нору. Разведчики буквально задыхались. Едва обратно вернулись.
Выручил начхим. Он дал ряд ценных практических указаний по использованию противогазов в данных специфических условиях.
Люк, которым на этот раз решено было воспользоваться, находился во дворе разрушенного здания в нейтральной полосе. Начальник разведки дивизии проводил туда Шумилина с товарищами и, подняв крышку, впустил в люк смельчаков. Через несколько минут начальника разведки убил фашистский снайпер.
Но группа Шумилина об этом не знала и продолжала свой путь, кошмарный путь. Люди ползли на четвереньках в зловонной жиже. Лейтенант предупредил; без его разрешения противогазы не надевать. Но с каждым метром дышать становилось все труднее. Шумилин двигался впереди и прислушивался. Лишь отвратительное хлюпанье нарушало тишину. Вдруг хлюпанье прекратилось.
- В чем дело? - спросил лейтенант.
- Сахно упал в обморок, - сообщил Чуднов.
- Надеть на него противогаз и тащить, - последовал приказ.
Движение продолжалось томительно долго. Одно - шагать по асфальту, другое - ползти в сплошной зловонной грязи. Страшно болели мускулы, и каждое новое движение доставляло мучение. Шумилин мысленно пытался ориентироваться. Он примерно рассчитал: до выхода полторы - две тысячи шагов. Преодолеть такое расстояние казалось не столь тяжелым, но практически получалось иное.
Самое неприятное было отдыхать в жиже. Лежать в ней, чувствовать, как она просачивается под одежду, как все тело наполняется невыносимым зудом.
Во время таких вынужденных остановок лейтенант то и дело спрашивал:
- Дышит Сахно?
- Дышит, - успокаивал Чуднов. Хотя ему приходилось тащить на плечах товарища, он вел себя молодцом.
Время двигалось невыносимо медленно. Наконец разведчики добрались до небольшой бетонированной ямы, откуда шел ход наверх. Шумилин поднялся во весь рост, с наслаждением расправляя отекшие руки и ноги, и едва не упал. Нелегко после длительного ползания стать на ноги. Ощупав стены, он обнаружил скобы. Но… что ждет наверху? Может быть, немцы?
Осторожно стал подниматься. Еще осторожнее приоткрыл люк. Дохнул свежий осенний ветер. Чудно! Правда, сразу закружилась голова.
Выглянул: кончилась ночь, землю окутывал нелюбимый разведчиками белесый туман - "ни два ни полтора": далеко не видно и сам не спрячешься. Словом, надо торопиться. Шумилин осмотрелся: в нескольких метрах развалины, справа гора кирпичей. Вокруг никого.
- Чуднов, наверх, - приказал лейтенант.
Но поднялся Сахно. Шумилин понял: Чуднов уступил товарищу право первому подышать свежим воздухом.
- Товарищ лейтенант, я… - прошептал Сахно.
- После разберемся, - прервал его Шумилин.
Следом вылез и Чуднов. Все трое сидели и с жадностью дышали свежим воздухом.
- Ох какой вкусный, - восторженно шепнул Сахно.
- И впрямь, вкусный, - подтвердил Чуднов.
Шумилин молча кивнул головой, но и он дышал с наслаждением.
Туман быстро рассеивался. Пробравшись к груде камней, Шумилин с тыла стал изучать передний край противника. Рассматривал, стараясь запомнить все, запечатлеть в памяти каждую мелочь.
Вдруг позади, за стеной, кто-то заговорил. Шумилин до войны учился заочно в институте иностранных языков. Он прислушался.
- Алло, сколько же можно ждать господина лейтенанта? - спросил кто-то по-немецки.
- Ну нет, майор, как хотите, а русские воевать не умеют. Они не понимают, совершенно не понимают, что фронт - это волк, а тыл - овца. Зачем же лазить в овчарню? Вчера, представьте себе, миномет стоял в Д-37, а они кроют из "катюш" по нашим ложным Е-46.
- Ну и смех, - раздался другой голос.
- Да, да, это я, капитан Лейке. Миномет перенести на новую позицию. Лейтенант Рист, вовремя надо подходить к аппарату, - и совсем другим тоном, спокойно: - Уф, скучно, - затем сердито: - А все же и угораздило большевиков придумать "катюши", головы не дают поднять.
За стеной замолчали. Шумилин лежал на камнях и думал: что же предпринять? Ясно, рядом блиндаж какого-то штаба. Он снова выглянул и сразу спрятался. В десяти шагах стоял гитлеровский солдат. Он дремал. Вероятно, часовой, но если так, то… должна скоро прийти смена.
- Осторожно снять часового, - шепнул Шумилин разведчикам.
