3
Как я уже говорила, в Пскове ходило несколько версий убийства. Среди прочих была и такая: простая девушка, соблазненная Распутиным, выследила его и убила несколькими выстрелами из револьвера. Называли даже имя девушки. Подробности этой истории, выдуманной от начала до конца, звучали столь правдоподобно, что в нее сразу все поверили.
На следующее утро меня разбудил телефонный звонок. Это был князь Шаховской, местный представитель Красного Креста. Он попросил срочно принять его. Через пятнадцать минут он уже был у меня. По его взволнованному лицу и нервному состоянию я сразу поняла, что он принес серьезные и вместе с тем плохие новости.
- Вы, разумеется, в курсе последних событий в Петрограде, - он замолчал, теребя в руках перчатки. - Полученные нами сведения оказались ошибочными. Теперь нам известно, что произошло на самом деле. Нашлись герои, которые избавили Россию от Распутина, - герои, возглавляемые князем Юсуповым. Одним из участников заговора был… ваш брат, великий князь Дмитрий.
Я молча опустила голову. У меня не возникло и тени сомнений в том, что это правда. Мои мысли рванулись в Петроград, к брату. Тысячи предположений стремительно пронеслись в голове; в памяти всплыли случайно оброненные слова, обрывки фраз и разговоров. Наконец я подняла голову и посмотрела на своего гостя, которого взволновало мое молчание.
- Вам известны какие нибудь подробности? - спросила я.
Мой пересохший язык еле ворочался во рту.
- Пока нет, ваше императорское высочество. Труп Распутина еще не обнаружили. Сообщили, что великого князя и князя Юсупова арестовали по приказу императрицы. Известно, что вчера император все еще находился в главном штабе. Он принял генерала Рузского.
Ко мне постепенно возвращалось самообладание.
- В Пскове знают об этом?
- Да. Поэтому я осмелился потревожить вас так рано. Мне не хотелось, чтобы вы узнали случайно… Можете не сомневаться, смелый поступок вашего брата вызывает всеобщее восхищение. Уничтожение Распутина - величайшее благо для России, - сбивчиво добавил Шаховской и, заметив мою растерянность, оставил меня одну.
В голове роились мысли, набегая друг на друга, все они были о Дмитрии, который предстал передо мной в новом свете. Я гордилась им. Но в глубине души было обидно, что он не счел нужным хотя бы намекнуть мне о своих планах. Впервые в жизни я думала о брате как о постороннем человеке, и это чувство непривычного отстранения меня испугало.
Моим первым порывом было немедленно поехать к нему. Но правильно ли это? Тело Распутина еще не нашли; расследование, вероятно, идет полным ходом. Я ничего не знала о положении Дмитрия - степень его участия в заговоре, его ответственность с точки зрения закона. Мой поспешный отъезд из Пскова, неожиданное появление в Петрограде могут его скомпрометировать и навредить ему.
Но оставаться в неведении было выше моих сил. Судя по всему, подробности убийства не будут напечатаны в газете; остаются только слухи. Посылать телеграмму было небезопасно, писать письмо - тоже. Да и сможет ли он мне ответить - теперь, когда его лишили свободы? Терзаемая сомнениями, я ходила из угла в угол. Мне казалось - и я не ошиблась в своих предположениях, - что с этого момента все изменится и наша жизнь уже никогда не будет прежней. Произошедшее не вписывалось в привычные рамки, а время нельзя повернуть вспять. Днем я отправилась в столовую, изо всех сил стараясь выглядеть как обычно, но как только я вошла, мне сразу стало понятно, что все уже знают. В обращенных на меня взглядах сквозило затаенное возбуждение и плохо скрываемое восхищение; они как будто думали, что я тоже принимала участие в нападении. Но никто ничего не сказал.
