Не только актриса
Я уже говорил, что Раневская - соавтор почти каждой своей роли. А порой - единственный автор. Иногда, правда, ее соавторство минимально. С точки зрения вмешательства в авторский текст. Минимум, вероятно, в "Золушке" Е. Л. Шварца. Ф. Г. очень любила этого "современного сказочника", а роль Мачехи относила к числу тех, что принесли настоящую радость.
В одной из своих реплик возмущенная Мачеха говорит о "сказочном свинстве". Его Раневская успешно воплотила в своей роли. В ее Мачехе зрители узнавали, несмотря на пышные "средневековые" одежды, сегодняшнюю соседку-склочницу, сослуживицу, просто знакомую, установившую в семье режим своей диктатуры. Это бытовой план роли, достаточно злой и выразительный.
Но в Мачехе есть и социальный подтекст. Сила ее, безнаказанность, самоуверенность кроются в огромных связях, в столь обширной сети "нужных людей", что ей "сам король позавидует". Причем у Шварца король не завидует Мачехе, но боится ее (это король-то!) именно из-за этих связей.
- У нее такие связи - лучше ее не трогать, - говорит он.
Мачеха-Раневская прекрасно ориентируется в сказочном государстве, она отлично знает, какие пружины и в какой момент нужно нажать, чтобы достичь цели.
Пусть сказочно нелепа задача, которую она себе поставила, - ее и ее уродливых дочек должны внести в Книгу первых красавиц королевства, - но средства, которыми она пытается добиться своего, вполне реальны. Мачеха знает: нужны прежде всего факты ("Факты решают все!" - лозунг!), нужны подтверждения собственного очарования и неотразимости, а также аналогичных качеств ее дочерей. И начинается увлекательная охота за знаками внимания короля и принца: сколько раз король взглянул на них, сколько раз сказал им хотя бы одно слово, сколько раз улыбнулся "в их сторону". Учету "знаков внимания высочайших особ" Мачеха и ее дочки посвящают весь сказочный королевский бал.
Это одна из замечательных сцен фильма. В ней все смешно: и то, чем занимается милое семейство, и то, как оно это делает. Раневская здесь, повторим, минимальный соавтор Шварца-сценариста, но полная хозяйка роли. По сценарию дочки сообщают матери о знаках внимания, и та, зная силу документа, немедленно фиксирует в блокноте каждый факт. Ф. Г. ничего не добавила в текст. Она только повторила в несколько усеченном виде реплики дочерей. На экране сцена выглядела так:
Анна. Запиши, мамочка, принц взглянул в мою сторону три раза…
Мачеха. Взглянул - три раза.
Анна. Улыбнулся один раз…
Мачеха. Улыбнулся - один.
Анна. Вздохнул один, итого - пять.
Марианна. А мне король сказал: "Очень рад вас видеть" - один раз.
Мачеха. Видеть - один раз.
Марианна. "Ха-ха-ха" - один раз.
Мачеха. "Ха-ха-ха" - один раз.
Марианна. И "Проходите, проходите, здесь дует" - один раз.
Мачеха. Проходите - один раз.
Марианна. Итого три раза.
Свои реплики Раневская произносила меланхолически-деловито, как бы повторяя слова дочерей для себя. Притом она с легкой небрежностью вела запись в блокноте - точно так, как это делают современные официанты. Закончив запись, Мачеха, не моргнув глазом, подытожила ее тоже не менее "современно":
- Итак, пять и три - девять знаков внимания со стороны высочайших особ!
Реплика неизменно вызывала смех. Находка Раневской вскрывает немудреный подтекст роли. В пору, когда любая критика чуть "выше управдома" находилась под запретом, подобные намеки находили у зрителя радостное понимание.
Я поинтересовался, как Евгений Львович относился к таким "вольностям" актрисы?
- О, он был очень доволен, - сказала Ф. Г., - хотя, как никто другой, бережно, даже болезненно бережно относился к каждой фразе, каждому слову в сценарии. Очевидно потому, что работал над своими вещами необычайно тщательно. Меня Шварц любил и позволил несколько отсебятин - правда, согласованных с ним.
