* * *
Владимир Ильич осмотрел свое новое жилище. Перед окном - письменный стол, у противоположной стены - узкая кровать, возле нее - умывальный столик с большим фаянсовым тазом и кувшином. У стены, напротив двери, - диван, заваленный множеством вышитых подушечек, перед диваном - ломберный стол. Большое место в углу комнаты занимает зеленая изразцовая печь.
Владимир Ильич вынул из жилетного кармана часы и завел их ключиком. Был первый час ночи - пожалуй, еще можно поработать. Снял пиджак, повесил на вешалку, вынул из саквояжа люстриновую куртку, порядком поношенную, надел ее и уселся за стол…
Тяжелые капли дождя шлепаются в стекла и извилистыми ручейками сбегают вниз. За окном мечутся по ветру черные тени ветвей.
Перед глазами Владимира Ильича возникает огромная Россия. Миллионы разоренных крестьянских дворов. Темные, униженные мужики, тоскующие по земле. А земля в руках помещиков и кулаков, и почти у каждого более пятисот десятин лучшей земли.
В дни революции крестьяне жгли ненавистные им помещичьи усадьбы, восставали против рабской жизни, забирали в свои руки землю.
Теперь революция подавлена. Озверевший царизм пытается снова загнать народ под ярмо. Партия большевиков готовится к новому штурму. Как вызволить крестьянина из беды? Советчиков у мужиков много, в друзья набиваются все. Но кто из них честен, бескорыстен? Только рабочий класс, большевики.
Путь, который предлагают большевики, - это уничтожение помещичьих владений, передача всей земли в собственность государства. Но не царское правительство помещиков и капиталистов должно распоряжаться землей. Без свержения царизма земля не станет народным достоянием. Рабочие и крестьяне совершат эту революцию, и рабочий класс будет ее руководителем.
Этот вывод надо доказать, научно обосновать и прежде всего разбить аграрные программы лжедрузей крестьянства - октябристов, кадетов, эсеров, меньшевиков…
Чуть постукивая полусогнутыми пальцами по столу, Владимир Ильич что-то говорит шепотком, затем обмакивает перо в чернила и начинает писать…
Огонь
- Уж очень у нас с вами, Владимир Мартынович, деловой вид, это может броситься в глаза, - заметила Надежда Константиновна и предложила своему спутнику взять ее под руку.
Они шли по шоссе, недавно проложенному через лес и скалы. На обочинах еще высились груды присыпанных снегом камней и гравия.
- В прошлом году здесь по ночам гремели взрывы, - сказал Владимир Мартынович, поглядывая на покрытые инеем гранитные скалы по обеим сторонам дороги.
Надежда Константиновна кивнула головой. На финляндской земле, усеянной древними валунами, без динамита дороги не проложишь.
- Дорогу, по которой мы с вами шагаем, прокладывали большевики, - неожиданно добавил Владимир Мартынович.
Надежда Константиновна вопросительно посмотрела на своего спутника. Повадку Владимира Мартыновича говорить загадками она знала.
- Наши боевики изобрели в прошлом году новые бомбы, - продолжал Смирнов, - готовились к вооруженному восстанию. Ну, а пока новое оружие не испытано, его и за оружие считать нельзя. Где же его испытать? Мы узнали, что финны строят здесь шоссе и взрывают по ночам скалы. И вот наши боевики "включились" в строительные артели. Финны диву давались - заложат динамит в одном месте, а взрывы происходят… в двух местах. Это наши испытывали бомбы. Финны до сих пор не знают, что большевики помогали им прокладывать дорогу.
- Большевики многим помогают прокладывать путь, - задумчиво сказала Надежда Константиновна. - Может быть, нам пора разойтись в разные стороны? За поворотом виден поселок. Это и есть деревня Оглбю?
- Да, да, я объясню вам, как пройти дальше. Здесь я уже примелькался. Лучше вам идти одной. - И Владимир Мартынович показал дорогу.
- Надеюсь, сестры Винстен впустят меня, - сказала Надежда Константиновна. - Обратно в Гельсингфорс я доберусь сама. Спасибо вам.
Они распрощались.
Надежда Константиновна, засунув руки в муфту, пошла вперед. Владимир Мартынович долго смотрел ей вслед.
* * *
В комнате холодно, на подоконнике наросты льда.
