Новый папа был ненамного старше Микеланджело. В отличие от своих предшественников Павла III и Юлия III он не возобновил для Микеланджело motuproprio из-за неприятия им "Страшного суда". Этого папу-фанатика, который основал воинственный монашеский орден театинцев - "верных последователей Божественного Провидения", - римляне люто ненавидели, и когда он скончался, под улюлюканье толпы сбросили его статую с пьедестала на Капитолии, чему не смогли воспрепятствовать перепуганные стражи порядка, а ребятня ещё долго играла оторванной головой статуи, гоняя её как мяч.
Павел IV не вмешивался в строительство собора Святого Петра и поддерживал главного архитектора и руководителя работ, сознавая, что вряд ли кому-либо, кроме Микеланджело, под силу справиться с такой гигантской работой. Что же касается алтарной фрески в Сикстине, то он спал и видел, когда же она будет, наконец, замазана. Опасаясь за её судьбу, Микеланджело уговорил одного из учеников, Даниэле да Вольтерра, прикрыть наготу некоторых персонажей на фреске. Не смея отказать учителю, тот взялся за дело и за столь неблагодарный труд получил от римлян обидное прозвище braghettone - "исподнишник".
Работа над возведением собора Святого Петра продолжалась. Микеланджело перечеркнул всё то, что успел сделать Сангалло Младший, и вернулся к идее Браманте, то есть храму в форме греческого креста с центральнокупольным перекрытием. Впервые такую форму применил Брунеллески при возведении Старой ризницы в церкви Сан Лоренцо во Флоренции. Центрическому плану отдавал предпочтение теоретик искусства и архитектор Альберти, который считал, что сама природа тяготеет к круглой форме, поскольку космос по тогдашним понятиям представлял собой сферу. Известно, что папа Лев X, назначив Рафаэля главным архитектором, решительно высказался за форму латинского креста, что явствует из рисунка нового назначенца, о котором Микеланджело высказался весьма нелестно.
Однажды ему пришлось крупно поспорить с Павлом IV, когда тот решил подарить пришедший в запустение и оставленный доминиканцами монастырь Сан Сильвестро монашескому ордену театинцев, а ради этого вырубить разросшийся парк и построить новую уродливую лестницу, ведущую наверх. Место это было столь дорогим Микеланджело, что он не сдержался и выразил свое резкое несогласие с решением папы.
- Неужели ты не знаешь, - возмутился Павел IV, - что это был рассадник крамолы и безверия? Его надо выкорчевать с корнем.
Тогда же в споре с ним папа грубо и нелестно высказался о маркизе Колонна, назвав её "заблудшей овцой".
Зато полное понимание Микеланджело находил в работе над проектом базилики Санта Мария дельи Анджели, на осуществление которого папой были отпущены из казны значительные средства.
* * *
Последние годы жизни Микеланджело прошли в постоянной борьбе. Хотя его слава достигла апогея и отовсюду приходили восторженные отзывы и лестные предложения, он равнодушно внимал этому, занятый мыслями о соборе Святого Петра. В последние годы его навешали лишь Джанноти, Кавальери, Вазари (глаза и уши ненавистного Козимо Медичи), Челлини, Даниэле да Вольтерра и Тиберио Кальканьи, чьё внимание к себе он высоко ценил. Все они были намного моложе его, их энергия невольно передавалась и ему, а их внимание согревало старику сердце.
Вся Европа выражала ему дань признания и уважения. Чеканились медали с его изображением, копии с произведений мастера шли нарасхват, а он проявлял полное равнодушие и в разговоре с друзьями не скрывал своего желания, чтобы иссяк поток обрушившихся на него похвал, от которого можно свихнуться.
