– Ты расшевелил пчелиный рой, – с лицом, как у Шерлока Холмса, который объясняет Ватсону элементарные вещи, просветил друга Иван. – Нет ничего страшнее в жизни, чем неудовлетворенное женское любопытство. Сейчас твоя жена позвонит моей и спросит, поменяла она фамилию или нет. Передаст твой с ней разговор. После чего моя жена станет названивать мне с вопросом – почему я ей ничего не говорю, и она все должна узнавать от других людей.
– Ладно, Экюль Пуаро, скоро наша смена, может в фаст-фуд сходим? – пригласил, улыбаясь Гена.
– Холодно на улице, может, тушенки откроем, – начал отнекиваться Иван.
– Тушенка – это НЗ, пусть еще у меня под сидушкой полежит. Она не испортится, лучше бутербродов с горячим чаем поедим, – надевая бушлат, пояснил ситуацию Ахтырский.
– Эх, уговорили. Только, Мишань, набери Силенкова, скажи, что мы сразу придем туда, где стоять будем. Так что сразу все надеваем и шлемы берем с собой. Коль, пойдем, перекусим, – позвал с собой друга Иван.
– Да что-то не хочется, аппетита нет, – флегматично ответил Николай.
– Пойдем, а то послезавтра домой приедешь, жену с сыном сил обнять не будет. Не переживай, там батя, наряд ментов, никто не сунется, – успокаивал друга Гена. Уже на выходе в дверях у Ивана зазвонил телефон. На дисплее светилось "любимая".
– Ну что я говорил? – показал он телефон Гене. – Оперативненько! Да, солнце, вот собрались перекусить перед службой. Что? Плохо слышно. Гены жена собралась фамилию менять? Да если бы я был женой этого обалдуя, давно бы сменил фамилию.
Все, кто шел рядом с Иваном, заржали, а Гена, покачивая головой из стороны в сторону, погрозил товарищу кулаком.
– Просто пятый внебрачный сын нашего Казановы – Геннадия, недавно узнал, что фамилия его отца Находько, и теперь он ищет своего нерадивого папашу в интернете. Вот он и шифруется.
Все вокруг Ивана уже плакали от смеха. Смеялся даже Николай. Только Гена стал красный как рак.
– Я ему говорил, – продолжал веселить публику Иван, – что если сынок напишет в "Жди меня", то придется нашего друга везти под конвоем, перевязанного большим красным бантом.
– Балабол! – не выдержав, засмеялся Гена.
– О, у дураков мысли сходятся. Только что так меня назвала жена, – ничуть не обижаясь, сквозь смех уточнил Иван. Немного отстав от коллектива Журба, прикрыв рукой трубку, чтобы не было слышно, серьезным тоном сказал:
– Да шучу я, – и кратко обрисовал ситуацию, произошедшую с Колей.
– Ты тоже поудаляй все ненужное в интернете. Ладно, буду в маске и спать ложиться. Все, пока. Целую!
Иван догнал весело смеющихся товарищей, уже входящих в ворота гостеприимного дома.
После службы, как всегда, автобусы осторожно парковались возле общаги, подсвечивая себе фарами, Бойцы, не дожидаясь, когда автобус остановится, выпрыгивали из открытых дверей, стараясь не попасть в подмерзшие лужи.
– Общее построение! – услышал Иван голос зам. командира. Командир построил всех под фонарем, который мертвенно-бледным светом освещал уставшие лица бойцов. Медленно проходя вдоль шеренг, полковник пристальным взглядом всматривался в своих подчиненных, на которых плясали причудливые тени от дрожащего на ветру фонаря. По лицам стоящих в строю хлестал мокрый снег с дождем, заставляя прятать мокрые лица в воротники, натягивать шапки поглубже на глаза. Капюшонов на бушлатах уже почти ни у кого не было. Их поотрывали в многочисленных столкновениях с майдановцами. Мерзкая погода и внезапное построение стоящим радости не прибавляли. Резко остановившись перед строем, командир повернулся к стоящему за его спиной Василькову и спросил:
– Сегодня у нас какое число, не помнишь?
