ЛЮБОВНЫЙ МАСШТАБ
Александр Блок 1880-1921
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер,
за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!" - кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то сердце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906, Озерки
Прочел очень рано, как раз в то время, когда увлеченно рассматривал материнский - мать была врач - четырехтомный атлас анатомии. Особенно разворот, где слева изображались "половые органы девицы" - так и было написано под картинкой, а справа - "половые органы женщины". Слева значилось - 1:1, справа - 4:5. Так я навсегда осознал, что такое масштаб.
Незнакомка мне тоже понравилась, хотя была куда менее конкретной. Портрета нет: перед нами - словно фанерный щит курортного фотографа с прорезью для головы. Но как писал блаженный Августин: "Я еще не любил, но уже любил любовь и, любя любовь, искал, кого бы полюбить". У незнакомки синие глаза, тонкая талия и узкая рука. Неплохо, но немного. Немного, но достаточно. Не было и нет сомнения, что она - завораживающая красавица. Портрет дан через впечатления оцепеневшего от восторга наблюдателя.
Как остроумно замечено одним историком, "любовь - французское изобретение XII века".
Речь идет о начале идеализации женщины. В первую очередь об очеловечивании образа Мадонны: от неземного условного образа - к прелестному реалистическому, где материнство соединяется с женственностью. Французские, точнее провансальские, трубадуры много взяли у арабов, с их поэтическим тезисом: только рабы любви являются свободными. Уничижение во имя любви - высшая степень благородства. Объектом обожания для трубадура чаще всего служила замужняя женщина, и то, что шансы сводились к нулю - возвышало воздыхателя. Высокую поэзию порождала идея недостижимости, которая сочеталась с идеей вознаграждения за подвиги во имя любви, по принципу "она меня за муки полюбила". Эротическую любовь - spiritus motor, духовный двигатель мира, превращающий хаос в гармонию, - хорошо знали древние. Подробно об этом - у Лукреция. По-русски выразительнее всего у Мандельштама: "И море, и Гомер - все движется любовью". Даже море!
Время женщин по-настоящему наступило в XX веке. В предыдущем столетии его приход подготовили установки романтизма - личная судьба важнее общественной, эмоции выше разума, порыв плодотворнее познания. Но нужен был XX век, в котором войны, революции и диктатуры окончательно скомпрометировали рациональное мышление, что всегда было прерогативой мужчины. Соответственно возросло значение интуиции и инстинкта - качеств женщины.
Живший на грани эпох Блок, поэт из профессорской семьи, трубадур-позитивист, не только поклонялся Прекрасной Даме, но и проводил опыты по созданию прекрасных дам из подручного материала.
Довольно рано я догадался, что Незнакомка - блядь. Помню, такая трактовка вызывала возмущенный протест девушек, за которыми я ухаживал в свои пятнадцать - понятно, читая стихи и давая по ходу пояснения. Следить, как она проходит меж пьяными, было почти так же возбуждающе, как рассматривать анатомический атлас. Но у моих подруг эта текстология отклика не находила. Хотя в результате привлекала, как любой порок.
В то время я еще не читал блоковских записных книжек и писем, где много об этих Озерках и прочих местах отдыха. "18 июля. Пью в Озерках... День был мучительный и жаркий - напиваюсь... 27 июля. Напиваюсь под граммофон в пивной на Гороховой... 6 августа. Пью на углу Большого и 1-й линии... Пьянство 27 января - надеюсь - последнее. О нет: 28 января".
Как сказал наш ответственный квартиросъемщик полковник Пешехонов, когда я ночью сшиб с гвоздя в коридоре эмалированный таз: "Где пьянство, там и блядство". Это прозвучало нелогично в тот момент, но вообще, по сути, справедливо - по крайней мере, в отношении Блока.
"Остался в Озерках на цыганском концерте, почувствовав, что здесь - судьба", - сообщает он матери. Очередная судьба. "Моя система - превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных - опять торжествует". У Блока - словно пародия на Чернышевского: "Ее совсем простая душа и мужицкая становится арфой, на которой можно извлекать все звуки. Сегодня она разнежилась так, что взяла в номере на разбитом рояле несколько очень глубоких нот". Герои "Что делать?" усаживали проституток хоть за швейные машинки, поэт - за рояль. По признанию Блока, у него таких женщин было "100-200-300". Похоже, он не ощущал фальши, когда записывал отчет о сеансе перевоспитания: "Когда я говорил ей о страсти и смерти, она сначала громко хохотала, а потом глубоко задумалась..." Довлатов рассказывал, как в юности оказался с Бродским в компании двух продавщиц из гастронома. В предвкушении выпивали, Бродский читал стихи, девушки расслабленно хихикали: "Болтун ты, Ося".
