Приведённый в лагерь самозванца как пленник, Филарет обрёл там великое множество православных, гибнущих душами без пастырского наставления. И счёл своим долгом продолжить архиерейское служение. Политически его согласие с Лжедмитрием было изменой клятве царю Василию Шуйскому. С точки зрения церковной, в коей высшим авторитетом, очевидно, следует считать патриарха Гермогена, пленный пастырь праведно действовал среди пленных и заблудших, но не отлученных от Русской православной церкви детей своих.
Рассуждая о политике, историки далеко не всегда обращали внимание на содержание церковных распоряжений "наречённого" патриарха. Между тем они не менее драматичны, чем самые буйные политические фантазии. Православный литовский воевода Пётр Павлович (Ян) Сапега, к которому русские нередко обращались в те годы за помощью в делах духовных, писал Филарету, что в монастыре на Киржаче, в Переяславском уезде, воинские люди разорили храм, осквернили престол и похитили церковные сосуды, так что служба невозможна и православные помирают без причастия.
Филарет немедленно послал грамоту протопопу Ростовского собора с братией, чтобы по присылке от Сапеги священника или дьякона для разоренного храма был выдан антиминс - матерчатый плат, необходимый для совершения литургии. Отписал "нареченный" патриарх и в Юрьев-Польский, повелев тамошнему протопопу озаботиться освящением храма на Киржаче. А Сапега за заботу о церкви получил от Филарета благословение.
Между тем именно Сапега осаждал Троице-Сергиев монастырь; именно его отряды были опаснее всего для Василия Шуйского, и именно с ним предстояло сражаться новой русской армии, которую спешно формировал на севере князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. 28 февраля 1609 г., через три месяца после появления Филарета в Тушинском лагере, князем был подписан договор о военной помощи со Швецией, давшей солдат за ежемесячное 100-тыс. жалованье серебром и уступку Корелы. Князь делал всё, что мог, чтобы выплатить солдатам деньги. Выступая из Новгорода в мае, он имел более 15 тыс. разноплемённых наёмников под командой 27-летнего Якова Понтуса Делагарди и несколько тысяч ополченцев. Впрочем, вскоре после победы над тушинцами под Тверью Делагарди оставил воеводу.
В стихии гражданской войны Михаил Васильевич Скопин-Шуйский хотел опереться на постоянное, хорошо обученное и исправно получающее жалованье войско. Он вовремя усвоил, что участники гражданской войны малопригодны для полевых сражений. Дух армии, способной на открытых местах лишь к скоротечным стычкам и легкообращаемой в бегство, следовало поддерживать чувством относительной безопасности, которое давали укрепления. Даже небольшие сооружения или умело использованные естественные препятствия, о которые мог разбиться первый порыв наступающего противника, давали крупные преимущества умелому полководцу.
Это и произошло 18 августа 1609 г. в сражении с тушинцами гетмана Сапеги под Калягиным, у Троицкого Макарьева монастыря. Конница Скопина-Шуйского была сбита с поля и "потоптана", но укрылась в лагере. Крылатые гусары с поля атаковали лагерь Шуйского. Непобедимые всадники на полном скаку налетели на рогатки, сбились в кучу и были расстреляны с вала. Всё поле было усыпано яркими гусарскими значками и поломанными орлиными крыльями. Тщетно шляхта, тушинские дворяне и казаки пытались выманить Скопина-Шуйского из лагеря притворными отступлениями.
Сапега отозвал свои войска, задумав более хитроумное нападение. Во втором часу ночи 19 августа его пешие ратники начали скрытно переправляться через болотистую речку Жбану. Скопин-Шуйский дождался, пока они накопятся на топком лугу, и ударил конницей. Потеряв много убитых и затоптанных в грязь, неприятель бежал за реку к своему неукрепленному лагерю в селе Пирогово. Окрыленные успехом ратники Михаила Васильевича ворвались в него на плечах бегущих. В беспорядочном ночном бою воины Скопина перебили множество тушинцев. В тесных улочках села польско-литовская конница не могла разогнаться. Сапега вывел конницу на луга перед селом и вновь пошёл в атаку, но подоспевшие наёмники Зомме и отборный личный полк Михайла Васильевича отбросили неприятеля. Он бежал к Рябову монастырю. Только там гетман смог остановить и собрать остатки войск.
