СОВЕТСКАЯ СКАЗКА
Первая новелла, как и положено по жанру, посвящена Новелле. Новелле Матвеевой. Время действия - короткий период, когда я работал в "Комсомольской правде", конец 59-го - начало 60-го года.
…Вдруг вызывают весь отдел литературы и искусства к главному редактору и говорят: "Для вас есть срочное задание. Лен Карпинский требует, чтобы нашли замечательную, как он считает, поэтессу. Случайно в ЦК комсомола попали ее стихи. Секретарь ЦК не поленился, прочел. Дело за вами. Действуйте". И уже не таким директивным тоном: мол, загвоздка в том, что имя поэтессы известно, а фамилия на рукописи смазана: Матвеевская, Матвеева или еще какой-то вариант от Матвея. И адреса нет. Карпинскому сказали, что она живет где-то в районе Монина. Но точной уверенности нет. Может, в другом районе Подмосковья. Итак, кто едет на поиски?
Ну, естественно, вызываюсь я, как самый авантюрный товарищ, и зав. отделом Толя Елкин. Всё. Остальные очень загружены работой. Правда, в коридоре, узнав, куда, вернее, в какое никуда мы едем, к нам присоединился зав. отделом науки, уже тогда легендарный человек в "Комсомолке", Миша… Внешне я его хорошо помню - большой, толстый, легкий на подъем. А фамилию забыл. Мог бы спросить у моего старого приятеля Ярослава Голованова, который работал у Миши литсотрудником, но его тоже давно нет в живых… Помню, однако, что без Мишиной хватки и предприимчивости мы бы с этим делом не справились.
Короче, дали нам машину, и мы поехали в районный центр Монино. Миша командует шоферу: "В райком партии". Оказывается, он еще из редакции позвонил первому секретарю райкома. Пока мы сидели у первого секретаря и беседовали о высоких материях (с первым секретарем только про это и можно), ему на стол кладут бумажку. Он ее прочел и говорит: "Если бы не редкое имя Новелла, то и милиция ничего бы не смогла. Они ничего не гарантируют, но попробуйте походить по улицам вот этих трех поселков".
Мы поехали в ближний, ходим по улицам, спрашиваем. Без результата. Поехали в следующий, он недалеко (все-таки наводка была неплохая). Мальчишки на снегу у школы играют в футбол. Мы остановили их игру и спрашиваем: "Случайно не знаете вот такой девушки, ее зовут Новелла Матвеевская или Матвеева?" Они хором закричали: "А, цыганка, цыганка, вон там она!"
Мы зашли в здание барачного типа, постучали в дверь, которую мальчишки нам указали. Тишина. Потом тонкий женский голос: "Входите, дверь не заперта". Мы зашли и застыли. От удивления и потому что негде было повернуться. Это была не квартира и даже не комната, а какое-то складское помещение размером с московскую малогабаритную кухню. На склад похоже, потому что забито какими-то тюфяками. При слабом дневном свете из крошечного окошка мы не сразу различили контуры женщины, которая лежала в пальто на матраце, поверх этих тюфяков. В комнате было холодно, как на улице. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел на полу ведро воды (вода подернута пленкой льда), деревянный столик, а на нем чайник и электроплитку. С потолка свисала лампочка без абажура. Но она не горела. Хозяева явно экономили электричество.
Мы спросили: "Вы Новелла Матвеева?" - "Да", - ответила тонким голосом женщина неопределенных лет. "Вы писали стихи?" - "Да, я пишу стихи". Мы говорим: "Мы из "Комсомольской правды", собирайтесь, поехали к нам в редакцию". Мы сразу поняли, что ее надо перво-наперво увозить из этой ледяной берлоги. Женщина неопределенных лет, в пальто, закутанная в платки, поднялась, щелкнула выключателем. И при свете оказалась совсем молодой девушкой, правда, лицо бледное, опухшее. Она сказала: "Только я записку маме напишу. А вы меня обратно привезете?" - "Конечно, привезем. Но возьмите с собой ваши стихи". Она вытащила из-под тюфяков толстую тетрадку: "Мои стихи всегда при мне". Новелла, видимо, никогда не ездила в машине, ее укачивало. Несколько раз мы останавливались, выводили Новеллу на снег. Ее выворачивало… Тем не менее до "Комсомольской правды" мы ее довезли.