Как гласит сексистская поговорка: "Не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпивки". Выпивки Блоку хватало, так что он мог говорить какой-то "глупой немке" Марте "о Гете и "Faust'е", на время творя для себя из озерковской шлюхи прекрасную распутную музу.
Вообще-то шлюхи, только высокого пошиба - богатый и привлекательный образ. Куртизанки - спецназ любви. Гетеры античного мира, меценатствующие фаворитки Ренессанса, хозяйки салонов XVII-XVIII веков, дамы полусвета bеllе ероquе - образованные, изящные, остроумные, собиравшие вокруг себя лучших мужчин своего времени.
С этими женщинами не обязательно стремились вступить в связь. Законом женско-мужских отношений тут была игра. Утрачиванию этой важнейшей категории жизни посвятил целую книгу Жан Бодрийяр. По-русски она называется "Соблазн", хотя оригинал двусмысленнее: "De la Seduction", что означает и "О соблазне", и "О соблазнении" - о процессе.
Горе Бодрийяра патетично: "Наслаждение приняло облик насущной потребности и фундаментального права... Наступает эра контрацепции и прописного оргазма". Как-то на рижском кожгалантерейном комбинате ко мне в курилке подсела Лариса из закройного цеха: "Хорошего абортмеханика не посоветуешь? Мы с Танькой думали, еще рано, а тут с календарем подсчитали - со Дня Советской армии уже семь недель!" Ареал сексологических знаний расширяется, но все-таки заметно, что Бодрийяр не проводил полевых исследований к востоку от Карпат.
Механистическая "эра контрацепции и прописного оргазма" наступит еще не завтра - не только из-за перепада в уровнях экономики и социального развития. Дело в основополагающих моделях поведения, неизменных с нашего обезьяньего прошлого. Это только кажется, как утверждает другой француз, Жиль Липовецкий, что "когда "все дозволено", победы над женщинами теряют для мужчины первостепенную важность". Ценности остаются нетронуто прежними. Власть и деньги - цель и одновременно средство для завоевания женщин. Показатель могущества, как и на протяжении тысячелетий, - появление на публике с юной красивой самкой.
Не так уж безнадежно инструментально наше мышление, и ценность символов не поколеблена, а значит, и таинственность, всегда окружающая символы, в цене. Еще Базаров горячился: "Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному взгляду?" Но загадочности не убывает, даже наоборот, коль скоро авторитет научного знания с базаровских времен так сильно подорван.
Не забыть и об азарте, побуждающем к любовной игре. Неизбывная тяга человека к рекордам заводит его и на неприступные горные пики, и в кромешную непроглядность микротехники. Наконец, есть просто спорт, в том числе и этот.
Мне показывали в Москве журналиста, который делает женщинам в среднем десять нескромных предложений в день и уже превзошел достижения Мопассана, тем более Блока - при том, что немолод, невзрачен и скуп. Он реализовал на практике закон больших чисел. Десять на тридцать - триста, из них примерно двести девяносто восемь отказов, причем сто грубых, двадцать-тридцать с оскорблением действием. Оставшиеся два согласия умножаем на двенадцать месяцев и еще на двадцать пять лет - результат впечатляет. Этот подвижник и даже, с учетом регулярно битой морды, мученик любви довел идею игры соблазнения до абсурда, но что есть бездны Достоевского, пейзаж на рисовом зерне или покорение Эвереста? Нам нужны недостижимые и даже неприемлемые ориентиры: не следовать им, но по ним соизмеряться.
Бодрийяр досадно рационален: "Женщина как эмблема оргазма, оргазм как эмблема сексуальности. Никакой неопределенности, никакой тайны. Торжество радикальной непристойности". Какой простой, убедительный и оптимистический ответ давно уже дал Ницше: "Одни и те же аффекты у мужчин и женщин различны в темпе; поэтому-то мужчина и женщина не перестают не понимать друг друга".
К счастью, не перестают. Не становятся и не станут ближе "берег очарованный и очарованная даль".