– Двенадцатое, товарищ полковник, – поспешно ответил Василек.
– С этими проблемами вообще уже в днях потерялся, – негромко проговорил командир. Снова повернувшись к милиционерам, он строго посмотрел на строй. Все замерли, гадая, что сейчас скажет командир.
– Долго вас не задержу, – начал он. – На улице не месяц май. Мы с вами за эти два с половиной месяца много чего пережили, поэтому скрывать то, что касается непосредственно вас, не имею права и не хочу.
Выдержав небольшую паузу, продолжил:
– Буду откровенным, сегодня на меня выходили люди из оппозиции, предлагали деньги, скажу вам, деньги немаленькие, если мы с вами завтра уедем домой. То есть, как они говорят, перейдем на сторону народа, – закончив говорить, полковник остановился и пристально стал всматриваться в глаза бойцов, при этом играя желваками. В строю установилась гробовая тишина. Ребята поглядывали друг на друга, в глазах стоял немой вопрос: "Что делать"? Где-то в середине строя раздался голос, полный гнева и обиды:
– Да пошли они на х…, за кого эти сволочи нас принимают!
Тут же Иван услышал голос Карася.
– Мы за тридцать серебряников не продаемся!
И сразу над строем возник недовольный гул, все обсуждали новость, многие возмущались, но желания получить деньги никто не высказывал. Командир, немного послушав и понаблюдав за гудящим как растревоженный пчелиный рой строем, дал высказать свое мнение и, видя, что выражающие свои эмоции подчиненные начинают устраивать балаган, пресек разговоры.
– Все успокоились! Тишина, я сказал! Приученные к дисциплине все сразу успокоились и в строю установилась тишина. Только вверху стучали обмерзшие ветки деревьев, раскачиваемые ветром. Уже никто не обращал внимания на противный дождь, все внимательно смотрели на командира, жадно ловили каждое его слово, слушая, что он скажет.
– Мне очень приятно, – начал говорить полковник, – что я возглавляю подразделение не трусливых Иуд, готовых за бабки продать свою честь и совесть, а настоящих бойцов, знающих, что такое долг и верность присяге. Я горжусь тем, что в строю среди вас не услышал мнения взять деньги и, бросив все, уехать. Тем людям, которые передали мне предложение насчет денег, я четко ответил:
– В Киев мы приехали по распоряжению министра МВД и только он может отдать команду вернуться назад. "Беркут" за деньги не купить! И я вижу, что у каждого из вас есть чувство собственного достоинства. Вы честно выполните свой долг!
– Да!!! Да!!! Да!!! – взревел строй.
– Командир, веди нас на майдан, мы их голыми руками порвем. Зубами грызть будем, – раздавались выкрики из строя.
– Ну, тише, тише, раздухарились, – успокоил разыгравшиеся страсти командир. – Я вам все это рассказал не для того, чтобы вы где попало языками полоскали, а чтобы вы поняли – я вам доверяю и вы меня не подведите.
– Командир, чего мы ждем, почему до сих пор не зачистили майдан? – раздался голос с конца строя. Сразу его подхватили еще несколько голосов.
– Когда уже они там, наверху, в большую политику наиграются? Домой уже пора ехать. Сидим в этом Киеве как дураки, уже весна скоро.
– А ну замолкли! – оборвал выкрики полковник.
– Будет приказ, разгоним. Ведете себя как банда анархистов. Политика нас не касается. Мы выполняем приказы. Разойдись!
Настроение командира сразу испортилось.
Глава 4
Утром 18 февраля, собираясь на службу, мы и не предполагали, что сегодня день, когда история начнет трещать, согнутая деньгами олигархов и западных стран, желанием некоторых политиков, не взирая ни на что, дорваться до власти и ввергнуть Украину в анархию и хаос, уничтожив при этом тысячи жизней, поломав миллионы судеб. Никто из нас даже не мог предположить, как этот день закончится.
