Это было, как горящий фитиль, поднесенный к бочке с порохом. Устав быть "мальчиками для битья", бойцы сначала неуверенно, а потом все больше ускоряясь, побежали вперед. Сухо защелкали помповые ружья, выплевывая град резиновой картечи и создавая психологический эффект. До этого храбро бросавшие камни в пассивно стоящих бойцов, храбрецы, обгоняя друг друга, бежали в сторону Европейской площади. Среди них еще попадались безумцы, кричащие: "Стоїмо! Стоїмо!", но увидев накатывающий вал силовиков, бросались догонять своих товарищей. "Беркут", обремененный щитами и опасаясь попасть под случайно брошенный камень, наступал не быстро, поэтому митингующие в основном успевали убегать. Оставались только те, кто, согревшись спиртным, уже не мог бежать, путаясь в ногах, и пробегавшие мимо силовики, обработав их палками, тащили в автозак, все еще веря в то, что задержанные понесут наказание. Правда, попадались некоторые неадекватные активисты, считающие, что в одиночку они смогут остановить, вызванную ими лавину, но после первого удара палкой осознавали ошибочность своей самоуверенности. Жестокость порождала жестокость, зло неизбежно порождало зло. Иван бежал в середине наступающих, оступаясь в заснеженные ямы, оставшиеся от выбитой митингующими брусчатки, успевал замечать исписанные стены зданий и валяющийся везде мусор и битые бутылки. Недалеко от него кто-то из старших чинов "Беркута", приставив к уху рацию, кричал: "Всем назад! Всем назад!", но чаша терпения бойцов была переполнена и на выкрики почти никто не обращал внимания, продолжая гнать радикалов. Добежав до гостиницы "Днiпро" силовики останавливались и, не зная, что делать, топтались на месте, оглядываясь друг на друга.
– Всем назад! – крикнул высокий крепкий спецназовец с рацией. Милиционеры стали пятиться назад. Отступлением и неуверенностью милиции сразу воспользовались боевики. Воспрянув духом, они хватали все, что попадалось под руку, и бросали в спецназ. Прикрываясь щитами, ряды силовиков начали отходить назад. Журба вместе с товарищами тоже возвращался назад на исходные позиции, выполняя приказ Силенкова, идущего вместе с бойцами. Проходя возле кучи шин, из которых митингующие строили свои баррикады, каждый милиционер подхватывал колесо и тащил его подальше, понимая, что через некоторое время оно может стать для него непреодолимым препятствием. На сгоревшем автобусе стояли несколько корреспондентов, щелкая затворами фотоаппаратов. Иван поглубже натянул капюшон. Бросив на большую кучу мусора колесо, он смотрел на вновь разгорающийся бой. Радикалы, пользуясь бездействием милиции, решили взять реванш, опять в бойцов, прячущихся за щитами, полетели камни, кое-где в толпе боевиков слышались выстрелы. Вверх потянулись пока еще робкие столбы черного дыма от разгорающихся колес, подожженных митингующими. Стоящий возле Ивана капитан Васильков задумчиво, с сожалением в голосе сказал:
– Ты знаешь, мне кажется, что сегодня мы перешли свой Рубикон. Мы ненавидим майдан, а он ненавидит нас. И это уже не та ненависть, которая, как только что раздутый огонек, вспыхивает, чтобы тут же погаснуть под чувством вины или сострадания. Это ненависть, которая разгорается в груди ярким пламенем, раздуваемая сильными порывами ветра агрессии с противоположной стороны, затмевающая иногда красной пеленой безумия все чувства, даже инстинкт самосохранения.
Иван из-под капюшона посмотрел на капитана по-новому, как вроде видел в первый раз.
– Ну, вы даете, Владислав Васильевич. Не знал, что у вас есть поэтическая жилка.
– Да это когда-то в газете прочитал и запомнилось, – улыбаясь, ответил Васильков. – Кстати, ты своего обидчика нашел? – поинтересовался он.