Кровавая битва длилась 7 часов. Несмотря на большие потери, Сапега отступил к Троице в полном порядке. Боевой дух его ратников, надо признать, был выше, чем у "христолюбивого воинства", идущего освобождать Москву с помощью наёмников.
Но слух о победе князя у Калязина монастыря облетел всю страну. Противники Лжедмитрня II ликовали. Говорили о разгроме неприятеля, хотя военное положение изменилось мало. Только в сентябре воеводы Головин и Валуев с наёмниками Зомме внезапным ночным штурмом взяли Переяславль - первый город на пути к Москве. Скопин-Шуйский медлил, не решаясь выступить без Делагарди. Генерал всеми силами спешил на помощь, но смог привести под Калинин всего 2 тыс. солдат.
6 октября 1(509 г. Михаил Васильевич вошёл в Переяславль. Через три дня Головин, Валуев и полковник Иоганн Мир выбили воинов Сапеги из Александровой слободы. Путь па столицу был открыт. Воевода послал в голодающий город обозы с запасами. Но сам почти три месяца простоял в Александровой слободе, где к его подходу был возведен укреплённый лагерь. Политические обстоятельства требовали спешить. Польский король собрал армию и вторгся в Россию. Но молодой воевода не поддался порыву ринуться к близкой уже Москве. Он сберегал армию, способную, несмотря на все ободрения воевод и духовенства, сражаться с противником лишь опираясь на укрепления.
Раздосадованный Сапега объединился с тушинским гетманом Романом Ружннским. Тот привёл ему на подмогу несколько хоругвей гусар. 28 октября 1609 г. они атаковали Скопина под Александровой слободой. Вновь преимущества боевого духа и выучки были на стороне благословленного Филаретом гетмана. Конница князя была молниеносно опрокинута гусарами, сбита с поля и "потоптана", но укрылась за пехотой, защищённой надолбами. Дальше произошло то, что спланировал московский воевода.
Сапега и Ружинский не смогли командовать своевольной шляхтой. Паны на лихих конях раз за разом бросались на рогатки и надолбы. Ратники князя истребляли их огнём из-за укрытий. Его конники преследовали и рубили неприятеля, отбитого от укреплений огнём. Когда новые отряды тушницев бросались в бой, русские конники отступали за надолбы. "И был бой жестокий и сеча злая у государевых людей с поляками, и бились долго".
Нападавшие, как и ожидал князь, сломались: "ужаснулись и устрашились, затрепетали и пали, и побежали, и словно дым исчезли. И с того времени охватил все польские и литовские полки страх и ужас", - писал современник. Сторонники Лжедмитрия частью ушли с Сапегой под осаждённую Троицу, частью бежали с Рожинским в Тушино, частью рассыпались по стране. Не осилив главный лагерь Скопина-Шуйского, они терпели такие же неудачи в боях с отрядами Михаила Васильевича, неизменно окапывавшимися в занятых ими пунктах.
"Скопин очень теснил наших построением укреплений, - признал гетман Станислав Жолкевский, - отрезал им привоз съестных припасов, в особенности тем, кто стоял с Сапегой под Троицей. Прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их этими укреплениями. В поле наши были им страшны, за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, москвитяне были совершенно безопасны, делая беспрестанно из них вылазки, не давали нашим никуда выходить". Другой поляк с грустью писал, что полевые укрепления войск Скопина были наступательным средством - опорными пунктами наподобие тех, что принц Оранский блестяще применил в Нидерландах.
Нестойкость армии не мешала Скопину побеждать врага страхом. При известии о наступлении главных сил князя Сапега в январе 1610 г. вынужден был отступить от Троице-Сергиева монастыря, который безуспешно осаждал уже 16 месяцев. К нему в Дмитров и к Лжедмитрию в Тушино бежали все, кто перекрывал дороги на Москву. Это означало, что "Москва от осады очистилась, изо всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем". С другой стороны столицы - в Тушине - оставались немногочисленные шляхтичи и не слишком довольные засильем панов русские дворяне. Помочь храброму Сапеге тушинцы уже не могли. Филарет старался спасти их души, но никак на войну не ободрял.
Гражданская война напоминала костёр, с которого сбито пламя, хотя угли ещё горячи. Оставались многочисленные районы, не признающие власть московского царя. Массы люден в России готовы были сражаться за лучшую долю с оружием в руках - за самозванца, за местную выборную власть, за казачью вольницу… Далеко не столь популярен был лозунг защиты веры и Отечества, порядком затасканный Василием Шуйским в войне с согражданами. Однако пока Филарет исполнял роль "наречённого патриарха" в Тушине, не кто иной, как польский король, сделал всё, чтобы этот святой лозунг обновить.