Печка полна дров. Под дровами - горка березовой коры, на печном карнизе - коробок со спичками. Владимир Ильич подносит зажженную спичку к коре, и березовые шкурки, сердито треща, свертываются в тугие катушки. Огонь слизывает прозрачную шелуху, цепляется за шероховатую поверхность поленьев и прирастает к ним. И вот уже задрожали, заискрились сизо-желтые цветы огня. Мокрое полено брюзгливо зашипело, запузырилось, огонь проворно отскочил и, вытянувшись плашмя под сырым поленом, пополз к задней стенке печки… В комнату выбился горьковатый запах дегтя.
Владимир Ильич прикрыл решетчатую дверцу печки - огонь забурлил, заревел, железная решетка заходила ходуном и отчаянно задребезжала. Ярко-красные угольки стали вываливаться из отверстий решетки, они падали на медный поддон и мгновенно покрывались серым пушистым пеплом.
Владимир Ильич не заметил, как дверь в комнату открылась.
- Я так и знала, что ты и тут уговоришь хозяев доверить тебе печку.
Владимир Ильич быстро обернулся:
- Надюша! - и протянул обе руки навстречу Надежде Константиновне. - Как я рад, что ты здесь! Никак не думал, что сегодня приедешь. - Он помог Надежде Константиновне снять пальто и пододвинул стул поближе к огню. - Садись сюда, милый друг, у тебя совсем застыли руки. Я сейчас попрошу чаю.
Надежда Константиновна осмотрелась. Опять новое пристанище. Сколько же за последние два года, спасаясь от шпиков и преследований охранки, Ильич сменил квартир, мест ночевок! Она задумалась. Кажется, квартир двадцать, если не больше…
Она села перед печкой. Огонь освещал ее усталое лицо.
- Ну, как ты? - спросил Владимир Ильич, вернувшись от хозяйки и вглядываясь в лицо Надежды Константиновны.
- А тебя по-прежнему мучает бессонница? - вместо ответа спросила она.
- Нет, нет, сплю как сурок.
- Что-то не верится, ты дурно выглядишь. Много работаешь. - Надежда Константиновна посмотрела на большие стопки книг и журналов, разложенные на столе и стульях, и груду отчетов Государственной думы на подоконнике. - Откуда столько?
- Большая удача, Надюша: Владимир Мартынович снабжает. Вчера привез даже отчеты Думы. А рукописи мои печатает барышня из императорского финляндского сената, - тоже его забота. И, представь себе, барышня из сената делает эту сверхурочную работу довольно дешево.
Фрекен Анна торжественно внесла поднос с чашками и печеньем и пригласила к столу. Надежда Константиновна с большой похвалой отозвалась о сахарных крендельках, горкой уложенных в сухарнице, и фрекен Анна расцвела от удовольствия.
- А ты по-прежнему сладкогрызка! - заметил Владимир Ильич.
Хозяйка ушла, и Надежда Константиновна смогла рассказать о положении в Питере. Проваливаются одна за другой типографии, целые партийные группы. Видно, охранке удалось внедрить провокаторов в партию. Жандармерия получила приказ перейти границу и действовать в Финляндии "как у себя дома". Против большевиков натравлены отборные полицейские силы.
Надежда Константиновна вынула из-под подкладки муфты пачку писем, протянула их Владимиру Ильичу.
- Читай, а я пока наведу порядок в твоем хозяйстве, - сказала она и, сняв с вешалки пиджак, принялась укреплять на нем пуговицы.
- Ты чем-то обеспокоена? - спросил Владимир Ильич, чувствуя, что Надежда Константиновна взволнована.
- Как чувствуют себя наши мамочки? Обе здоровы?
- Да, да. Мария Александровна прислала тебе гостинцы.
- Тогда признавайся, почему приехала на два дня раньше? Почему нарушила "конвенцию"?
- Просто так, соскучилась…
- А еще почему? - допытывается он.
- А еще… еще товарищи просили передать тебе циркуляр департамента полиции, в устной копии, конечно. В нем много забавного. - Она отложила пиджак в сторону. - Послушай-ка, что там написано: "Владимир Ильич Ульянов, псевдоним Н. Ленин. Потомственный дворянин. Православ-ный…"
- Ну, это как сказать, - пожимает плечами Владимир Ильич.
- "Женат, роста среднего".