– Да нет, быстро бегает, но надежда есть, – ответил Иван, махнув головой в сторону разгорающегося противостояния.
Не выдержав каменного дождя, милиционеры снова пошли вперед, догоняя и от души "благодаря" радикалов за синяки и ссадины, оставленные их снарядами. Мимо стоящих беркутов, поддерживая под руки, провели молодого вэвэшника с окровавленным лицом, а через несколько минут прошел спецназовец, баюкая опухшую, безвольно повисшую руку. Вверху "скорые", воя сиренами, сменяли одну за другой, увозя раненых милиционеров. Несколько вэвэшников тащили перепуганных, грязных радикалов, которые еще несколько минут назад с таким упоением бросали в них камни, а сейчас размазывали кровавые сопли по лицу. Силовики, разгонявшие боевиков, возвращались назад, выстраиваясь в боевые порядки. Перед шеренгами милиции начали подниматься угольно черные столбы дыма от быстро разгорающихся шин.
– Ну, вот и чистый воздух пошел из Галичины, – сказал Андрей, кивнув головой в сторону заслонившей небо черной тучи.
От Кабмина спускались свежие колонны вэвэшников, вместе с ними пришел и командир с майором Барсуковым.
– Олег Викторович, уводите людей к автобусам, а мы здесь с Константином Викторовичем еще постоим, – отдал команду полковник.
Силенков во главе нестройно растянувшейся толпы "Беркута" пошел наверх. В автобусах уставшие бойцы, сняв экипировку, валились на сидения. Иван снял броню и вышел на улицу, разыскивая фельдшера. Его он нашел возле одной из "скорых", где он помогал бинтовать голову еще совсем юному, безусому срочнику, по лицу которого были размазаны кровь и слезы. Увидев Ивана, медик спросил:
– Что, лицо обработать?
– Да, если можно, – попросил боец. Внимательно осмотрев лицо, фельдшер вынес вердикт:
– Нормально, веко уже лучше, опухоль немного спала, сильных ожогов нет, думаю, дня четыре-пять и будешь как новенький. Руку еще раз йодом помазать? – спросил он, обработав лицо.
– Спасибо. Не надо.
Иван пошел обратно к автобусу.
– Вань! – окликнул его стоящий около микроавтобуса с открытыми задними дверями Чиж Мирослав. Он, счастливо улыбаясь, жевал печенье, запивая его чаем.
– Чай будешь с печеньем? Пацаны угощают, – кивнул он в сторону стоявших около него парней в милицейской форме.
Чиж – милиционер второй роты, в "Беркуте" служил уже давно и как говорят: "Пенсия его была уже не за горами". Имея высшее образование, Мирослав старшим прапорщиком ходил не первый год и сколько ему ни предлагали стать офицером, всегда отказывался. Веселый и заводной характер Мирослава товарищам нравился, хотя иногда он мог их и по-дружески поддеть. Чиж просто болел бодибилдингом, он упорно ходил в спортзал, гремя там железом, глотал протеин и витамины и подолгу стоя перед зеркалом, любовался бугрящимися мышцами, особенно ему доставляло удовольствие, когда кто-то одобрял его накачанную фигуру.
– Смотрю, Мирослав, ты скромностью не отличаешься. Это ж солдатам чай привезли, – сказал Иван.
– А что тут скромничать, дают – бери, бьют – беги, – заразительно засмеялся Чиж.
– Кстати я им печенья принес, так что все по-честному.
Ивану уже протягивали парующий кипятком одноразовый стаканчик с чаем.
– Держи печенье, – поделился из своих запасов Мирослав.
– Спасибо! – поблагодарил милиционеров Иван. Он отошел немного в сторону, чтобы не мешать подходившим солдатам, и стал возле Чижа.
– Вань, задержанных в автозак грузят, пошли, посмотришь, твоего обидчика нет? – позвал проходящий мимо товарищ.