В газете на пятом или шестом этаже была специальная квартира для собкоров или важных иногородних гостей. Туда Новеллу и поселили. Наши девки (так мы любя называли наших журналисток, секретарш, машинисток - все-таки в "Комсомолке" работали в основном молодые женщины) тут же взяли над Новеллой шефство - кормили ее, обхаживали, привели врача. А когда обнаружили, пардон, что на Новелле нет нижнего белья и она даже не знает, что это такое, - ахнули, собрали деньги, побежали в галантерею и купили ей несколько смен самого необходимого. Мы тем временем заставили машбюро срочно распечатать всю ее тетрадь и уже потом, обложившись машинописными листками, резали их и клеили. Стихов у Новеллы было много, но почти в каждом соседствовали замечательные строчки и откровенная графомания. Графоманию мы с Елкиным жестоко вырезали, монтировали хорошие куски и стихи подбирали так, чтоб всего было в меру - лирики, природы, исторических экскурсов, - словом, делали все, чтоб подборка хоть как-то соответствовала профилю "Комсомольской правды". Елкин лучше меня понимал, что указание Карпинского - большой козырь, но ведь всегда найдутся охотники угробить стихи Матвеевой за безыдейность и ущербность. Елкин сочинил Новелле соответствующую биографию. Нельзя было писать, что Новелла - домработница в семье военного, что у нее нет даже четырехлетнего образования (нонсенс при обязательной восьмилетней школе!). У Елкина Матвеева работала в колхозе пастушкой, школу оставила по болезни, но читала много книг, а уроки на дому ей давала мама, сама школьная учительница (что абсолютно соответствовало истине).
Краткое отступление, совсем не лирическое. Через полгода Толя Елкин разнес меня в пух и прах за "Песни золотого прииска". И на других хороших писателей он насочинял пакостные рецензии. Репутация Елкина в литературном мире была ужасающей. Тем не менее у нас с ним сохранились ровные отношения. И определялись они не количеством вместе выпитого. Просто я знал, что Елкин - добрый бесхребетный человек и, если его выгонят из газеты, он сопьется и пропадет. Поэтому он держался за службу зубами. Ему приказывали ругать - он ругал. Ему приказывали хвалить - он хвалил, причем с удовольствием. Вот для Новеллы Матвеевой он сделал благо, постарался от всей души. Много подобных елкиных работало тогда в журналистике и в литературе. Время было такое.
Вернемся в декабрь 1959 года. В какой-то день появилась "Комсомольская правда", где одна страница была посвящена Новелле Матвеевой. Целая полоса стихов с краткой редакционной врезкой! Редчайшее событие в газетной практике.
Что это означало? Во-первых, Новелле заплатили по максимуму. Для нее и мамы - огромные деньги. (Во второй раз, когда я приехал за Новеллой, она мне показала бумагу, где было аккуратно перечислено, как и на что они потратили деньги. Лишь на самое необходимое. Без всяких глупостей. Я сказал: "Новелла, уберите бумагу. Я не фининспектор, чтоб вас проверять. Это ваши деньги".)
Во-вторых, нужный общественный резонанс. Девушка-пастушка, то есть из народных низов, пишет стихи. И какие! Агитпроп поддержал инициативу газеты и дал команду: повторить! Я привез Новеллу в редакцию, и уже редактированием ее стихов занимались в кабинете главного. Без меня.
После второй публикации судьба Новеллы была решена. Ее зачислили в Литинститут без всяких экзаменов, закрыв глаза на отсутствие аттестата зрелости (для тех, кто не знает: документа, подтверждающего завершение образования в школе-десятилетке). И конечно, ей предоставили комнату в общежитии института.
Остальное известно. Песни Новеллы Матвеевой завоевали популярность. А мне чисто по-человечески интересно: помнит ли Новелла тот сумрачный зимний день, когда в ее промозглую конуру ввалились трое незнакомых мужиков и сказали: "Мы из "Комсомольской правды". Едем".
Настоящая советская сказка. Красивее не бывает.