Россияне столь усердно разоряли свою страну и убивали друг друга, что король Сигизмунд III не счёл более возможным оставаться в стороне. В России, писал ом московскому патриарху и духовенству, а также, в особой грамоте, всему благородному сословию, "от давнего часу многая смута, замешанье и разлитие крови христианской деется. Мы, сжалившись, пришли сюда сами лично не для того, чтобы ещё больше смута и христианское кровопролитие в государстве расширились, но чтобы с помощью всесильного Бога… то великое государство успокоить, смуту и упадок от него отдалить, разлитие крови христианской унять, а людям христианским покой и тишину учинить".
"Жалость" польского короля питалась надеждой принять Россию "под нашу королевскую руку" или, по меньшей мере, урвать от страны приличный кусок. Посему "миротворческая миссия" началась в конце 1609 г. с осады Смоленска, жители которого упорно не желали обрести мир и покой в чужеземном подданстве. Встретив упорное сопротивление, Сигизмунд не уныл, уповая найти на просторах России немало желающих довольно продать свою страну. 12 ноября королевское посольство выехало из стана под Смоленском, формально на переговоры с московским правительством, а реально - со всеми, кто мог способствовать планам Сигизмунда.
Базой для действий посольства был избран Тушинский лагерь, где было довольно поляков и литовцев, чтобы обеспечить минимальную безопасность представителей короля. Последовавшие события дают ясное представление о положении Филарета Никитича как "наречённого" патриарха. С одной стороны, он не был пленником и входил в число главных политических фигур в Тушине. С другой стороны, подобно Лжедмитрию II и первейшим тушинским вождям, он был лишен возможности реализовать собственные планы и мог только определённым образом вести себя в обстановке, порожденной безумной игрой различных политических и социальных сил.
На начавшихся переговорах Лжедмитрий II вообще оказался вне игры. Он попытался с несколькими сотнями сторонников бежать, но был возвращен поляками и пребывал с этих пор под строгим надзором. Сигизмунд адресовал свои предложения прежде всего патриарху и затем боярам. Поскольку на соглашение его послов с Гермогеном рассчитывать не приходилось, главным действующим лицом с русской стороны участники переговоров признали "нареченного" патриарха Филарета.
В результате появился поразительный документ, о существовании которого историки предпочитают обыкновенно не вспоминать: "Ответ святейшего Филарета, патриарха Московского и всея Руси, и Московского господарства бояр, и думных людей, и дворян, и приказных, и всяких служилых и неслужилых розных станов людей" послам короля Сигизмунда (с. 52–54). Авторы "Ответа" признавали благом намерения короля и изъявляли согласие видеть его царём всея Руси: "На преславном Московском господарстве и на всех великих господарствах Российского царствия его королевское величество и его потомство милостивым господарем видети хотим!"
"Ответ" принимался отнюдь не келейно и вовсе не по доброй воле Филарета. На шумное "коло" (круг, по казацкому обычаю) пришли Филарет Никитич с духовенством, боярин Лжедмитрия донской атаман Иван Мартынович Заруцкий со своим буйным воинством, родич Романова по жене боярин и воевода Михаил Глебович Салтыков с московской знатью, дворянством и приказными людьми, касимовский хан со своими служилыми татарами и другие представители российской части Тушинского лагеря.
Понятно, что провести своё мнение какому-то одному лицу или группировке было затруднительно - властвовала толпа. Но в "Ответе" отразились интересные оговорки. Филарет с духовенством сумели ограничиться заявлением чрезвычайно неопределенным: "Слыша его королевского величества о святой нашей православной вере раденье, и о хрестиянском высвобоженье подвиг, и крови крестиянское унятье, Бога молим и челом бьём". О чем?! "Нареченный" патриарх умолчал.
Зато после заверения служилых людей в их желании быть верноподданными династии Ваза кому-то удалось ввести оговорку, превращающую "Ответ" в пустую бумажку: "Только того вскоре нам, духовного и светского стану людям, которые здесь в таборех, без совету его милости пана гетмана и всего рыцерства посполитого и без совету Московского господарства, и из городов всего Освящённого собору, и бояр, и думных, и всяких розных станов людей - постановите и утвердите немочно!"