Как всегда, проверили людей, доложили по рации, и автобусы поехали на Грушевского. По дороге, впадая в дрему, пытаясь урвать еще хотя бы полчаса сна, Иван лежал на двух сиденьях, стараясь сохранить равновесие, когда автобус вскакивал в яму или резко тормозил на светофорах. Людей в автобусах осталось немного, поэтому можно было прилечь и вытянуть ноги. Иван отключился и проснулся, когда автобус парковался, заскакивая на бордюр. По радиостанции раздался голос командира:
– Через час одеваемся и находимся возле автобусов.
– Что там у нас сегодня намечается? Какие новости? А ну просвети нас, Саркисов, – попросил Гена.
– Да ничего сверх важного. А, вот нашел: сегодня оппозиция будет ставить на голосование возврат к Конституции в редакции 2004 года.
– И что это значит? – спросил Андрей Кольницкий.
Сергей на некоторое время замолчал, просматривая сайты на своем чудо-телефоне.
– Слушаете? – поинтересовался он, посмотрев на товарищей.
– Давай уже читай. Устроил ликбез в автобусе. Сейчас телефон отберем и сами прочитаем, – начал заводиться Миша Ахтыркин.
– Ладно, сейчас расскажу, – примиряюще заверил друзей Сергей. – Во-первых: полномочия Президента ограничиваются, а Парламенту даются более широкие полномочия в формировании правительства. Во-вторых, создание коалиционного правительства – устойчивого большинства Правительства.
– Саркис, я что-то из твоего чтения ничего не понял. У меня высшее образование по специальности "преподаватель физического воспитания", а не "политолог". Ты более доходчиво пояснить можешь, что хорошего в этой новой – старой Конституции, – раздраженно попросил Леха Каустович.
– Парламент в течение месяца после своего избрания должен сформировать коалицию и в течение 60 дней Кабмин, а если не сформирует, Президент имеет право распустить Верховную Раду. Следующее: все министры будут подчиняться парламентскому большинству и премьеру, кроме министров силового блока. Президент вносит на утверждение в Раду кандидатуру генпрокурора, но уволить его может только с согласия Верховной Рады. Ну, а сейчас Президент подает кандидатуру премьера, за которую голосует Рада, указом Президента назначаются министры, которые подчиняются ему и премьеру. Вносит кандидатуру генерального прокурора на утверждение в Раду, но может его уволить своим указом. Президент своим указом назначает глав местных администраций. Вот в принципе и основные отличия двух Конституций, – закончил пояснять с помощью своего телефона Саркисов.
– Мы уже все это проходили. Для народа ничего не поменяется. Конституция, которую предлагает оппозиция, уже была при Ющенко. Как следствие, противостояние двух ветвей власти, политический кризис 2007 года. Мы тогда еще под Конституционным Судом стояли, а регионалы и оранжевые людей привозили. Контингент там стоял такой, как сейчас на майдане, только флаги были другие и радикалов не было, – вспомнил Гена события своей молодости.
– Короче, понятно, почему майдан за Конституцию 2004 года. Если ее примут, они без работы не останутся. Депутаты в Верховной Раде перегрызутся, Президент их разгоняет, вот и работа. Только лозунги и флаги меняй. Нормальный бизнес, – сделал свои выводы Ахтыркин.
– Я думаю, что большая половина людей из тех, кто сегодня придет на пикет под Верховную Раду, не то что не знает отличий одной Конституции от другой, но даже не интересуется этим. Для них все равно, какая форма правления: президентская или парламентская, у них другая форма стимуляции. Помнишь, на Грушевского вэвэшники блокнот у задержанного нашли, в котором таблица была, а напротив фамилий цифры записаны за каждый день. Поначалу 100, потом 200, а напротив некоторых фамилий цифры 300 и 350, вы думаете, это он учет артериального давления у активистов вел? Кто лучше за новую Конституцию борется, тому больше дивиденды, остальным что останется. Так это был всего лишь десятник самообороны! Кто платит, тот и музыку заказывает, – высказав свою точку зрения, Иван встал, потянулся и продолжил: – Надоела эта политика, грязное это дело. Пойду на улице постою. Сегодня хорошо, дыма нет и солнышко иногда выглядывает.