Журба бросил в мусор недопитый стакан с чаем и пошел вниз, он все еще не терял надежды найти своего утреннего обидчика. Возле автозака стоял какой-то голый мужик в грязных чунях. Иван подошел поближе, чтобы рассмотреть показавшееся ему знакомым лицо. Он узнал этого радикала, ведь это он в тулупе и папахе на голове не раз за прошедшие дни мелькал на баррикадах. Помнил, как он радовался вместе со всеми, потрясая своим ледорубом, когда очередной камень, брошенный его друзьями, находил свою жертву, как захваченный всеобщей эйфорией бросал в милицию бутылки с "коктейлями Молотова". Сейчас он подрастерял свой пыл, стоял, сгорбившись, возле милиционера.
– Держи, – отдал он задержанному ледоруб, видя тщетные попытки конвойного это сделать. Хотелось еще что-то добавить, но взглянув в глаза, как у испуганной, забитой собаки и услышав исходящее от него амбре перегара и давно не мытого человеческого тела, мысленно махнул рукой. Постояв еще пару минут, Иван пошел назад к автобусу. По дороге вспомнился вчерашний разговор с пожилым митингующим, все-таки как отличаются люди друг от друга. Мужчина лет сорока пяти, опрятно, но не богато одетый, спокойный, уравновешенный, сразу привлек внимание Журбы. Он не орал лозунги и речовки, спокойно ходил вдоль шеренги милиционеров, пытаясь завести разговор. Искал себе собеседника. Солдаты, уже привыкшие к любителям поболтать, молча его игнорировали, не реагируя на попытки привлечь внимание. Времени у Ивана было много, еще почти вся смена впереди, почему бы и не поговорить. Он привлек внимание мужчины, и они где-то около получаса спорили, отстаивая каждый свою точку зрения. Из этого разговора Журба сделал вывод, что если правительство, которое выберет народ после отставки Януковича, не оправдает их надежд и чаяний, то люди опять выйдут на майдан.
– Так это вечный майдан получится, – удивлено возразил Иван собеседнику.
– Да нет, власть будет бояться и станет работать для людей, а мы будем контролировать ее, – безапелляционно заявил мужчина.
– Вас сколько сейчас здесь в Киеве, ну сто тысяч. Ты что думаешь, после прихода нового правительства не наберется тысяч двести граждан, которых оно не устраивает? Вот тебе и новый майдан и так до бесконечности.
Иван понял, спорить с собеседником бесполезно. Этот идеалист был уверен, что во всем виноват Янукович, он не дает расцвести народному счастью. Переубедить его было почти невозможно. Аргументы, что лидеры оппозиции уже были в правительстве и ничего не изменили, натыкались на ответ: "Им не дали возможности раскрыть свои таланты". В конце концов, Иван сдался.
– Ладно, сколько людей, столько и мнений, – пошел он на попятную.
– Иван! Иван! – выдернул из воспоминаний голос Кольницкого.
– Что? – недовольно спросил Журба.
– Ну, ты и завис. Я тебя со второго раза только докричался.
– Молодец. Что случилось? – не очень любезно поинтересовался Иван.
– Фрола "скорая" увезла.
– Ранили?
– Нет. Дыма надышался. Без сознания забрали.
– Как же это он умудрился?
– Да он и еще трое полезли горящие шины тушить без противогазов, а ветер дым к земле прижал, их и накрыло. Фрола и товарища его без сознания выволокли, а остальные проблевались немного. В "скорой" им капельницы поставили, сказали, жить будут.
– Ничего, и за это ответят, – сказал Иван, задумчиво смотря на черный жирный столб дыма, в который врезались серебряные струи воды – пожарных гидрантов.