В тот день я несколько раз посылала санитаров к генералу Рузскому, но ответ был один: он еще не вернулся из Могилева. На следующий день ближе к вечеру мне сообщили, что он приехал. Набросив пальто, я побежала к забору, разделявшему территорию госпиталя и главный штаб. Часовые на воротах узнали меня и пропустили. Я оказалась в старом саду, выходящем на реку Великую. Липовая аллея вела к неприглядной деревянной избушке; там жил Рузский. Из низких незанавешенных окон лился желтый свет от электрической лампы, освещая могучие ветки деревьев. Было очень тихо. Внизу виднелись гладкая, скованная льдом поверхность реки и далекие поля. В снегу, как в тусклом зеркале, отражалась луна.
Я задержалась в этом мирном саду на короткое напряженное мгновение; потом подошла к дому и позвонила. Дверь открыл уральский казак, и адъютант генерала проводил меня в кабинет.
Рузский сидел за большим столом, заваленным бумагами. Он поднялся мне навстречу: невысокий худощавый пожилой человек с сутулыми плечами, запавшими щеками и густыми седыми волосами, подстриженными на немецкий манер "бобриком". Глубоко посаженные глаза блестели за очками в золотой оправе.
Он несомненно был одним из самых талантливых генералов, но в последнее время его подозревали в политических интригах, и он впал в немилость. Войдя в комнату, я заметила, что он очень нервничает. Он усадил меня в кресло и вернулся к столу.
- Не стану скрывать от вас, ваше императорское высочество, что, по моему мнению, недавние события в Петрограде будут иметь неожиданные и тяжелые последствия, - сказал он, глядя на меня своими живыми молодыми глазами. - Я только что вернулся из Петрограда. Я ездил туда, чтобы узнать настроение столицы. Сожалею, но ситуацию нельзя назвать благоприятной…
Я молчала. Он некоторое время тоже сидел молча, словно собираясь с мыслями, потом заговорил о военном и политическим положении в целом.
Генералов основных родов войск, рассказывал он, собрали на военный совет в штабе. Он, Рузский, выступил с докладом о настроениях в войсках, которые находятся под его командованием, о слабой дисциплине и падении боевого духа. Пропаганда добралась до самых низов и сделала свое коварное дело. Были даже случаи вызывающего, неповиновения, некоторые солдаты отказывались выходить из окопов и идти в атаку. Суровые меры, наказания стали неприемлемыми и даже небезопасными. Необходимо было выработать новую стратегию, организовать психологическую контратаку.
Император, продолжал Рузский, остался крайне недоволен этим докладом. Приближенные явно сообщали ему другие сведения, и он предпочитал верить им.
Предполагалось, что заседание продлится несколько дней, но оно было прервано сообщением, после которого императору пришлось неожиданно выехать в Царское Село. Примерно в это время до штаба дошли слухи об убийстве Распутина. Император, должно быть, услышал о них раньше, но не выказывал признаков беспокойства или волнения. Напротив, он вел себя более оживленно и весело, чем обычно. Словно бы исчезновение Распутина принесло ему облегчение.
Отец, который в тот день тоже оказался в штабе, позднее рассказывал мне то же самое о реакции императора. (Ни Рузский, ни отец в то время еще не знали об участии моего брата в заговоре.) Отец узнал об этом только на следующий день в Царском Селе от нашей мачехи.
Император попрощался со всеми и отбыл на своем поезде в Царское Село.
Рузский последовал за ним в надежде поговорить с императором наедине; но все его попытки получить аудиенцию оказались тщетными.
Петроград, продолжал он, трясло от любопытства и возбуждения. Он, Рузский, посетил заводы и переговорил с городскими властями. Та же революционная пропаганда, которая деморализовала солдат на фронте, теперь вовсю гуляла по Петрограду.
Устранение Распутина всколыхнуло всю Россию. Теперь все зависело, говорил Рузский, от того, как двор отнесется к убийству Распутина. От этого зависела судьба династии и всей страны; и все взгляды были обращены на Царское Село.