Другими словами, Сигизмунда отослали к всероссийскому Земскому собору, без созыва коего почти все политические деятели того времени пытались обойтись и который, будучи все же собранным, избрал на престол юного Михаила Федоровича Романова. Требовался также совет "гетмана" - командующего польско-литовским войском в Тушине князя Романа Кирилловича Рожинского. По тот сам попал в сложнейшее положение.
Отправленные Рожинским, Зборовским и другими военачальниками к осаждённому Смоленску послы тщетно требовали от короля не "вступаться" в борьбу за московский престол и не лишать, таким образом, награды волонтёров, уже много сделавших для своего ставленника "царя Димитрия". Послов Сигизмунда гетман Рожинский пробовал даже не допустить в Тушинский лагерь. Но весть, что король готов платить наличными, взволновала рядовых авантюристов. К тому же и гетман Сапега выступил за то, чтобы сговориться с королём.
Рожинский, казалось, утратил влияние на события. Но русские и польские противники покорения Сигизмунду во главе с "нареченным патриархом" Филаретом сумели в этом всеобщем "замещении" объединиться. 29 декабря 1609 г. они приняли ещё один беспримерный документ: "Присягу" самим себе (с. 54–55). Лжедмитрий II, оказавшись в собственном лагере в роли заложника, бежал из Тушина в навозных санях. Оставшись без знамени, служилые люди всех чинов, "поговори" с Филаретом и Рожинским, постановили считать беглеца самозванцем и более никаким "царям Димитриям" больше не служить.
Одновременно они положили держаться друг за друга "и против Шуйского с братьею и его советников, и против всякого неприятеля стояти, и биться до смерти, и друг друг не подати" (т. е. не предать). Договорились вообще из московских бояр "на Московское господарство господарем никого не хотети". Этот пункт вряд ли пришёлся по нраву Филарету, но заявить о желании видеть на престоле своего сына в той опаснейшей обстановке было бы безумием. Вполне вероятно, что никаких планов на трон для сына у "нареченного патриарха" в это время вообще не было.
"Присяга", видимо, была временным компромиссом со сторонниками польской кандидатуры на престол. Лишь позже, в январе 1610 г., в Тушине появилась идея, надолго укоренившаяся в умах россиян: призвать на царство сына Сигизмунда III, юного королевича Владислава, которому лишь следующим летом исполнится 15 лет. 31 января посольство осиротевших тушинцев во главе с боярином М.Г. Салтыковым явилось в королевский лагерь под Смоленском с детально разработанными условиями призвания на московский престол Владислава (с. 58–69).
Участники русского посольства говорили от лица "Филарета патриарха", затем бояр и прочих чинов, "от патриарха и от всей земли". Историки, как правило, видят руку Филарета в многочисленных условиях охранения православия. По вера имела огромное значение не только для него. Даже прожженный политический делец Салтыков, по словам очевидцев, плакал, убеждая короля в необходимости свято хранить в России "греческую веру". С другой стороны, чисто политические статьи отнюдь не выходили из сферы интересов Филарета Никитича.
Тушинские послы указали полякам, что Смута не есть дело только русское: в ией участвуют "короны Польской и Великого княжества Литовского многие люди. По этой общей вине многая невинная кровь христианская бесчисленно и подобно рекам пролилася". Смысл призвания Владислава был сформулирован чётко. Речь шла не об объединении стран под одной короной и тем более не о восточных завоеваниях Речи Посполитой. Добиваясь мира и любви с соседями, говорили послы, мы хотим "коруне Польской и Великому княжеству Литовскому, также царству и великому господарству Московскому расширения и прибавления".
Исходя из этого замысла, Салтыков со товарищи настаивали на соблюдении составленных в Тушине при непосредственном участии Филарета условиях. Первым из них было венчание Владислава на царство в греческой вере "по древнему чину" в Москве, православным патриархом. Помимо общих деклараций о защите православной веры и Церкви, её иерархии, святынь и имуществ (пункты 2–4) послы требовали от короля заранее условиться, что католические и лютеранские "учители" на Руси не появятся, что православным по-прежнему будет запрещено менять веру, что римский костёл будет построен по крайней нужде в Москве один, да и тот за городом, "а жидом в Московское господарство с торгом и ни с какими делы приезжать не велеть".