Там была еще такая сцена. Я готовлюсь к балу, примеряю разные перья-это я сама придумала: мне показалось очень характерным для Мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало, прикладывая к голове различные перья и любоваться собой. Но для действия мне не хватало текста. Евгений Львович посмотрел, что я насочиняла, хохотнул и поцеловал руку: "С Богом!".
Теперь эпизод стал таким.
Мачеха, всхлипывая, садится к зеркалу, а Золушка подает ей диковинные перья.
- Я работаю, как лошадь. Бегаю (перо), хлопочу (перо), требую (перо), добываю и добиваюсь (перо), очаровываю (тощее павлинье перо).
Кстати, хотя все это и вошло с разрешения Евгения Львовича в фильм, но, издавая сценарий, Шварц остался верен первоначальному варианту своего текста и вымарал все мои "добавки", все эти "добываю и добиваюсь" - еще одно свидетельство, как относился он к написанному.
Мачеха - одна из лучших комедийных ролей Раневской. Но вот загадочная метаморфоза: злая Мачеха - объект ненависти читателей "Золушки" в фильме вызывает восхищение и восторг. Даже юные зрители, которые часто острее взрослых воспринимают зло, встречают появление Мачехи на экране с радостным оживлением. И по окончании фильма говорят о ней не с возмущением, а с любовью.
Почувствовав необычность трактовки Раневской, Р. Юренев в книге "Советская кинокомедия" делает неожиданный вывод: "Актриса насыщает свою роль такой эксцентрикой, такой бьющей через край веселостью, что губительница Мачеха… перестает быть отрицательным образом". Вот уж нет! Шварц и Раневская действуют в полном согласии, как два дружных соавтора. Их Мачеха ни на секунду не перестает быть "отрицательной". Ее чванство, хамство, тирания обрисованы и сыграны выпукло, четко, без полутонов. Мачеха, даже покидая поле битвы, не желает признавать поражения. "А еще корону надел!" - успевает она бросить королю.
Мачеха Раневской глупа и мелочно коварна. Она, конечно, никогда не признается в этом, ибо считает себя талантливым стратегом и женщиной, умеющей жить. Как она хочет пробиться в высший круг - в королевское семейство! Для этого все средства хороши. "Капрал! Зовите короля! Туфелька как раз по ноге одной из моих дочек, - стремительно приказывает она, не собираясь примерять хрустальный башмачок. И тут же добавляет весьма многозначительно: - Я вам буду очень благодарна. Вы понимаете меня? Очень! (Тихо.) Озолочу!"
А как деловито-озабоченно осведомляется она, когда башмачок пришлось все же примерить и он оказался мал для ее дочерей: "Других размеров нету?"
И все это Раневская делает открыто, напоказ. Ее коварство - демонстративное, хитрость - обнаженная, глупость - откровенная. Раневская играет свою Мачеху так, что заставляет зрителя насквозь видеть ее.
Демонстративное коварство Мачехи - не страшно, оно - смешно. Раневская сама смеется над ним и приглашает к смеху зрителя.
Как-то я наткнулся на интересное предположение критика, сказавшего, что Раневская, играя одну из своих совершающих неблаговидные поступки героинь, скорее всего, полюбила ее. Причем полюбила не несмотря на ее поступки, а скорее благодаря им.
Думаю, что Раневская всегда любила своих героинь, - это принцип ее актерского и человеческого отношения к роли. Все ее творческие удачи связаны с таким отношением. Она стремилась сыграть своих героинь так, чтобы мы восхитились ими, даже если нам продемонстрируют превосходную степень качеств, обычно не вызывающих восхищения. Раневская убеждает, что можно заставить зрителей ненавидеть героя, восхищаясь им. Восхищение это от мастерства актрисы.