СКАНДАЛ В ГОСТИНИЦЕ "СОВЕТСКАЯ"
Вторая новелла - про Марину Влади. Сразу предупреждаю, это было до ее романа с Высоцким, а у меня никакого романа с ней не было. Мне просто очень льстило, что Марина Влади со мной дружит, ну а ей, видимо, требовалось, чтобы около нее были какие-то люди, которые смотрят с обожанием, как-то ей помогают, развлекают ее и так далее. В то время проходили ее первые съемки в Советском Союзе, и она мне передала, что режиссер Сергей Юткевич ей сказал: "Марина, здесь у ваших ног и лучшая проза, и лучшая поэзия, что вы еще хотите?" Марина, надо сказать, была безумно популярна. Я не знаю, как во Франции (когда я приехал во Францию, она уже, конечно, была совсем не та, какой была в юности, - как и все мы совсем не те), но в Советском Союзе после "Колдуньи" это было что-то феноменальное. В Колдунью в ее исполнении влюбились все, под нее одевались, под нее носили прическу… И когда мы с Мариной где-то появлялись, я же видел, какой ажиотаж вокруг начинался. Мне рассказывали: когда я впервые привел ее в ЦДЛ, по ЦДЛу пронеслось: "Посмотрите, в Пестром зале сидит Гладилин в своем старом свитере, а рядом с ним Марина Влади!" А я специально вместо модных костюмов надевал черные застиранные свитера. Потом, кстати, именно черные свитера вошли в моду.
…Хочется выругаться. Ну при чем тут черные свитера? Ведь речь идет не обо мне, а о Марине. Ладно, продолжаю.
С Мариной мы ходили не только по ресторанам. Я привел ее в гости к Грише Горину (тогда совсем не знаменитому), ибо Гриша обещал накормить настоящим грузинским ужином, к моим друзьям-физикам, и Марине всюду нравилось. Однажды летом я повез Марину к ее детям, которые были в подмосковном пионерлагере, а на обратном пути мы заехали в Переделкино, на дачу к Катаеву, причем без приглашения. Но Валентин Петрович, увидев Марину, засуетился, развел костер, сразу набежал народ, появился сам Евгений Александрович… В тот день я возил Марину на допотопном родительском "Москвиче" (еще в "Московском комсомольце" на первые серьезные деньги я купил машину своим родителям), и вот в самый разгар веселья я заявил, что уже ночь, а я должен вернуть машину маме. Извините, ребята, я Марину увожу. Евтушенко завопил: "Никогда не оставлю Марину Влади наедине с Гладилиным. Еду с вами!" Завалились мы втроем к моей маме, которая, как вы понимаете, гостей не ждала. Спиртного в ее доме отродясь не водилось, и она напоила нас чаем. Марина была в восторге и потом часто мне повторяла: "Какая у тебя замечательная мама".
Аксенов был тоже "шармирован" Мариной, она с ним тоже куда-то ходила, но не так часто, как со мной. Во всяком случае, когда она прилетала в Москву, она мне звонила первому и говорила: "Толя, я прилетела, давай что-нибудь придумаем". И я, как правило, бросал все и что-нибудь придумывал.
Очередное отступление. Однако любопытная "мысля" пришла именно сейчас, когда пишу эти строки. Тогда у меня сильно осложнилась семейная жизнь. Я уже начал жить, что называется, на два дома. И у Марины были телефоны обоих домов. И она, меня разыскивая, звонила то туда, то сюда. А по телефонам отвечали разные женские голоса. Любая московская дама, обладай она такой информацией, как Марина, задала бы мне хотя бы пару вопросов. Но Марина вопросов не задавала, и я ей ничего не рассказывал.
Вопрос по существу она задала нам с Васей, когда мы сидели где-то втроем. Хорошо сидели. В хорошем месте. И смотрели на Марину влюбленными глазами. И Марина сказала: "Толя и Вася, если бы вы знали, как мне хорошо с вами. Только я одно не могу понять. Почему вы оба такие антисоветчики? Вы живете в таком прекрасном мире социализма и все время его критикуете! Что вам не нравится в Советском Союзе?"
И завелась. Мол, вы не представляете себе, какая жуткая жизнь в мире капитализма. И приводила массу подробностей. Я запомнил лишь одну: во Франции можно заработать деньги, если их тебе вручают в конверте под столом, а так все обязательно съедят налоги.
Ну, нам хватило ума не спорить о политике с красивой женщиной. Мы подождали, пока Марина успокоится, и перевели разговор на другие темы. Вечер закончился очень мило.