О характерных для позднего Микеланджело настроениях говорит его ответ на полученные от члена Флорентийской академии поэта Никколо Мартелли сонет и восторженные слова о фреске "Страшный суд": "Ваши слова и сонет, обращённые ко мне, замечательны, и никто не смог бы оказаться настолько привередливым, чтобы найти, к чему в них можно придраться. По правде говоря, мне воздают такую хвалу, будто я заключаю в себе рай; было бы вполне уместно несколько сократить число похвал. Вы вообразили, что я и впрямь тот, каким хотел бы меня видеть Бог. А я бедный малозначащий человек, который изо всех сил трудится в искусстве, данном мне Господом, чтобы продлить, насколько возможно, свою жизнь".
Чего в этом ответе больше - истинного смирения или присущей ему испокон веку гордыни?
Однажды Вазари, посетив его поздно вечером, увидел, как Микеланджело работает над скульптурой "Пьета" в шлеме из картона с прикреплённой к нему горящей свечой. Когда от резкого движения руки свеча упала и свет погас, он сказал:
- Смерть постоянно дёргает меня за полу. Однажды я упаду, как эта свеча, и наступит мрак.
Но он не сдавался и до последнего момента не расставался ни с резцом, ни с пером. Мир для него всё более сужался. Один за другим ушли из жизни оба его младших брата, которых он никогда не любил, в душе презирал, но, верный семейному долгу, всячески поддерживал. Узнав о смерти умершего первым Джовансимоне из короткого письма племянника Лионардо, он пишет ему: "Ты говоришь с большим легкомыслием о кончине твоего дяди и не приводишь никаких подробностей. Хочу напомнить тебе, что он был мой брат".
Для него было важно, чтобы были соблюдены семейные традиции их старинного флорентийского рода, у которого был свой семейный склеп в Санта Кроче. Как явствует из церковного регистра, склеп Буонарроти насчитывает около шестидесяти имён, включая мать, которую Микеланджело почти не помнил, и отца, которого успел проводить в последний путь перед тем, как покинул Флоренцию.
Он замкнулся в одиночестве из-за всесилия своего властного гения и ставшего с годами несносным характера, который редко кому удавалось выдержать. Круг его общения с людьми всё более сужался, и он всё чаще брался за перо:
Сознание неведомой вины
Приводит душу в сильное смятенье,
Лишая всякой веры во спасенье
И омрачая напоследок дни (291).
Сменявшие друг друга папы римские понимали мировое значение великого мастера и проявляли беспокойство о его здоровье и безопасности. Ещё Павел III распорядился держать дом мастера на окраине близ колонны Траяна под постоянным надзором и охранять от грабителей - а поживиться там было чем. О сохранности дядиных ценностей беспокоился и племянник, который стал частенько наведываться в Рим под разными благовидными предлогами. То с известием о новом пополнении в его семействе, то с подарками в преддверии наступающих холодов, которые подготовила его заботливая жена для тестя: тёплая куртка, дюжина рубах из тосканского льна и вязаные шерстяные носки. Уж она-то женским чутьём знала, чем можно порадовать старика, страдавшего от озноба даже летом.
Но Лионардо главным образом интересовался состоянием здоровья престарелого дяди и подолгу беседовал с новым врачом Федериго Донати, сменившим покойного добряка Ронтини, который старался его заверить, что пока нет оснований беспокоиться за мастера, который, несмотря на возраст, продолжает плодотворно трудиться и даже позволяет себе ежедневные прогулки верхом.
Появление суетливого племянника, путающегося под ногами и всюду сующего нос, его крайне раздражало, нарушая неспешный образ жизни, когда поутру он привык в тиши обдумать то, чем предстояло заняться днём. А дел в разных концах города было столько, что надобно было с толком распределять тающие с каждым днём силы. По вечерам он трудится над мраморной глыбой, высекая "Оплакивание Христа", или "Пьета" - на сей раз для собственного надгробия. Новая четырёхфигурная композиция показывает, насколько по прошествии лет изменился его взгляд на мир. В отличие от первой прославленной "Пьета" здесь Микеланджело задумал воплотить в мраморе идею о запредельности, которая давно манила его и служила утешением…
Работа продвигалась медленно, так как глыба оказалась неподатливой и с изъяном. Считается, что мрамор был им найден неподалёку среди руин храма Солнца императора Веспасиана. Композиция построена по принципу пирамиды, вершиной которой служит фигура старого фарисея Никодима, тайно посетившего Христа перед арестом, а затем помогавшего снимать его тело с креста. Принято полагать, о чём говорят биографы, что лицо старца Никодима - это автопортрет Микеланджело, каким он выглядел в последние годы.