А. Я. Таиров писал в "Записках режиссера": "В моменты самых трагических катаклизмов на сцене в душе у потрясенного и всецело захваченного зрителя должна все же трепетать улыбка - улыбка, возникающая от того ощущения, которое он неизменно испытывает даже в самые трагические минуты, - от наслаждения творимым на его глазах, всегда радующим искусством".
"Золушка" - минимальный вариант вмешательства Ф. Г. в текст роли, прямого соавторства. Но кто установит ее многочисленные дописки текста в других фильмах?
- Как рождаются эти фразы, трудно сказать, - говорила Ф. Г. - Часто путем долгих поисков, когда мучаешься над текстом и не можешь понять, чего же не хватает. Иногда как бы само собой. Но без этого я не смогла бы играть. Вот в "Мечте", помните, я обнаруживаю пропажу денег, кидаюсь к прислуге, выхватываю у нее из-за пазухи пачку купюр и кричу:
- Смотрите, панове, у меня в доме воровка. Она обокрала меня, сломала комод и вытащила деньги. Это же мои деньги - они еще пахнут нафталином!
Последняя фраза про нафталин родилась на съемках - я нюхала деньги и громогласно объявляла результат. Без него вся сцена мне показалась малоубедительной: ведь запах нафталина здесь единственное доказательство, что к прислуге попали деньги именно из комода. И притом обнюхать собственные деньги, согласитесь, что для Розы Скороход - это точная, характерная деталь.
"С досадой!"
Мы договорились пойти днем погулять по Кремлю.
- Полвека не было такой возможности. Надо же взглянуть, во что превратили большевики памятник культуры. И истории тоже, - сказала Ф. Г.
Но наш "главный" - Константин Степанович Кузаков объявил прослушивание и обсуждение. Удрать после того, как я столкнулся с ним лицом к лицу в коридоре, было невозможно. Пришлось позвонить Ф. Г. и извиниться.
Потом она рассказала:
- Я ходила по Кремлю одна, дошла до царь-пушки, села и больше не вставала. Нет Чудова монастыря, нет знаменитых церквей и памятников. Но сидеть, размышляя о варварстве в горестном одиночестве, мне не дали. И все потому, что я оказалась брошенной на произвол судьбы. С вами ко мне почти не пристают, а тут я заделалась фотомоделью:
- Можно с вами сфотографироваться? А нам можно с вами…
- Конечно, с удовольствием, - лицемерила я, понимая, что прогулке конец.
Вот только солдатик один понравился. Он подошел, покраснев от смущения, как мак, и попросил:
- Моя мама с детства любит вас, и я тоже видел вашу "Золушку". Можно я пошлю маме фотку с вами? И автограф.
Конечно, на "фотку" я не могла не согласиться! Нас щелкнул какой-то фотокорр и - не поверите - оказался честным человеком! Первый раз в жизни я получила от него десяток добрых бабушек, соблазняющих воина советской армии. Вадим Козин получил за это срок, а мне пока сошло с рук.
Ф. Г. выбрала одну фотографию, "самую лучшую", как она сказала, и надписала ее: "Милому Глебу - с досадой!"
- Такая я уж злопамятная, как шварцевская Мачеха, - сказала она и вдруг спросила:
- А вы боитесь Кузакова?
- Когда в редакции заговорили, что он сын Сталина, и лоб его, овал лица, особенно надбровная часть, мне показались копией с знаменитых портретов, я испытал и любопытство, и непонятную робость. Но потом привык, как и все.
Короткое время я был ответсекретарем, с Константином Степановичем общался по нескольку раз на день, и, по-моему, мы сработались. Во всяком случае он понял мой скулеж по привычной работе и жалобы на бесконечный поток планов - тематических, перспективных, квартальных, недельных и отпустил меня снова в корреспонденты. Он хороший человек. И добрый, хоть проколов не забывает.
- Злопамятность у него от отца. А доброта от матери, простой русской бабы, пожалевшей и согревшей когда-то ссыльного в ледяном Туруханске. Все русские женщины жалостливы по натуре. И я тоже, хоть и из другого рода, - вздохнула Ф. Г. - Россия нас делает такими.