Разумеется, перемены в самом интересном назначении человека - отношениях с противоположным полом - происходят. Но, пожалуй, не принципиально качественные, а количественные. Важнейшее - расширение возраста любви и сексуальной привлекательности.
Вниз по возрастной шкале - не то чтобы молодых стало больше, чем прежде, но они сделались заметнее. Омолодилась значимая часть общества. Социальная революция 60-х, прошедшая во всем мире - в Советском Союзе тоже, - по сути отменила понятие стиля. Стало можно по-разному. Например, молодым вести себя по своему усмотрению - не слушаться старших. Рухнула возрастная иерархия.
В начале XX столетия молодые, стремившиеся чего-то достигнуть, рано обзаводились пиджачной тройкой, переживали из-за худобы (известны страдания Кафки), надевали при прекрасном зрении очки с простыми стеклами - чтобы выглядеть солиднее. Молодой не считался.
Начиная с 60-х, все в мире меняется. Иной стала звуковая гамма окружающего: ритм потеснил мелодию, резко усилилась громкость. Ускорился под влиянием телевидения темп кино, были заложены основы клипового визуального восприятия - быстрого, отрывочного, динамичного. Понятно, что такие звуки и такие образы проще и легче воспринимаются молодыми гибкими органами чувств. Молодые становятся и авторами подобных звуков и образов - движение встречное.
В закрытом, управляемом советском обществе процессы были затушеваны. Партизаны молодежной революции слушали и играли свою музыку по квартирам, для новой литературы был выделен единственный журнал - "Юность", стремительную киноэксцентрику выводил на экран едва ли не один Леонид Гайдай. Заметно и наглядно зато омолодился спорт, бывший серьезным государственным делом. Когда Михаил Таль победил Михаила Ботвинника, важнее всего было, что новый чемпион мира по шахматам в два с половиной раза моложе прежнего. Латынина и Астахова побеждали на мировом гимнастическом помосте вплоть до тридцати лет, новые - Петрик, Кучинская, Турищева, потом Корбут - к своим тридцати давно уже были за помостом. Зато чемпионками становились в пятнадцать - шестнадцать.
На бытовом уровне в свободном мире подростковый секс Ромео и Джульетты становился материалом не для трагедии, а для сериала по будням.
Движение шло по возрастной шкале и вверх. Медицина и мода удлинили женский век. Давно уже "бальзаковским возрастом" именуется сорокалетие и старше, но ведь "бальзаковской женщине" в оригинале -тридцать: ее свеча догорает, она уже в заботах о чужом сватовстве. Во второй половине XX столетия тридцатилетняя женщина решительно перешла в разряд девушек. Туда же движется сорокалетняя.
"Чего бог не дал, того в аптеке не купишь". Эту утешительную философию сменяет императив: "Некрасивых женщин нет, есть только ленивые". Изменение своего дарованного свыше облика, что возможно только в кризисе религиозности, вызывало на Западе бурные дискуссии. В России на эту тему споров нет и не было - и потому, что подключились к процессу поздно, и потому что атеисты.
В 60-е в "Огоньке" вяло обсуждали: достойная ли профессия - манекенщица. Теперь сам язык вступился за ремесло: прежняя "манекенщица" - нечто пассивное и почти неодушевленное, нынешняя "модель" - образец и эталон.
Видел я как-то на Бродвее Клаудиу Шиффер без косметики - если не знать, не обернешься. Нетрадиционная привлекательность - рост и худоба. Королевы красоты 30-50-х ниже теперешних на пять-восемь сантиметров и тяжелее на десять-двенадцать килограммов. А лицо можно нарисовать, тело вылепить. Как говорила с обидой одна знакомая, глядя в телевизор на Плисецкую: "Конечно, у нее не отекают ноги". Так и у тебя не должны.
Опыт недельного проживания на Канарах возле нудистского пляжа погрузил меня в тяжелую мизантропию. Как некрасив человек! Как важна, оказывается, одежда. Как узок круг рекордсменов и рекордсменок красоты. Как необходимы запреты и каноны - чем строже, тем лучше, потому что все равно кто-то захочет собраться дружной стайкой и затеять волейбол через сетку без трусов. Отчего те, с обложек, кувыркаются в каких-то других местах, обрекая меня на блуждания в дряблых зарослях целлюлита? С Канарских островов я приехал еще более убежденным сторонником индустрии красоты.