– Подожди Вань, я тоже с тобой выйду проветриться.
На улице было по-весеннему тепло, лед около автобусов растаял, и между брусчаткой текли ручейки. Из автобуса выскочил Саркисов. Мимо стоящих милиционеров, разбрызгивая мокрый снег, проехал бульдозер, за ним следом оранжевый КамАЗ коммунальщиков.
– Сходим, посмотрим, что внизу творится? – предложил Сергей.
– Можно. Только разрешение спроси. Вон Силенков возле машины сопровождения стоит, курит, – кивнул головой Журба в сторону зам. командира.
– Таможня дает добро! Только сказал, чтобы защиту на себя надели, – сообщил запыхавшийся Саркисов.
– Ну, тогда пошли, – сказал боец.
Иван, Гена и еще несколько бойцов стояли возле "Газели" с громкоговорителем и смотрели, как бульдозер коммунальщиков сгребает лед и мусор по Грушевского и грузит его на оранжевые КамАЗы, которые стараются побыстрее уехать с неспокойной улицы. Лед был твердый, утрамбованный солдатскими ботинками, перемешанный с мусором и вмерзшими поддонами. Поэтому небольшой бульдозер упирался, пробуксовывал, выбрасывая из трубы клубы черного дыма, но все равно делал свою работу. Старичку было явно тяжело. На скосе, где все было превращено в грязь спускающимися и поднимающимися бойцами, лазили два парня в ярко-оранжевых жилетах, собирая и сбрасывая вниз дощечки с творчеством "Беркута" и вэвэшников. Внизу еще один коммунальщик собирал их и забрасывал в ковш бульдозера.
– Может, снимут? Смотри, уже бульдозеры мусор убирают, сегодня баррикады разберут. Может в Раде договорятся по нормальному. Должен когда-нибудь здравый смысл, наконец, наших нардепов посетить? – Гена потянул носом воздух, улыбнулся и продолжил: – Уже весна скоро. У нас в колхозе, у деда, сейчас технику к посевной готовят. Я до армии в тракторной бригаде работал, механиком. Хотя днем и солнце светит, а в цеху, где трактора делали, холодно. Буржуйку днем и ночью топят. На ней чайничек вскипятим. Как закипит, Маратович, это наш бригадир, прямо в чайник липы, мяты и веточек малины, вишни бросит, эх, такой запах по всему цеху идет. Сядешь возле буржуйки, чтобы потеплее было, и горячий чаек из старой алюминиевой кружки сербаешь, обжигая губы, и мед из трехлитровой банки деревянной ложкой с обгрызенным концом ешь. Помню, губы печет, кривишься, а Маратыч учит: "Ты, как сербаешь, до кружки губами не дотрагивайся – пообжигаешь".
Весь свой рассказ Гена сопровождал жестами, показывая, как пил чай и ел ложкой мед, при этом мечтательно улыбаясь.
– Ох, и горазд ты, Геша, рассказывать, уже слюни катятся, пойдем наверх, в палатку, там конечно таких вкусняшей нет, но чайку горяченького с бутербродом перекусим.
Наверху возле палатки пришлось немного постоять, подождать, пока все докурили.
– Смотрите, майдановцы зашевелились, со щитами перед вэвэшниками строятся, – громкими словами обратил внимание на происходящее Сергей Саркисов.
Все с интересом рассматривали маневры радикалов, которые вновь распалили потухшие колеса, снова черный дым войны стал подниматься вверх. Со стороны милиции все пришло в движение. Вэвэшники стали стучать по щитам, противники ответили им тем же. Забегали солдаты, усиливая шеренги и выстраивая новые. На улице стоял грохот. Коммунальщики, увидев, что дело пахнет керосином, быстро догрузили КамАЗ и уехали. Шеренги майдановцев выстроились перед солдатами и замерли, позади них поднимался густой черный дым от горящих покрышек, ложась на головы борцов за свободу. Через некоторое время покрышки потушили.