А с вашим нынешним шефом я сталкивалась на "Мосфильме". Он ведь сделал оглушительную карьеру: чуть ли не в двадцать лет стал работником аппарата ЦК - шагнул из рядовых на самый верх, минуя положенные ступени. И дошел бы Бог знает до каких высот, если бы не смерть отца. На "Мосфильм" его прислали главным редактором, держался он скромно. Но если звучало "Кузаков согласен", значит картине открыт зеленый сеет. Вот вам и странности нашей системы.
Закончила Ф. Г. неожиданно:
- А о Кремле я вам не скажу больше ни слова. Пока мы не совершим прогулку по его камням, увы, уже не священным…
В гостях у А. Г. Коонен
- Завтра у Алисы Георгиевны день открытых дверей. Предлагаю вам пойти со мною, - сказала Ф. Г.
- А что это будет? - поинтересовался я.
- Это будет ее день рождения, и каждый, кто помнит об этом, может прийти в любое время - двери для всех открыты.
- Но я…
- Незнакомые тоже приходят, теперь, правда, очень редко, а раньше… У порога Алисы Георгиевны - она живет с обратной стороны театра, вход с Бронной, и через свою квартиру она могла пройти на сцену - теперь этот переход замуровали, - так вот раньше у ее порога выстраивалась очередь. Люди приходили ее поздравить, и каждого она принимала. В гостиной стоял большой стол с винами, закусками, деликатесами, которые постоянно пополнялись. Алиса Георгиевна встречала гостей, подносила бокал с красным вином к губам и всем говорила несколько приятных слов. Всем, кто приходил. Я удивлялась: целый день на ногах, а приветливой улыбки хватало на каждого. Помню, однажды она с утра встречала поздравляюших в мантилье, с розой в гребне, в черном платье, подбитом красным шелком, с веером в руках. Так продолжалось весь день! А вечером она еще отплясывала сегедилью! Вот вам актерская школа!
Теперь вы понимаете, как я отношусь к Коонен. Вы придете как мой знакомый, и поэтому я хотела бы вам задать несколько вопросов.
- Так серьезно? - удивился я.
- Серьезно. - Ф. Г. не улыбалась. - Алисе Георгиевне завтра исполнится… Ну что там - много лет. И мне не хотелось бы, чтобы случайная фраза нанесла ей боль. Поэтому, не вставая в позу, ответьте мне, видели ли вы хоть один спектакль с Алисой Георгиевной?
- Да, "Мадам Бовари" и "Адриену Лекуврер".
- "Адриену" не упоминайте: ею закрывали Камерный, и Алиса Георгиевна расстроится. И больше ничего у них не смотрели?
- Смотрел еще "Грозу", но мне она не понравилась. Мне показалось, что истерика…
- Поймите, - перебила меня Ф. Г., - мы же не обсуждаем сейчас факты вашей биографии. Алиса Георгиевна достойна того, чтобы никто и ничем не омрачил ее дня рождения. "Грозу" отставим. Еще?
- Еще, но это совсем недавно - в прошлом году в Зале Чайковского слушал "Пер Гюнта". У нее были сцены и монолог Озе. Великолепно.
- Вот об этом скажите. Только об Аксенове ни слова! Там что-то разладилось. А лучше поговорите о кино, о ВГИКе, о своих студентах. Алиса Георгиевна вам наверняка расскажет о школе молодых актеров, которая работала при их театре. Это светлые воспоминания, - Ф. Г. наконец улыбнулась, - тем более что замечательная школа не дала ей ни одной конкурентки!
Когда я уходил, Ф. Г. вспомнила:
- И никаких подарков! Я принесу розу на длинной ноге, а вы пойдите в цветочную лавку на Пушкинской, возле Дома актера, скажите, что от меня, и закажите бутоньерку. Запомните? Бутоньерку! Опять смеетесь и все перепутаете!..