Не говоря о том, что мода и косметика, тем более пластическая хирургия - прикладная разновидность концептуального искусства. Включая дивные названия перформансов: "Лазерная коррекция лопоухости с пожизненной гарантией"! Я обнаружил в себе склонность к чистому искусству, иногда включая круглосуточный телеканал "Fashioп". При чем тут "что носить" - это же как показывать день и ночь галерею Уффици.
Бессмысленное "апельсинство" - так называл всякое эстетство Блок. Но увлекательное, уточним, и очень доходное: я ведь смотрю, и еще сотни миллионов приникают к тому или другому явлению того же рода, и понятно, почему. Как высказался Вагрич Бахчанян: "Меняю башню из слоновой кости на хер моржовый тех же размеров".
Блоковский Серебряный век некоторое время успешно скрещивал слона с моржом. Те, кто именуется творческой интеллигенцией, начали расшатывание института брака и семьи, которое продолжалось почти весь XX век.
Проповедь свободной любви теснее всего связывается с именем Александры Коллонтай. Но подтверждения приходят отовсюду. Надежда Мандельштам пишет откровенно: "Я не понимала разницы между мужем и случайным любовником и, сказать по правде, не понимаю и сейчас... Мне иногда приходит в голову, что мое поколение напрасно разрушало брак, но все же я предпочла бы остаться одной, чем жить в лживой атмосфере серой семьи".
Советская власть прибавила к эмансипации женщин физическое изъятие мужей и отцов, а с ним и моральное - требование отказа: либо формального, за подписью, либо фактического, когда об арестованном не упоминалось. Отец же всегда был в запасе, один на всех - отец народов.
Решающий и все еще существующий фактор - прописка. Браки, заключенные только затем, чтобы перебраться в райцентр из деревни, в областной город из района, в столицу из провинции. Союзы, державшиеся лишь на этой основе. Прописка и жилье - побудительные мотивы и категории бытия. Когда российская образованная прослойка возмущалась телепередачей "За стеклом", стоило подивиться краткости памяти о коммуналках, где все и всё были под стеклом и на виду даже не зловещего Большого брата, а просто соседей, что хуже, потому что неусыпно, добровольно и с энтузиазмом.
Весь этот опыт сводит на нет - по крайней мере пока - общемировые лозунги женских свобод. В России стирание граней между М и Ж объявлено давно. То, что для Запада было целью, здесь - скорее отправной точкой. Освобождение - девиз, в который российские и западные женщины вкладывают разное: скажем, уйти с работы - выйти на работу. "Нам не так странно видеть женщину во главе государства, как женщину-каменщика или водопроводчика; женщина - руководитель предприятия удивляет меньше, чем женщина-маляр", - пишет Жиль Липовецкий. "Нам" - это "им". Для начала хорошо бы убрать женщин с дорожных и строительных работ. Чтобы наконец реализовалась столетняя острота О.Генри: "Единственное, в чем женщина превосходит мужчину, - это исполнение женских ролей в водевилях".
Социальное отставание проявлялось многообразно. Советское общество было целомудренным до изумления, иначе не осознать, например, как могли зрители не насторожиться при виде пылких объяснений в любви, которыми обмениваются Марк Бернес и Борис Андреев в популярнейшей кинокартине военных лет "Два бойца". Но мужская, да еще фронтовая, дружба ставилась выше женско-мужской любви и пользовалась тем же лексиконом. Так что ничего "такого" ни актерам, ни зрителям в голову не приходило. И вообще, про гомосексуализм если и слыхали, то в него не верили. То-то вся страна распевала чудный романс "Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг...", не подозревая, что исполняет гимн однополой любви (ее автор, Вадим Козин, дважды отсидел по статье за мужеложство).
К изображению любви на страницах и на экране подходили строго. Уже шла послесталинcкая оттепель, когда ее зачинщик и главный либерал страны Хрущев назвал шлюхой героиню фильма "Летят журавли", которая пала, не дождавшись с фронта жениха или хотя бы похоронки. Не помогло, что потеря невинности происходила под бомбежку и Бетховена. Тем не менее в первый же год "Журавли" не только собрали по стране тридцать миллионов зрителей, но и получили всесоюзную премию, что, с учетом реакции высшей власти, удивительнее победы на Каннском фестивале.