Мария Магдалина и Богоматерь с трудом удерживают безжизненное тело Христа. Его изогнутый силуэт придаёт сильный эмоциональный настрой всей скульптурной группе. Оставленные незаконченными некоторые части скульптуры, особенно с тыльной стороны, говорят о их намеренной незавершённости - non finito, являющейся если не основным, то основополагающим творческим методом Микеланджело.
Хотя работал он рьяно, подавляя сопротивление упрямой глыбы, из которой под ударами молотка летели искры в стороны, настроение у него было подавленное. Давали знать накопленная усталость и то и дело немеющие руки. Порой, отбросив резец, он оказывался во власти смятения, о чём свидетельствует трёхстишие, написанное на полях одного подготовительного рисунка к "Пьета":
В унынье рабском, без единой мысли,
Душа вся липким страхом обросла,
И мне ль божественность ваять в смятенье! (282)
В рукописи Джаннотти рассказывается об одном из ночных бдений Микеланджело, когда в минуту нервного срыва он попытался разбить незаконченное изваяние, о чём говорит отсутствующая у фигуры Христа левая нога.
Как-то поздним осенним вечером в дом художника заглянул дежуривший соглядатай, подивившись, что свет в окнах ещё горит. У камина в кресле сидел старый мастер с устало свесившейся рукой. Перед ним почти законченная "Пьета" в окружении зажжённых свечей в канделябрах.
- Поспал бы. Наказание Господне! - пробурчал охранник, стараясь определить, дышит ли мастер. - Который день как сон его неймёт. Врача позвать бы. Не был он сегодня. Пошлю напарника - его черёд.
Удостоверившись, что мастер дышит, он ушёл, тихо прикрыв за собой дверь в мастерскую. В полудрёме Микеланджело слышал чьи-то голоса:
- Безумен он и в детство впал…
- Побольше бы таких безумцев, тогда бы мир куда добрее стал…
От шума захлопнувшейся на ветру ставни Микеланджело очнулся.
- Кто здесь? Лишь ветер воет. Никого. Никак стучат? - и он повернулся к входной двери. - Не заперто - входите!
На пороге появился Вазари.
- Простите, что я в неурочный час.
- Напрасно вы такое говорите. Всегда я рад, Вазари, видеть вас. Закончилось избранье в Ватикане?
- Нет, продолжается ещё конклав.
- Чего ж в колокола бьют горожане? - поинтересовался Микеланджело.
- Вот с этим я помчался к вам стремглав, - ответил, волнуясь, Вазари. - На площадях не утихают сборища, громят съестные склады, жгут дворцы. Особенно усердствуют юнцы.
Микеланджело задумался, обескураженный услышанным.
- Ждал Павел перемен, но был отравлен. Давно у нас пошло движенье вспять. Какой бы ни был новый папа явлен, от Ватикана нам добра не ждать.
Но Вазари с загадочным видом решил отвлечь мастера от грустных мыслей.
- Есть новость, от других весьма отлична, - заявил он, придав голосу значимость. - На предстоящих в Риме торжествах наш князь хотел бы навестить вас лично.
- Чего он вспомнил вдруг о стариках? - подивился Микеланджело. - Не время заниматься пустяками, когда все мысли только о делах. Особу, обожаемую вами, я не приму.
- Князь будет уязвлён, - недовольно заметил Вазари. - Он не заслуживает оскорбленья.
Разговор принял неприятный оборот.
- Не велика беда, - отрезал Микеланджело. - К чему мне он? Собор Петра…
Вазари хотелось рассказать, что князем отпущены значительные средства на обустройство капеллы Медичи, но он решил задеть самую больную струну мастера.