– Что, не нравится свежий львовский воздух? Мы им почти месяц дышали, – злорадствовал Саркисов.
– Наверное, переживают, что их баррикады разбирать будут, поэтому и всполошились.
– Пошли лучше чайку попьем, – позвал товарищей Иван.
В палатке было тепло, приятно пахло колбасой и чаем. Бойцы взяли по паре бутербродов, чай и отошли в сторону. Бойцы не успели еще прожевать по бутерброду, как в палатку заскочил Степаненко. Окинув взглядом находящихся внутри, он увидев Ивана с товарищами и крикнул им:
– Быстрее, там уже все наши построились, вас ищут!
Иван вместе с бойцами выскочил из палатки, где они пили горячий солдатский чай. Техники, убирающей Грушевского, уже не было. Внизу все так же стояли шеренги вэвэшников и майдановцев. Иван и все остальные побежали вслед за Американцем.
– Что, по рации не могли вызвать? – на ходу задал вопрос Иван.
– Так нельзя, приказ: в эфире полное радиомолчание. Тебе на мобильный звонили, а он в автобусе на зарядке, – ответил Американец.
Перед автобусами их ждал недовольный Григорий Иванович.
– Ну, где вы ходите? Командир уже к Раде ушел, там какая-то заваруха начинается. Правосеки и свободовцы подходят, хотят к Верховной Раде пройти.
Иван заскочил в автобус, схватил телефон, перчатки, из мешка достал баклажку воды, засунув ее под бронежилет. Встал в строй и колонна из двадцати человек во главе с Иванычем быстро пошла в сторону разрывов и поднимающегося вверх столба дыма.
Они глухо застряли на этом перекрестке и уже топчутся здесь минут двадцать, никак не могут двинуться вперед. Несколько раз пытались наступать, но камни и "коктейли Молотова", летящие с двух сторон, сводили на нет все попытки. Радикалы уже научились пользоваться щитами и, прикрывая ими друг друга, давали возможность тем, кто сзади, бросать камни и бутылки с зажигательной смесью. Внезапно впереди среди майдановцев возникло какое-то волнение. Сначала один, за ним второй и вот уже вся толпа бросилась бежать в Крепостной переулок, позади них начали мелькать шлемы и черная форма вэвэшников.
– Вперед!
Эта команда бросила лавину "Беркута" на прикрывающихся щитами радикалов. Иван бежал одним из первых. По щиту сидящего на колене боевика он перескочил за спины ошеломленным обороняющимся, еще не успевшим ничего понять. Прямо перед Журбой стоял радикал в камуфляже с велосипедным шлемом на голове и, дико вращая выпученными глазами, что-то орал. Увидев материализовавшегося перед ним "беркута", он, поперхнувшись криком, махнул саперной лопаткой, блеснувшей на солнце остро отточенным краем. Страха не было, мощная доза адреналина и злость заставляла тело работать быстро и четко, как на тренировках. Иван отклонился назад и острый край рассек ткань бронежилета, царапая лист металла. Тут же кулак бойца врезался в лицо радикала. Сзади подбегали товарищи, сбивая с ног боевиков и подавляя сопротивление. Журба тоже добавил для острастки и, подхватив валяющийся щит, брошенный убегающими радикалами, побежал вперед. Сопротивления уже не было, еще несколько минут назад храбро обороняющиеся активисты бежали испуганным стадом, сбивая друг друга с ног, в сторону Грушевского. Сзади, не давая им остановиться – "Беркут" и внутренние войска. К стенам зданий прижимались кучки не успевших сбежать радикалов. Они стояли грязные, оборванные, окровавленные, моргающие от страха. Бросали палки, биты, поднимали руки – так высоко, как могли. Растерянные, подавленные, пережившие тяжелый психологический шок. Это были не те храбрецы, бросающие издалека камни – жалкая толпа, сдающаяся на милость победителя.
– Страшно, суки? – подскочил к ним Ахтыркин, улыбаясь своей фирменной улыбкой людоеда.