Реакция Царского Села, к сожалению, последовала незамедлительно. Не дожидаясь возвращения императора, императрица приказала арестовать Дмитрия. Она отправила генерала Максимовича, главу царской военной канцелярии, который забрал его шпагу и посадил под домашний арест. Туда же привезли князя Юсупова, и теперь оба находились под стражей.
Симпатии народа были на стороне арестованных. В холле дома моего брата толпились люди, пришедшие выразить свое восхищение. Такое оживление таило в себе новую опасность - свирепую реакцию Царского Села, в особенности со стороны императрицы, которая, по словам Рузского, тяжело переживала смерть Распутина.
Я рассказала ему о своих сомнениях и попросила совета. Он посоветовал написать Дмитрию письмо и отправить его в Петроград с доверенным человеком. В госпиталь я вернулась с тяжелым сердцем; моя тревога усилилась.
В тот вечер я написала письмо брату, это оказалось нелегкой задачей. Я не знала, в чьи руки может попасть мое письмо. Исписав несколько черновиков, я в конце концов решила просто написать, что скучаю и хочу с ним увидеться. Наутро я отправила это письмо в Петроград с санитаром, который до мобилизации служил лакеем в нашем доме. Следующие два дня тянулись невыносимо долго; каждый час казался бесконечным. За эти дни я узнала, что генерала Рузского отстранили от командования Петроградским округом. Я также узнала, что убийство Распутина произошло во дворце князя Юсупова. Газеты печатали краткие официальные сообщения без подробностей. Двор, на время успокоившись арестом двух молодых заговорщиков, ничего не предпринимал, и его намерения оставались загадкой. Полиция все еще не нашла тело.
Спустя сутки из Петрограда вернулся мой курьер, но не привез ответа. Я волновалась еще больше. Наконец я получила лаконичную телеграмму от Дмитрия с просьбой немедленно приехать в Петроград.
Я позвонила Рузскому. Он приказал предоставить мне специальный поезд. Менее чем через два часа я была уже в пути. Несколько коллег пришли меня проводить, и мой отъезд вызвал нездоровое волнение на вокзале.
Никогда еще дорога в Петроград не казалась такой длинной. На вокзале меня встретил генерал Лейминг. Мы обменялись взглядами и молча пожали друг другу руки; слишком о многом нужно было поговорить. В машине мы тоже молчали, и я с трудом сдерживала слезы. Мне казалось странным, что улицы освещены, как обычно, и полны оживленного народа.
Когда мы подъехали к дворцу на Невском на углу Фонтанки и вошли, первое, что я увидела, были часовые, а за ними приветливые лица слуг, знакомых с детства.
Мы поднялись в апартаменты Лейминга. Мадам Лейминг ждала меня наверху. Старый дворецкий подал мне ужин и хлопотал вокруг стола. Чтобы не обижать его, я зачерпнула ложкой суп. Но когда мы с Леймингами остались одни, я засыпала их вопросами - избегая, однако, упоминания об убийстве.
Из их ответов стало ясно, что такая же атмосфера царила повсюду - и в Петрограде, и в провинции. Обстановка накалилась до предела. Стоит правительству сделать один неверный шаг, и разразится катастрофа. Народ совершенно запутался.
Некоторые, возможно, более уравновешенные, чем другие, надеялись, что всеобщее ликование по поводу смерти Распутина отрезвит императрицу. Но большинство злорадствовало, видя горя несчастной женщины.
По словам Лейминга, главная опасность заключалась в жажде мести, охватившей приспешников Распутина, которые внушали аналогичные чувства императрице. В большинстве своем это были авантюристы или люди с подмоченной репутацией, которым нечего терять и которые способны на все. Полиция предупредила Лейминга, чтобы он не спускал глаз с Дмитрия ни днем, ни ночью. Снаружи дворец охраняли жандармы в штатском; внутри у каждой двери стояли часовые. Несколько раз подозрительные люди пытались под разными предлогами проникнуть в дом. Министр внутренних дел Протопопов, которому Распутин помог сделать карьеру, послал агентов знаменитой Охранки следить за всем, что происходит в доме, но благодаря бдительности Лейминга им пришлось довольствоваться наблюдением с улицы.