Из-за стены донеслись звуки гитары, и кто-то запел. Дальнейшее произошло почти мгновенно. Чуднов и Сахно бросились на часового, оглушили его, связали и втащили в люк. Оставив его там, разведчики перепрыгнули через стену и ворвались в размещенный около нее блиндаж.
Сахно и Чуднов одновременно выстрелили в сидящих за столами немцев, а Шумилин, кинувшись к лежавшему на топчане офицеру, обезоружил его. Офицер не сопротивлялся. Он таращил глаза и шептал:
- Сдаюсь.
Зазуммерил полевой телефон.
- Говорите как полагается. Одно лишнее слово - и вы на том свете, - предупредил Шумилин офицера.
Офицер посмотрел на убитых товарищей, снял трубку и пробурчал:
- Капитан Лейке слушает.
Говорили по прямому проводу, в микрофоне отчетливо слышались слова собеседника.
- Миномет установлен, нужна цель, - донеслось из трубки.
- Попросите позвонить позднее, - шепнул Шумилин. Офицер повиновался.
Захватив лежащие на столе документы, разведчики вместе с гитлеровцем спустились в люк.
Выяснилось: возвращаться труднее, чем идти вперед. Не прошло и четверти часа, как гитлеровцы начали задыхаться. Их пришлось тащить. Несколько часов длилось жуткое путешествие. Наконец знакомое помещение и… свежий воздух.
Но пленные не подавали признаков жизни.
- Неужели задохнулись? - испугался Шумилин. Немудрено задохнуться: после долгого пребывания в трубе гитлеровцы напоминали огромные комья зловонной липкой грязи.
Отнесли пленников вниз к Волге, помыли, и ледяная вода привела их в чувство. Через час, уже в блиндаже штадива, фашисты дали показания. Особенно много ценных сведений сообщил капитан, который оказался наблюдателем артполка. Он подробно сообщил о позиции огневых средств, и многие из них вскоре были уничтожены.
СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ!
Года два назад мне удалось побывать на северной окраине Краснооктябрьского района. Красивые благоустроенные дома, зелень, высокий, удивительно тихий волжский берег. Но вот раздался заводской гудок, рабочий день окончился, и все ожило. Песни, смех. Похожие на чаек парусные лодки скользнули по серебряной глади реки, и показалось - обознался. Не здесь воевали мы, не здесь. Неужели за сравнительно небольшой срок на месте угрюмых руин вырос полный жизни и счастья поселок? И вспомнились слова Гуртьева, сказанные в день, когда мы отбывали на другой участок фронта: "Недаром повоевали под Сталинградом. Паулюсу уже не возместить потерь, фундамент победы заложен, победы, которая вернет назад и мир, и народное счастье".
Да, счастье вернулось, а потому особенно хочется рассказать побольше о тех, с кем довелось воевать.
Дивизия Гуртьева состояла из сибиряков: омичей, томичей, красноярцев. Путевку под Сталинград после всесторонней восьмидневной проверки ей дал лично маршал Ворошилов. Заняв позиции на севере нынешнего Краснооктябрьского района, она сдерживала противника, превосходящего ее втрое и по технике, и по численности людского состава. Лишь в одном уступали гитлеровцы - в силе духа, и потому устояли сибиряки. По десять - пятнадцать раз в день бросались гитлеровцы в атаки, но, захлебываясь в собственной крови, откатывались назад. Порой противник сутками подряд бомбил боевые порядки дивизии, порой по два часа длилась артиллерийская подготовка, но и тогда атакующих встречал такой огонь, что они не могли прорваться вперед. Так продолжалось более двух месяцев. Героизм в сибирской дивизии стал делом обычным, массовым, повседневным.
Когда я пишу эти строки, то вновь вижу перед собой суровые, обветренные, покрытые пороховой гарью лица товарищей. "За Волгой для нас земли нет!" - эти слова глубоко запечатлелись в сердце каждого воина. "За Волгой для нас земли нет!" - значит, надо стоять насмерть.
О каждом бойце сибирской дивизии можно написать интересную, увлекательную книгу. Я уверен, что такие книги будут написаны. Но я не литератор-профессионал. А мне лишь хотелось рассказать о некоторых эпизодах нашей фронтовой жизни.
…Ожесточение боя нарастает. В какой уже раз пьяные гитлеровцы бросаются в атаку. Иногда под прикрытием танков им удается прорвать оборону. На танках - автоматчики, за танками - пехотинцы. Положение становилось критическим. Одна из машин мчится к командному пункту полка. Вдруг наперерез танкам выскакивает боец. Из-под расстегнутого ворота гимнастерки виднеется полосатая тельняшка. На секунду он в угрожающей позе останавливается перед бронированным чудовищем, собираясь вступить с ним в единоборство. "За Родину!" - и он со связкой гранат бросается под грохочущие гусеницы. Раздается оглушительный взрыв. И только искореженные, обгорелые куски металла да изуродованные фашистские трупы, валяющиеся близ КП, напоминают о только что перенесенной опасности. Командный пункт полка спасен. А сколько доводилось видеть таких подвигов, не перечтешь!