Задумчиво сидя перед стеклом автобуса, на половину покрытым льдом, рассматривал в небольшое окошко, которое Иван вытаял рукой, проходящих мимо строем солдат со щитами. Он размышлял – если бы он вел дневник то, наверное, записал в него: 27 января 2014 года жуткий холод, градусник опускается до –15–17 °C, Автобус уже весь промерз и даже постоянно дующие теплым воздухом печки не могут его нагреть, тепло вылетает в многочисленные щели. Позавчера Кольницкий, уставший, заснул с закатанной маской на голове, опершись на окно, а когда проснулся, маска примерзла к стеклу, пришлось ее аккуратно выковыривать ножом. Днем пасмурно и солнце не выходит даже на короткое время, так что греться можно только возле бочек, в которых круглосуточно поддерживали огонь, подкидывая сырые дрова. Если бы солнце вышло, мы бы его все равно не увидели, потому что над нами постоянно висит черный дым от горящих покрышек. Этот дым достал не только "Беркут", на балконах верхних этажей дома, на который постоянно идет дым, вывесили баннер: "Здесь тоже живут люди", но майдановцев это мало интересует. Черные провалы сгоревших окон второго этажа осуждающе смотрят на позиции митингующих, на первом этаже стоят разбитые витрины полностью выгоревшего и разграбленного бутика. Во время пожара боевики забрасывали пожарных камнями и бутылками с горючей смесью, не давая им приблизится к подожженному магазину. Ивану вместе с товарищами, чья смена совпала с приездом пожарной машины, пришлось щитами закрывать МЧСников, которые не давали разгореться огню. После этого подразделение не досчиталось еще восьми человек, их увезли "скорые", а Иван несколько дней мазал мазью, которую дал фельдшер, синяки и кровоподтеки на ногах, оставленные камнями. Ожоги на лице уже прошли, о них напоминают только зудящие красные пятна. Со стороны радикалов постоянно заботятся, чтобы огонь не погас, подбрасывая в него новые и новые колеса, а для большей ядовитости дыма костры поливают раствором селитры. Стоим по два часа позади солдат внутренних войск, нам полегче, мы стоим возле бочек, а ребята впереди в шеренге прыгают с одной ноги на другую, как пингвины в Антарктиде. От усталости и постоянного недосыпа засыпаешь стоя, особенно под утро. Сегодня над бочкой заснул Морячок и чуть не упал в костер, хорошо Каустович успел в последний момент схватить за бушлат и дернул назад. Коля долго матерился, тряся обожженной рукой, и возмущался за прожженный на рукаве бушлат. Ему посоветовали сильно не переживать, форма почти у всех была прожженная от искр, летящих из костра. Сидеть возле бочки нельзя, можно замерзнуть, постоянно нужно крутиться – только впереди нагрелся, спина уже замерзла, нужно поворачиваться спиной, так и крутишься все время, как курица на гриле, выглядывая, не идет ли смена. После того как поменяют, до автобусов топать минут пятнадцать вверх по Грушевского, скользя по льду. Автобусы поставили к Кабмину, чтобы в салоне было поменьше едкого вонючего дыма и жирной копоти от покрышек. От усталости наступает какая-то апатия и безразличие, становится все равно, лишь бы дойти до автобуса и поспать. Раньше были споры, обсуждения возникающих политических ситуаций, перспектив и дальнейшего развития событий в Киеве и в Украине, теперь всем все до лампочки. Сейчас по салону слышны редкие разговоры и постоянно чахоточный кашель. Есть тоже не хочется. Многие из пацанов в столовую не ходят, чтобы сэкономить время на отдых. Открывают тушенку, которую подогревают на автобусной печке, режут колбасу, сыр и по-быстрому поев, валятся спать. По пути, когда возвращаемся от баррикад к автобусам, многие забегают в фаст-фуд, так называют помещение на втором этаже дома по Грушевского, где срочники делают бутерброды с салом и колбасой, можно попить горячего растворимого кофе или чая. Откуда берется все это изобилие, вопросы никто не задает, просто привозит днем микроавтобус, есть и хорошо. У солдат можно попросить пару пятилитровых баклажек воды, которые пацаны тащат в автобус: с водой напряженка. Вечером дают по одной пол-литровой бутылке на человека вместе с сухпаем, поэтому каждый автобус старается взять где-нибудь про запас, чтобы не пить из крана. Вчера днем выпал белый пушистый снег, а через полчаса он уже стал черный от копоти, падающей с неба. Наверное, так выглядели жители Помпеи, когда из Везувия начал сыпаться пепел на город. Мы все похожи на бомжей, которые вылезли из своей норы, грязные, одежда засаленная и вонючая. Умываясь в столовой горячей водой, тщательно по нескольку раз мылишь лицо, но гарь въедается в кожу, впитываясь в поры, и вымыть ее невозможно. Красные, воспаленные глаза, как накрашенные тенями, и "беркута" смеются:
– Девки бешеные деньги платят за тени, а тут вот бесплатно и еще суперстойкие, не смываются, нужно рецепт запатентовать.