К этому времени труп Распутина обнаружили и похоронили в Царском Селе. Велось расследование, и ходили слухи о суровом наказании вплоть до военного трибунала, на котором вроде бы настаивала императрица. Случай был беспрецедентный, и оставалось неизвестным, как его будут рассматривать. Поскольку Дмитрий был человеком царских кровей, его дело не мог рассматривать гражданский суд. Более того, вся Россия знала, что император относится к нему как к родному сына, и объясняла его поступок преданностью престолу. Он и князь Юсупов стали героями дня, особенно в глазах офицеров и государственных служащих. Суд над ними мог вызвать вспышку гнева и привести к непредсказуемым последствиям.
Императорская чета уединилась в Александровском дворце и никого не принимала. Члены семьи, которые хотели предостеречь их от слишком сурового наказания и настаивали на встрече, получали уклончивые ответы в сдержанной официальной обстановке.
Отец виделся с Дмитрием накануне, как только вернулся из штаба. Он был потрясен случившимся до глубины души. Разговор был тягостным для них обоих.
Я не знала, что говорить и делать. Все казалось кошмарным сном, безумием, огненным кругом, из которого нет выхода.
Ссылка
Лейминг сообщил Дмитрию о моем приезде. В это время у него был кто то из наших родственников. Он просил передать, что выйдет ко мне, как только они уйдут.
Наконец я услышала его шаги. Сердце мое остановилось. Он вошел. Наши глаза встретились. Натянутая улыбка, притворно–оживленный вид меня не обманули. Щеки его ввалились, под глазами пролегли черные круги; несмотря
на молодость, он выглядел стариком. Мое сердце наполнилось жалостью и любовью к нему.
Он сел за стол, с которого не убрали чашки, и задал мне несколько несущественных вопросов, но вскоре встал и принялся мерить шагами комнату. Я молчала. Было уже больше полуночи. Взглянув на часы, он предложил проводить меня в мои комнаты.
Мы пожелали Леймингам спокойной ночи, спустились по лестнице и пошли по бесконечным коридорам и комнатам, ведущим в мои апартаменты. В ту ночь огромный старый дворец казался зловещим. Наши шаги гулко отдавались в пустых комнатах с высокими потолками. Я не узнавала дом, знакомый с детства; сейчас в нем чувствовалось что то чужое, враждебное. По спине пробежал холодок, сердце забилось быстрее - мне стало страшно.
Наконец, мы пришли. В комнате меня ждала моя горничная Таня. При виде ее знакомого лица я немного успокоилась. Я разделась, приняла ванну и, надев халат, вернулась к Дмитрию.
Он молча стоял у камина и курил. Не произнеся ни слова, я села в кресло, поджав под себя ноги. Я не хотела начинать разговор. Хотела, чтобы он заговорил первым.
Я сидела и следила за каждым его движением. О! Я все бы отдала, чтобы помочь ему сейчас. Его глаза словно смотрели внутрь и видели страшную сцену, от которой он не мог отвернуться. Я чувствовала, что он потрясен до глубины души и отчаянно пытается бороться с ужасающим разочарованием.
Какую же огромную ответственность взвалил он на себя; каких сомнений и борьбы стоил ему каждый шаг! А теперь ход событий доказывал, что все было напрасно. Возбуждение спало; усилия оказались бесплодными. Я словно проникла в его сознание и его мысли. И поняла, что не смогу задать ему ни одного вопроса. Я больше ничего не хотела знать; я боялась того, что могу услышать; мне было страшно, что до конца своих дней я тоже не смогу отвести взгляд от страшной сцены, нарисованной моим воображением.