…В двадцатых числах октября хлынули дожди, холодные, неистовые. Земля сразу превратилась в болото. Но не дождь сам по себе представлял опасность. Холод сильно мучил бойцов. Без ватников, без теплого белья. А тут еще воюй, стреляй, отражай атаки. И вот в один из часов такого ненастья я возвращался из полка майора Чамова в штадив. Знобило, хотелось раздеться, лечь. Вдруг навстречу - Сахно-младший.
- В чем дело? - спрашиваю, видя, что он хочет обратиться ко мне.
- Да вот надумали мы фрица украсть.
- Кто "мы"?
- Я да земляк, он во втором батальоне.
- А как украсть?
- Да просто, как хлынет снова дождь, к немцам подойдем, не слышно будет, да и не видно. И утянем.
План понравился своей смелостью. Однако при одной мысли, что придется возвращаться, мокнуть, мерзнуть, заныли ноги. И я невольно восхищался разведчиком. Он-то не боится физических невзгод, он занят лишь делом.
Направились в землянку - в небольшой, крытый кровельным железом окопчик.
Земляк Сахно, такой же, как и он, великан, заговорил сразу:
- Совсем простое дело - украсть; как начнется ливень, фриц, конечно, в блиндаж, а часовой в палатку.
Идея подходящая. Обосновавшись в окопчике, начал ждать ливня. Он подоспел скоро, дикий, всесокрушающий. Перед окопчиком образовались небольшие озера, и уровень воды в нашей "обители" поднялся. Сахно и боец ушли. Я ждал, ждал и мерз, мерз и проклинал себя за слабость, за то, что не могу забыть о холоде.
Через час разведчики вернулись. Они несли с собой бережно, как драгоценность, завернутого в палатку человека.
- Живехонек, и тузить не пришлось, сам закутался, а мы его еще запаковали, не промок даже.
Весело, то и дело пересыпая свою речь прибаутками, они развернули пленного и потащили его вниз, на КП дивизии.
Гуртьев удивился:
- "Язык"? Но я не назначал поиска.
Я объяснил.
Полковник на минуту задумался, потом повернулся ко мне и сказал:
- Впредь, капитан, прошу не партизанить, поиск необходимо согласовывать.
Привели пленного. Полный, с одутловатым красным лицом, он имел смущенный вид. Вероятно, он до сих пор не мог понять, как попал к нам. Гуртьев допрашивал его долго. Пленный охотно отвечал на все вопросы. Я смотрел на его железный крест. А все же как разгадать загадку? Почему в бою фриц дерется как тигр, стреляет до последнего патрона, а вот обезоружили - и превратился в барана? Когда гитлеровца увели, я спросил об этом комдива. Он пожал плечами.
- Никакой загадки нет. Фашист борется за вполне конкретные блага, он только разбойник новой формации. Он алчен, вороват, им движет жажда обогащения. Победа в его представлении ассоциируется с всемирным грабежом. И конечно, он больше всего дорожит собственной шкурой, а раз он эгоист, то что же ему делать в плену? Ясно, покориться. Хоть малое, а заработаешь.
Затем, вызвав Сахно, полковник приказал привести земляка. Разведчик побежал выполнять приказ и вскоре вернулся со своим товарищем.
- Раздевайся, браток, я приготовил тебе сухое обмундирование и обувь, - сказал Гуртьев и, когда боец переоделся, угостил ужином.
- Водки выпей, - приказал он, наливая гостю сто граммов, - тебе полагается.
Когда боец поужинал, полковник разрешил ему отдохнуть у разведчиков.
- Дозвольте обратиться, товарищ полковник, - отвечал земляк, - если можно, отпустите в часть. Погода будто поправилась, как бы немец не перешел в атаку, у нас же совсем мало народу в роте.
"Да, - подумал я, - вот это настоящий человек!"
…Небольшое наступление наших подразделений, продвижение вперед на двадцать - тридцать метров заставили гитлеровцев несколько ослабить напор по всему фронту нашей дивизии. Теперь они занялись вытеснением нас из захваченного дома. Но именно здесь сибиряки оказали сильное сопротивление. Полуразрушенное здание - часть священной сталинградской земли, которую нельзя отдать.
Но через дня два мы все же отдали и этот дом. Враг слишком нажимал. Он даже нарушил свое расписание, атаковал и ночью, и на рассвете.