- Это правильно.
- "Бло-о-ондин", - смеется Надежда Константиновна и посматривает на рыжеватые усы Владимира Ильича.
Смеется и он.
- "Возраст сорок два - сорок четыре года". - Эти слова она произносит уже совсем лукаво.
- Вот это возмутительно. Это просто черт знает что такое. - Владимир Ильич встал и прошелся по комнате. - Надюша! Неужели мне и в самом деле можно дать на пять - семь лет больше? А?.. Теперь я понимаю, почему шпики на меня часто поглядывают в недоумении. Им, наверно, говорят, что глаза у меня голубые и кудри вьются хмелем… Ну-ну, а дальше?
- Дальше? Дальше написано вот что: "…того Ульянова арестовать, обыскать и препроводить в распоряжение следователя 27-го участка города Санкт-Петербурга".
- Так и написано: "Препроводить"?.. Ну, это не выйдет!
Владимир Ильич снова зашагал по комнате.
- От какого числа циркуляр? - спросил он быстро.
- От двадцать третьего июня тысяча девятьсот седьмого года.
- Сегодня ноябрь, а циркуляр до сих пор не исполнен.
- И нельзя допустить, чтобы он был исполнен, - заметила Надежда Константиновна.
- Совершенно верно. Значит, мне надо дописать аграрную программу и подготовиться к тому, - он чуть помедлил, - чтобы выбраться в зону недосягаемости. Давай-ка подумаем, кому ты можешь передать свои дела в Питере и что еще надо сделать.
Они занялись обсуждением неотложных дел, и замороженное окно в домике на гранитной скале искрилось и мерцало до самого рассвета.
Неправильный глагол
С тяжелой корзиной, нагруженной провизией, фрекен Анна подошла к газетному киоску на Сенатской площади. Дважды в неделю приезжает она за продуктами в Гельсингфорс; сегодня надо еще купить газеты инженеру Петрову.
Афиши с заголовками газет наклеены по обеим сторонам киоска на огромных щитах. "Восшествие на престол шведского короля Густава-Адольфа". Анна перекрестилась, она была набожной шведкой. "Во Владивостоке двадцать матросов приговорены к смертной казни и двадцать четыре к каторге. В Варшаве к смертной казни приговорено четыре мятежника". Она перевела взгляд на другую афишу. "В Киеве исключено из университета 700 студентов и 1500 курсисток с женских курсов". "В Кутаиси закрыты все учебные заведения". "В Москве за невзнос платы за обучение исключено 1398 студентов". "В Московский университет введена полиция"…
Наскоро отобрав пачку газет на русском, шведском и немецком языках, она кивнула проезжавшему мимо извозчику. Хотелось поскорее оставить эту площадь с бронзовым русским царем на пьедестале, выбраться из города, не видеть этих сообщений о казнях, отгородиться от всех ужасов. Страшно подумать, что творится в России…
Когда фрекен Анна вернулась домой, ее квартирант уже дожидался в гостиной. Он тут же взял газеты и начал быстро их просматривать. В "Петербургской газете" отчеркнул карандашом сообщение: 23 ноября в Питере бастовало 11 тысяч рабочих в знак протеста против суда над социал-демократической фракцией Государственной думы. Какая нужна беззаветная вера в свою партию, чтобы в обстановке такого жесточайшего террора поднять голос в защиту партийных представителей! Рабочие верят своей партии. Просматривая кадетскую "Речь", Владимир Ильич усмехнулся. Любопытно! На станции Келломяки агенты охранного отделения произвели обыск на даче какого-то Ульянова. "Решили, наверное, что я в Финляндии снимаю дачу на свое имя".
Он бросил "Речь" на стол, но взгляд его задержался на объявлении в широкой рамке. Кадетская газета приглашала покупать сочинения Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Владимир Ильич рассмеялся. Вот что значит коммерция! Газета выступает против большевиков, предает анафеме марксистов и в то же время призывает покупать марксистскую литературу. Не мудрено - за объявления платят деньги, и немалые.
Анна выкладывала из корзины покупки и с недоумением смотрела на квартиранта.
- Что вас так развеселило, господин Петров?
- Прочитал забавное объявление. Любители наживы дешево продают свои принципы, фрекен Анна.