И мы молчали. Так, до сегодняшнего дня, хотя прошло уже четырнадцать лет, мы ни разу не касались событий той страшной ночи. Испуганные, раздавленные фантомом, который против нашей воли встал между нами, мы поспешили нарушить молчание. С трудом направив свои мысли в другую сторону, Дмитрий начал говорить о пустяках. Политика давала нам широкий простор для беседы. Наши мнения совпадали. Грозовые тучи сгущались на горизонте.
Дмитрий часто и подолгу бывал в штабе императора в Могилеве. Он провел там в общей сложности несколько месяцев, с каждым разом все больше убеждаясь в безнадежности ситуации. Император, говорил он, не понимал, какая перед ним разверзлась пропасть. Казалось, нет таких слов, которые могли бы ему объяснить, что страна и династия находятся в опасности. Слепота и упрямство императрицы вынудили уйти последних преданных людей; ее и ее супруга окружал обман. Казалось, они ничего не знают о всеобщем осуждении, громком и неприкрытом. Дума взбунтовалась; депутаты в своих речах открыто выражали недовольство порядком вещей при дворе. Даже в высшем обществе обсуждалась возможность государственного переворота с целью изгнать императрицу или потребовать, чтобы император отправил ее в Крым, откуда она не сможет влиять на ход событий.
Но, по словам Дмитрия, все это лишь пустая, бессильная болтовня. Никто не хотел брать на себя ответственность. Люди обмельчали; никто даже не думал об обязательствах России перед Антантой или о сохранении русского достоинства в глазах всего мира. Он мне этого не сказал, но по выражению его лица я поняла, как мне кажется, почему он принял участие в убийстве Распутина. Он хотел не только избавить Россию от чудовища, но и дать новый толчок событиям, покончить с беспомощной и истеричной болтовней, побудить к действию своим примером - и добиться всего этого одним решительным ударом.
Мало–помалу его напряжение спадало; он постепенно успокаивался, и я чувствовала, что хотя бы на время он забыл о преследовавшем его кошмаре. Мы проговорили несколько часов. Мы говорили о нас, о нашей жизни, о нашем будущем. Мы оба еще были молоды; война все изменила; и никто не мог знать, что ждет нас в будущем.
В седьмом часу утра Дмитрий, бросив очередной окурок в камин, встал и устало потянулся. Теперь я пошла его провожать и, пожелав спокойной ночи, вернулась к себе.
За окном было еще темно. Я легла в постель и только тогда почувствовала знакомую боль под лопаткой. На следующий день я проснулась со страшной головной болью и всеми признаками приступа плеврита. Тем не менее я встала и оделась. Завтрак подали в комнате Дмитрия, где он ждал меня вместе со своим соучастником Феликсом Юсуповым и одним из наших дядей - великим князем Николаем Михайловичем.
Завтрак прошел в сравнительно живой атмосфере. Когда подали кофе, к Дмитрию пришел один из наших кузенов, а я увела Юсупова в другую комнату для приватной беседы.
После первых же слов я поняла, что его отношение к их поступку разительно отличается от отношения Дмитрия. Он был опьянен своим участием и значимостью своей роли и видел для себя большое политическое будущее. Я не спрашивала его о подробностях, потому что знала - заговорщики дали друг другу слово чести никогда не рассказывать о том, что произошло той ночью.
Однако, несмотря на самодовольство и самоуверенность, в его словах чувствовалась тревога за свою судьбу и за судьбу Дмитрия.
Со вчерашнего дня ничего нового не произошло. Намерения двора, говорил он, по–прежнему неизвестны, но, добавил он, судя по всему, гнев императрицы направлен главным образом на Дмитрия; она считала Дмитрия неблагодарным по отношению к ней и к императору и обвиняла его ни много ни мало в государственной измене.