- А как же униженье? Замазана на фреске нагота. Ужель смирились вы с самоуправством, иль вас вконец объяла слепота?
- Молчите! Я подавлен святотатством.
Но Вазари не отступал.
- Послушайте, хоть весть и не нова. Вас дома ждут немалые убытки. Вы, сидя здесь, утратите права на банковские вклады и пожитки.
- Поскольку я не выжил из ума, на родину не может быть возврата, - твёрдо заявил Микеланджело. - Отныне и Флоренция тюрьма. К чему менять темницу в час заката?
Однако гость никак не мог понять упрямства мастера.
- Над вами установлен здесь надзор. Под окнами и у ворот фискалы, как будто вы преступник или вор.
- На них мне обижаться не пристало, - спокойно ответил ему Микеланджело. - Ребята знают, я, как перст, один, и даже помогают мне немножко. То дров наколют - разожгут камин, то принесут воды и рыбу кошкам, хоть никого на помощь не зову.
Вазари вынул из кармана тетрадь и сделал в ней пометку, а затем пояснил:
- Мне надо для издания второго включить о вас ещё одну главу.
- Пишите на здоровье! - искренне пожелал Микеланджело. - Что ж плохого? Всю жизнь я сотворял апофеоз, сподвигнутый надеждой изначально. Но мне шипы достались вместо роз, и гимн звучит, как реквием, печально по всем разбитым в прах былым мечтам.
Продолжая что-то вносить в тетрадь, Вазари сказал:
- О всех твореньях ваших я писал похвально, и первый опус мой известен вам. Рассказ о вашей жизни неприметен.
- Я выразил себя в делах, как мог. Всё остальное - плод досужих сплетен.
- Чем опровергнуть их? Я дал зарок.
- А тем, - ответил Микеланджело, словно диктуя Вазари, сидящему с тетрадью в руках, - что жизнь веду я, как художник, и знаюсь только с кистью и резцом, что дара собственного я заложник и сам себя считаю должником. Всяк человек - великая загадка! Путь к постижению её тернист. Зато у литераторов всё гладко, и не краснеет рукописный лист.
- Затворничество ваше непонятно, - возразил Вазари.
- Что ж непонятного? Жесток наш век, и всякое общенье с ним отвратно. Тщета надежд - мельчает человек, хоть сил ему отпущено стократно. Усмешка старца ныне мой удел.
- А выйдет ли ваш стихотворный сборник? - спросил Вазари, готовый записать ответ.
- Со временем к нему я охладел и на поэзию надел намордник. Но трудно отрешиться целиком - пишу исповедальные сонеты.
- А можно ли взглянуть на них глазком?
- От вас, мой друг, я не таю секреты, - сказал Микеланджело и, вынув из папки исписанный листок, протянул его Вазари.
Подойдя к канделябру с горящими свечами у края стола, тот начал вслух читать сонет, то и дело прерывая чтение и запинаясь, так как плохо разбирал корявый почерк автора:
С годами тяга к жизни всё сильней.
Чем дольше прожил - пуще и желанье.
Невесело моё существованье,
Но медлит смерть прервать теченье дней.На что же уповать душе моей,
Коль путь к прозренью дан нам чрез страданья,
А страхи или разочарованья
На склоне лет становятся острей?Когда за муки бесконечных бдения
Тобой вознаграждён, Господь родной,
Я обретаю веру на спасенье.Но постарел и выдохся мой гений,
И мне давно пора бы на покой -
От долгих ожиданий глохнет рвенье (296).
Под конец чтения Вазари умолк, еле сдерживая рыданья. Услышав всхлипывания, Микеланджело удивлённо спросил:
- Вазари, плачете вы? Вот те раз!
- Вы за назойливость меня простите…
- Да успокойтесь! - сказал Микеланджело при виде охваченного волнением молодого друга. - Заверяю вас, что князя я приму, раз вы хотите.
Тот поднялся, видимо, удовлетворённый ответом мастера.