- О господин Петров, напротив, все ужасно подорожало, особенно молоко. Городские газеты призывают покупателей устроить бойкот и не покупать молока, пока на него не снизят цены.
- Боюсь, что это не поможет. Покупатели разрозненны, а молоком торгует объединение…
В гостиную вбежала Сонни: на ней был фартук, в руках большая деревянная ложка.
- К нам идет констебль и с ним русский полицейский, - сообщила она срывающимся голосом.
"Карл, Свен, Юхан, - сюда!" - взволнованно кричал попугай.
Владимир Ильич быстро встал со стула, подошел к Сонни и притронулся к ее руке:
- Пожалуйста, будьте спокойны. Примите их как следует и поговорите…
- Но я должна пригласить их в эту комнату! - с отчаянием воскликнула Сонни.
- Конечно, - подтвердил Владимир Ильич.
- А вы?
- Обо мне не беспокойтесь, я останусь под защитой фрекен Анны, - ободряюще улыбнулся инженер Петров.
Сонни набросила на продолжавшего кричать попугая темный платок и, ничего не понимая, вышла в переднюю, чтобы встретить непрошеных гостей.
Когда она ввела констебля и полицейского в гостиную, она увидела, что квартирант сидит за ученическим столом, лицом к окну, и, подперев щеку левой рукой, что-то старательно пишет. Анна сидела по другую сторону стола с раскрытой книгой в руках.
- Это хозяйка пансиона фрекен Винстен. - Констебль отрекомендовал Анну русскому полицейскому. - Она учительница немецкого языка, всеми уважаемая барышня. Мы не помешаем вам, фрекен Анна?
- Надеюсь, что нет, - спокойно ответила Анна. - У меня урок. Все необходимые справки вам даст сестра.
Сонни тем временем ждала, пока констебль договорится с полицейским - они объяснялись по-русски, - и посматривала на Анну.
- Назовите мне неправильные глаголы первого спряжения второго класса, - сказала Анна по-немецки своему ученику.
Инженер Петров ответил:
- Неправильный глагол ершрекен. Ершрекен, ершрак, ершрокен. Но я, фрекен Анна, предпочитаю употреблять этот глагол с отрицанием. Алзо, вир хабен унс нихт ершрокен.
- Совершенно верно, - подтвердила учительница. Она вполне овладела собой и придирчиво спрашивала ученика, искренне удивляясь его великолепному знанию немецкой грамматики.
Русский полицейский записал фамилии двух студентов, которых назвала Сонни, и оглянулся, чтобы получше разглядеть ученика фрекен Анны.
Тот сидел вполоборота, не отнимая руки от лица, и читал по-немецки. Полицейский заметил только лысеющую голову студента.
- Что это за человек? - спросил он у констебля.
- Финский студент, - ответил тот.
Полицейский осведомился у Сонни, не приходил ли к ним русский, по фамилии Ульянов, или Ильин, а может быть, Ленин, возможно даже, - полицейский полистал тетрадь, - Карпов, мужчина огромной силы и с громовым голосом.
- Нет, нет, - убежденно ответила Сонни, - такой человек к нам не являлся.
Анна отметила, как весело смеялись глаза инженера Петрова.
Русский полицейский строгим тоном через констебля передал Сонни, что, если такой человек у них появится, они должны немедленно заявить в полицию.
Собравшись уходить, он еще раз исподлобья бросил взгляд на ученика фрекен Анны. Студент что-то с увлечением читал, словно был в комнате только вдвоем с учительницей. Анна кивала в такт чтению головой и, забыв о полицейских, повторяла вслед за инженером Петровым:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
Дитя, и муж, и старец пусть ведет…
- Крамольная картинка, - буркнул полицейский констеблю, указывая на изображение белокурой девушки с книгой в руках, - власти в Петербурге за распространение этой картинки весьма строго карают. Да-с! Обратите внимание, - приказал он констеблю.
Проводив непрошеных гостей, Сонни, обессиленная, опустилась на стул. Она чуть не плакала от пережитого волнения.
- Что будет? Что будет? Он так пристально смотрел на вас, господин Петров. Констебль тоже был чем-то смущен.
- Все прошло отлично, уверяю вас, - успокаивал встревоженных хозяек Владимир Ильич. - А вы действительно мужественные женщины.
- Алзо, вир хабен унс нихт ершрокен! - повеселевшим голосом ответила Анна.