* * *
Ее съемки были на "Мосфильме", и я тоже тогда работал на "Мосфильме", точнее, не на "Мосфильме", а в организации, которая помещалась в здании "Мосфильма", - я был старшим редактором сатирического журнала "Фитиль". Поэтому довольно часто мы вместе ехали с "Мосфильма" в ее гостиницу - а она жила в гостинице "Советская". Как-то раз мы договорились, что я после работы к ней подъеду, а она приедет раньше, когда съемки кончатся. Я к ней поднимаюсь в номер, и она говорит: "Толь, ты знаешь, давай сегодня никуда не пойдем. Я понимаю, что ты меня все время водишь по каким-то интересным местам, но сегодня я устала. Давай спустимся в ресторан и тихо поужинаем". Я говорю: "Давай". - "Я даже переодеваться не буду, вот как приехала с "Мосфильма" в брючном костюме, так и пойдем". Я говорю: "Давай". Мы спускаемся (думаю, весь персонал гостиницы знал, что у них живет Марина Влади), идем в ресторан, нам преграждает путь швейцар и сурово говорит: "В брюках нельзя". Марина шалеет. Я говорю: "Немедленно метрдотеля". - "Метрдотель вам не поможет, в брюках нельзя". Я повторяю: "Немедленно метрдотеля". Ну, я знаю, как с ними разговаривать. Зовут метрдотеля. Выходит метрдотель, мрачно смотрит на Марину и рубит: "В брюках нельзя". Я говорю: "А вы знаете кто…" - "Да, прекрасно знаю Марину Влади. В брюках нельзя. В брюках в ресторан нельзя". Я тогда вынимаю свое удостоверение старшего редактора сатирического кино-журнала "Фитиль", которым бессменно руководил товарищ Михалков. А Михалков был очень хитрый товарищ, он сделал такие удостоверения своим работникам, в которых было написано, что обладатель сего удостоверения имеет право на то и на это, входить куда угодно, заниматься расследованием - в общем, все права, кроме одного - права расстрела на месте. Я показываю ему вот это свое удостоверение. Он читает его, меняет тон, отводит меня в сторону и говорит: "Ну, я понимаю, что Марина, вы что, думаете, мы ее не знаем? Но поймите, сегодня вышло постановление Моссовета - в брюках запрещено в ресторан. Через месяц, как у нас бывает, все забудут про это постановление, но сегодня первый день, вы понимаете? Да меня тут же с работы снимут! Ну уговорите Марину подняться, переодеться. Мы с удовольствием ее обслужим".
Мы поднялись на лифте в ее номер, и я повторил Марине слова метрдотеля. С Мариной была истерика, просто дикая истерика. Правда, она не каталась по полу, но орала: "Как ты можешь жить в этом фашистском государстве? Фашистские законы! Фашистские запреты!" Поливала советскую власть со страшной силой. Что не помешало ей оставаться в Обществе франко-советской дружбы. Впрочем, думаю, что и тут все не так просто. Убежден, что жизнь с Высоцким ей на многое раскрыла глаза. И Марина справедливо полагала: сам факт, что Высоцкий женат не на какой-то иностранке, пусть и знаменитой, а на сопредседателе Общества франко-советской дружбы, помогает ему получать в Москве заграничный паспорт. И мне кажется, что у Марины на всю жизнь сохранилась дружеская приязнь к "этим сумасшедшим русским" (так назывался французский документальный фильм о русских актерах, художниках и поэтах).
…Из Вашингтона в панике звонит Аксенов: "У Андрея Тарковского рак. Он в крайне тяжелом состоянии. Свяжись с Мариной Влади, пусть она скажет своему профессору Шварценбергу, чтоб тот положил Тарковского к себе в клинику". Позвонил Жора Владимов из Германии: "У тебя же с Мариной были особые отношения (вот она, людская молва!) - уговори ее помочь Тарковскому". Звонили из Швеции, Израиля и Нью-Йорка: "Вся надежда на лучшего онколога мира, профессора Шварценберга. Найди Марину!"
Несколько дней подряд телефон Марины тупо отзывался длинными гудками. Наконец поздно вечером ответил незнакомый низкий мужской голос: "Марина в отъезде. Если что-то срочное, могу ей передать". Я представился, сказал, что да, срочно, сказал, что говорю от имени всей русской эмиграции, изложил просьбу. На том конце провода терпеливо выслушали мою не очень складную французскую тираду, и низкий мужской голос произнес: "Я профессор Леон Шварценберг. Месье Тарковский находится у меня в госпитале. Делаем все возможное".