- Пойду. Я благодарен вам вдвойне.
Микеланджело проводил его сожалеющим взглядом.
- Чего печётся он о князе-гниде? Осадок неприятный, горько мне. Зачем он вновь напомнил об обиде?
Он встал и подошёл к изваянию.
- Опять с ней время коротать в тиши. Но я у смерти вырву вновь отсрочку, и в жизнеописаньях не спеши, Вазари, мой биограф, ставить точку!
Почувствовав озноб, он подбросил в камин пару поленьев, а за окном не утихал ветер и по крыше барабанил дождь.
- Чего кричу? Ведь жизнь моя прошла, и я девятый разменял десяток. Душа вся липким страхом обросла, и с каждым мигом тает сил остаток.
Он задумался, вспомнив вдруг момент прощания с Витторией Колонна:
- Ушла последняя надежда с ней, как исчезают звёзды с небосклона… Покуда жив, себе я не прощу, что руку лишь поцеловал покойной.
Из груди вдруг вырвался стон.
- Во мне ещё чуть тлеет уголёк. Из праха вышел я и прахом стану. Как я устал носить костей мешок и спину гнуть на благо Ватикану!
Микеланджело стремительно поднялся и подошёл к скульптуре "Пьета".
- Надежду в мраморе я изваял, и вот надгробие почти готово. Но главного я миру не сказал. Упрямый камень, вымолви хоть слово!
Взяв в руки резец, он вдруг почувствовал, как его охватил неистовый гнев.
- Молчишь? Отвечу я. Мой дух восстал, - и отбросив в сторону резец, он схватил молоток. - Долой статичность - истина в движенье! Бросаю вызов злой моей судьбе. Да будет за обман и боль отмщенье, и рано крест мне ставить на себе!
Сильный удар молотка пришёлся по центральной части изваяния. В это время в мастерскую вбежали Джаннотти, врач Донати и ночной сторож.
- Остановитесь! - закричал Джаннотти. - Это преступленье!
- Отдай-ка молот! - сказал сторож. - Не блажи, отец.
- Вы руку подняли на изваянье? - подивился врач Донати, пытаясь нащупать пульс мастера.
- Всех слов мне ненавистнее - "конец", - вымолвил, немного успокоившись, Микеланджело. - Пусть в нас неутолённость жажды знанья! Взвалив на плечи непосильный груз, ужели я не заслужил свободу?
Усадив мастера и отойдя в сторону, врач тихо промолвил:
- Он сам не свой. Я за него боюсь. Таким его не видывал я сроду.
- Племяннику бы надо отписать, - предложил Джаннотти, а ночной сторож заявил, что надо позвать священника.
- Тут недалёко, - заверил он.
Услышав разговор, Микеланджело прервал их рассуждения:
- Мне не о чем с попами толковать. Друзья, не отпевайте раньше срока.
Донати подал ему стакан воды и накрыл ноги пледом.
- Дрожите вы и холодны, как лёд. Вам нужно лечь в постель. Вы нездоровы, - принялся он уговаривать его, как ребёнка.
Испив воды, Микеланджело почувствовал, как совсем обессилел.
- Проникнутся ли пониманьем люди? - вдруг громко спросил он самого себя. - "Всё суета", - изрёк Екклесиаст. История нас всех рассудит и по заслугам каждому воздаст.
Он обвёл невидящим взором собравшихся.
- Пока я у разбитого корыта и загнан жизнью в клетку-конуру, а тайна тайн от глаз моих сокрыта…
Дверь распахнулась, и на пороге объявился гонец.
- Буонарроти! Ждут вас поутру - таков приказ вновь избранного папы.
Микеланджело резко поднялся.
- Всё сызнова. Видать, когда помру, уймутся ненасытные сатрапы. О, если бы я смог…
Он пошатнулся, но сильные руки удержали его. Возникла словно ожившая четырёхфигурная композиция покалеченной "Пьета".
Но впереди ещё были годы труда, страданий и надежд. На этом месте рукопись Джаннотти обрывается.