Командиры полков просили подкрепления, а комдив продолжал "доить" тылы, но, увы, теперь "удой" был слаб. Об этом говорилось на одном из совещаний на КП дивизии. Помню, как сейчас, это совещание. Несмотря на трудное положение, командиры полков спокойно докладывают обстановку. Вот очередь доходит до майора Чамова. Он худощавый, среднего роста, с мохнатыми бровями, серыми глазами, подвижной. Руки все время в движении. Чуть сутулясь, он хмурится и, резко проводя рукой по своим и без того гладко зачесанным назад волосам, сообщает о потерях. Они не так уж велики, вчера выбыло из строя тридцать человек, но, когда сотня осталась, такой урон громаден. Чамов не делает вывода, но вывод напрашивается сам собой: передовая редка, как бы не просочился враг. Гуртьев слушает, а потом возражает. Его довод один - особенность сталинградского воина.
- Наши бойцы прекрасно освоили тактику городского боя и поняли его идею. Инициатива - вот характерная черта каждого из них, она проявляется в любой, даже самой незначительной стычке. Держаться можем, - утверждает он.
Все понимают - правильно. Но… командиры полков разочарованы. Они убеждены, что у Гуртьева в резерве батальон. На это они надеялись, идя на совещание. Всем казалось, полковник скажет: ладно, дам по роте, а если даст - отлично, можно будет усилить обескровленные части.
Нет, командир дивизии ничего не дал. Да и не может дать.
- А знаете, - неожиданно говорит Гуртьев, - пожалуй, хорошо, что нас мало. Я верю, готовится кулак, который обрушится на немцев. А пока пусть враг думает, выдохлись, мол, русские. Да! Иначе и быть не может, - говорит он уверенно, - не обезлюдела же Россия. Если нам скупо дают пополнение, значит, оно необходима для прорыва фронта, окружения, разгрома противника.
Сколько раз после я вспоминал эти пророческие слова, но в ту минуту рождались сомнения. Окружить такую громадную силу? А все же ответ комдива поднял настроение, и мы как-то приободрились. Логика слов действовала. В самом деле, раз не пополняют такой важный участок, как сталинградский, значит, с умыслом. Вспомнились рассказы возвращающихся из тыловых госпиталей раненых, они утверждали: позади - войск тьма-тьмущая.
Но командир дивизии уже говорил о другом.
- А о пленных, майор, вы не думаете. Почему их не берете? Они ведь нам необходимы, - спросил Чамова комдив.
- Думал, - ответил майор. - План у меня есть. Разрешите доложить?
Полковник кивнул головой. Он слушал Чамова с интересом, чуть приподнимаясь в кресле. Теперь глаза Гуртьева как-то особенно оживились. Комдив любил, когда подчиненные проявляли инициативу.
- Да, рискованно. Очень рискованно. А вы уверены, что пленные будут? - наконец спрашивает он.
- Уверен! И пленные, и большая неприятность противнику. Он много солдат потеряет.
- Хорошо, выполняйте. Только еще раз продумайте все детали, - соглашается полковник.
Меня прикомандировали к Чамову на время боя. Вернувшись к себе, майор тотчас же вызвал командира взвода младшего лейтенанта Рябинина. Взглянув на него, Чамов спросил:
- Письмо от жинки получил?
- Получил, товарищ майор.
- Как дома, благополучно?
- В порядке, товарищ майор.
- Да я и по тебе вижу, что в порядке. Будешь писать - передавай привет.
- Спасибо, товарищ майор. - Рябинин улыбнулся, вероятно вспомнив что-то хорошее, родное. Слова командира полка согрели его. Быстрым движением головы он откинул назад свою черную шевелюру. Чамов превосходно знал бойцов и командиров своего полка, был в курсе их домашних дел, он умел поругать, а когда надо и утешить; знал он также, что Рябинин ушел в армию на другой день после свадьбы и грустит, когда жена долго не пишет.
- А теперь поговорим о войне, Степан Тимофеевич, - сказал Чамов, и его лицо сразу стало серьезным, - дело предстоит нелегкое, а от его выполнения зависит многое.
- Я слушаю, товарищ майор, - отвечал командир взвода.
Рябинин страдал застенчивостью. Он всегда предпочитал молчать, и со стороны можно было подумать, что ему сказать просто нечего.
Ближайший к противнику окоп находился в нескольких десятках метров от заводской стены. Выгодность этого окопа заключалась в том, что он не просматривался ни с одного гитлеровского наблюдательного пункта и не простреливался. В то же время амбразуры позволяли держать гитлеровцев под неослабным контролем. Окоп обороняли трое бойцов. Они постоянно были начеку, зная, что малейшая оплошность - и конец, захватят немцы. А тем, конечно, нужен был такой великолепный наблюдательный пункт.