Дым постоянно тянет в нашу сторону, наверное, потому, что от стадиона "Динамо" Грушевского уходит вверх, а теплый воздух по законам физики поднимается вверх. Майдановцы успокоились, камни и "коктейли Молотова" кидают только ночью, стараясь подобраться поближе вдоль домов и прячась в сожженных автобусах, стреляют фейерверками. Вчера один из салютов залетел в строй, где стоял Иван, и взорвался. Один из разлетевшихся в разные стороны выстрелов попал бойцу в ногу, ощущение было такое, что тебя ударили кнутом, а синяк на месте попадания приобрел лиловый оттенок. Он еще долго прыгал и матерился, посылая проклятья в адрес протестующих. Сегодня обещали первый раз отвезти на базу, выкупаться, может, удастся и постирать. Надоело мыться в туалете Кабмина, стоя над унитазом и поливая себе из баклажки, и в рукомойнике стирать нижнее белье, развешивая его на поручнях в автобусе. Спасибо сердобольным гражданам, которые приносят нам и носки, и домашние консервации, и печенье и конфеты. Понемногу бои на Грушевского стихают, устанавливается зыбкий мир.
Весело смеющихся и обсуждающих что-то бойцов отвлек голос фельдшера.
– Журбу не видели? Не могу ему на телефон дозвониться.
– Там, в автобусе сидит, – смеясь, ответил один из милиционеров и тут же закашлялся.
– Горло болит, – откашлявшись, пожаловался он фельдшеру.
– На вот "септефрил", рассасывай три раза в день, – поднимаясь в открытые двери автобуса, медик передал милиционеру таблетки.
– Журба, ты к врачу в поликлинику едешь?
– Да, да, уже выхожу, – ответил Иван, выходя на свежий воздух и зябко кутаясь в бушлат. Кашлял он уже давно, с неделю, а вчера поднялась температура и начался озноб. Фельдшер сказал:
– Нужно съездить в поликлинику, сделать флюорографию.
"Я еще долго продержался", думал Иван. Многие из его товарищей лежали в госпитале с ангиной или воспалением легких. Некоторые с температурой отлеживались в общаге. Подразделение таяло, как снег в жару. Почти все, кто остался в автобусе, кашляли и чихали, сплошной лазарет. Сквозняки в автобусах, постоянные стрессы и воздух, пропитанный дымом затухающих и потом опять разжигаемых шин, не способствовали укреплению здоровья.
– Пойдем, командир машину дал, чтобы по улицам не ходили. Не могу к тебе дозвониться, нет связи. Я двоих оставил возле машины и пошел тебя звать. Давай быстрее, – уже на ходу выговаривал бойцу фельдшер.
Ивана знобило; он поднял воротник и старался втянуть голову в плечи. Хотелось забиться где-нибудь в теплое спокойное место, чтобы тебя никто не трогал. Общаться ни с кем не хотелось.
– Отключил, батарею экономлю, – ответил он односложно, желая, чтобы от него поскорее отстали.
Возле машины, болтая с водителем, ждали два милиционера.
– Привет, мужики, – за руку со всеми поздоровался Иван.
– Ну что, все собрались? Поехали, – предложил водитель командира, – только повязки наденьте, а то если я заболею, кто командира возить будет?
– Да он сам отлично ездит, – засмеялся Голиков Максим, – а ты пока отдохнешь от трудов ратных.