На следующий день в начале седьмого мы вышли из "лавки" возле Дома актера, где на втором этаже, о существовании которого знали только избранные, нам вручили: Ф. Г. - темно-вишневую розу на невероятно длинной ножке в изящной упаковке, мне - бутоньерку, с которой в зарубежных фильмах обычно красуются женихи, - очень красивую, всю из мелких, бело-красно-синих цветочков неизвестного мне происхождения. Мы пошли вниз по Тверскому бульвару, вызывая улыбки встречных. Отвечая кивками на приветствия, Ф. Г. спросила:
- Вы давно были в Пушкинском?
- В последний раз на "Деревьях умирают стоя", - ответил я.
- Боже, десять лет назад! И я почти столько же. Как я боялась возвращаться в театр, где начинала свою московскую карьеру! Меня убеждали: Камерного давно нет, он перестроен! Да, зрительный зал изувечили в мещанском ампире - с канелюрами, с ионическими завитушками, с ложами, обитыми плюшем. У Таирова был строгий модерн - от него и следа не осталось. Но сцена, сцена была та же. Я думала, не смогу на нее снова ступить. И только когда увидела современных партнеров, поняла: да от таировского театра ничего не осталось! Ах, какие у него были женщины и мужчины. Фигуры, грация, пластика! Я всегда ждала, что Александр Яковлевич не сегодня-завтра поставит балет. Обязательно. Ну, не "Лебединое", так "Дон Кихот" - точно!
Моя-Бабушка в "Деревьях", кстати, тоже испанка, и Касона написал ее так, что пуститься в пляс, рассыпая каблуками дробь фламенко, ей ничего не стоит. Меня очень смущало это. Но играла же я американок, никогда не видя их в глаза. И немок тоже. Но на встрече с испанкой настояла. Она была из тех, кого в конце тридцатых годов привезли к нам ребенком из Испании. Вы этого не можете знать - вас тогда на свете не было, а вся Москва восторгалась детьми в красных пилотках с кисточками - "испанками". Так вот, встреча с этой погрузневшей, но внутренне подтянутой женщиной очень помогла мне. Ничего я не копировала - никогда этим не занималась! Но все-таки что-то ухватила: тон, настрой, манеру речи. И платок - настоящий испанский - она помогла достать мне. Когда он лежал у меня на плечах - особым образом, чуть прикрывая край плеча! - я чувствовала себя испанкой. Меня очень хвалили за эту роль. Да, да, знаю - вы видели.
Но вы не видели другое. Вот когда я поняла, что я говно, а есть гении. Да, да, говорю о Верико. Верико Анджапаридзе. И могу кричать об этом на каждом перекрестке.
Мы с Ниночкой смотрели этот грузинский гастрольный спектакль. Даже не спектакль, а сцены из него. Это там, в ВТО, на шестом этаже. Никто в зале по-грузински ни слова, но все слушали Верико как загипнотизированные. Словами это не передать - я видела настоящую испанку и какую женщину! Ничто не могло заставить ее склонить свою гордо поднятую голову!
Я потом бросилась к Верико за кулисы, целовала ее, она не дала мне опуститься на колени, но тогда я поняла, как вы там выражаетесь полуматом: ху из ху - кто есть кто!..
Наконец мы с Ф. Г. дошли до дверей Коонен.
Алиса Георгиевна встретила нас у стола, не столь большого, каким он мне представлялся, но обильно уставленного. Ф. Г. сказала приятные слова, протянула розу и получила поцелуй. Ее тут же оттянули в сторону. Я подал Алисе Георгиевне свой необычный букет, она улыбнулась и протянула мне руку.
- Простите, - склонился я, - но я так и вижу вас с испанским веером.
- Это Фаина вам рассказала? - Алиса Георгиевна, держа в одной руке бутоньерку, уперлась кулачком в бок, сверкнула глазами и стала похожа на испанку. - Скажу вам по секрету - Фаина самая… Нет, выражаясь изящно: Фаина - моя поклонница с самым большим стажем. Мы познакомились, когда ей было двенадцать! Но Александр Яковлевич принял ее в наш театр, исходя не из этого.