Выиграл. Троица была поражена. Стали отыгрываться, ставки выросли. И снова я их обыграл.
Я не ставил своей целью разорить "команду", мне бы вернуть проигрыш Николая Петровича. Вернул. Собрал выигрыш и решил откланяться.
Этот момент оказался самым опасным - просто так отпускать меня с деньгами троица не собиралась. Мне пришлось внушить им, что я очень страшный человек, кто-то вроде уголовного "короля", нанести обиду которому равносильно смертному приговору.
Помогло. Я вернулся в свое купе и отдал Николаю Петровичу его деньги. Счастье его было неописуемым…
До полуночи оставалось двадцать минут, и мы с попутчиком встретили новый, 1941 год.
Витя и Фира, дорогие мои "Финики"! Поздравляю вас еще раз и обещаю заявиться в гости с подарками.
До свидания, надеюсь, до скорого. Вольф".
Документ 28
Рапорт В. Г. Мессинга:
Совершенно секретно! Особая папка
НКВД СССР
Секретариат
Москва, пл. Дзержинского, 2
"Товарищ Берия!
Отчитываюсь, как договорились. Я, разумеется, ожидал вызова к товарищу Сталину, хотя и нервничал. Ведь вполне могло оказаться, что мои предсказания касательно Румынии не сбудутся.
Нет, я был уверен, что все произойдет именно так, как я сказал, но беспокойство все равно не покидало меня.
21 января, когда события в Румынии должны были начаться, я находился в Харькове и весь день практически не покидал гостиницу. Только вечером по радио передали, что в Бухаресте произошли вооруженные столкновения.
Я испытал громадное облегчение и тех же размеров радость.
Сбылось!
В приподнятом настроении я выпил коньячку и выбрался на прогулку. Было морозно, поэтому гулял я недолго.
Вернувшись в Москву, я недолго ждал вызова - 3 февраля за мной явился офицер НКВД, и мы отправились на уже знакомую мне "ближнюю дачу".
Я долго ждал приема в какой-то комнате, но мне скрасили ожидание, выставив угощение - чай и сладости.
Подкрепившись, я продолжил терпеливо выжидать, и меня чуть не сморило в сон. А тут как раз и Иосиф Виссарионович вышел.
"Вы молодец, товарищ Мессинг, правильно все предсказали, - проговорил вождь. - И про румын, и про Василия. А о войне с Гитлером вы думали?"
"Думал, - честно ответил я, - очень часто думал. Даже хотел вам рассказать, но не стал, поскольку не знаю точной даты начала боевых действий. Мне известно лишь одно - война с немцами начнется летом, в выходной день".
"Летом, значит… - задумчиво проговорил Сталин. - В выходной день… Нападать в выходной день - это умное решение. Люди отдыхают, их можно застать врасплох. А более точно вы сказать не можете?"
"Пока нет, товарищ Сталин. Сам пытаюсь уточнить, но не выходит".
"Жаль. Но если узнаете, немедленно сообщите мне".
"Простите, а как это сделать?"
"Вам сообщат телефон. Будете звонить по нему, просить соединить с Поскребышевым и говорить, что хотите встретиться со мной. Если что-то очень срочное, можете передать информацию Поскребышеву. Ему можно говорить все, без утайки. С просьбами можете тоже обращаться к нему".
"Спасибо, товарищ Сталин, у меня нет просьб. Мне выдали паспорт, предоставили работу и жилплощадь".
"Неужели у вас нет ни одного желания? Трудно в это поверить".
"У меня одно желание, товарищ Сталин. Даже не желание, а мечта. Я хочу найти своих родных. Больше мне ничего не надо".
"Запишите, как их зовут, - сказал Иосиф Виссарионович, подавая мне бумагу и карандаш. - Я попрошу товарищей собрать сведения. А что вы еще можете сказать мне про моего сына Василия? А про других детей что можете сказать?"
"А сколько у вас детей, и как их зовут?"
Сталин улыбнулся, и ответил:
"Трое. Яков, Василий и Светлана".
"Светлана проживет долгую жизнь и будет счастлива. Она будет жить в Грузии, у нее родится дочь. Это все, что я могу сейчас сказать".
"А что вы можете сказать про Василия?"
"Василий станет генералом. Какая-то женщина будет верно любить его…"
"Вы хотите сказать что-то еще?"
"Хочу, товарищ Сталин. Я видел вас и Василия после войны. На Красной площади, после парада. Это значит, что Советский Союз победит Германию".
"Это я знаю и без вас. Советский Союз никому не удастся победить. В девятнадцатом году было очень трудно выстоять, но мы выстояли. А что вы делали в девятнадцатом году?"
"Жил в Польше, выступал", - честно признался я.
"Если бы не немцы, вы бы и сейчас там жили?"
"Наверное, да", - промямлил я, принимая слова Сталина, как упрек. Но это было всего лишь маленькое испытание на прочность.
"Никогда не надо притворяться, - сказал Иосиф Виссарионович. - Ложь всегда раскрывается. Лучше сказать, что вы выступали, если так оно и было, чем врать про подпольную работу. Не стоит сочинять себе биографию".
На этом наша встреча и завершилась.
В. Мессинг".
Документ 29
Из доноса начальнику УНКВД по г. Москва и Московской области М. И. Журавлеву:
"Настоящим уведомляю: В. Г. Мессинг, бывший гражданин Польши, вредит нашей власти рабочих и крестьян, распространяя буржуазную идеологию и проводя контрреволюционную работу.
Подрывная деятельность В. Г. Мессинга заключается в том, что он ведет обширную переписку с учеными Германии, Франции, Англии и других капиталистических стран. К сожалению, нам неизвестно, какими именно данными снабдил В. Г. Мессинг буржуазных ученых.
Хочу обратить ваше внимание на важное обстоятельство: В. Г. Мессинг постоянно разъезжает по стране и, под видом гастролей, посещает те города СССР, где находятся оборонные заводы. Партия требует от нас быть бдительными.
Именно поэтому я настаиваю: под видом научной переписки В. Г. Мессинг переправляет в страны империализма совершенно секретные сведения.
Не будет лишним также указать на аморальное поведение В. Г. Мессинга, который использует свои гипнотические способности для совращения малолетних и совершения иных развратных действий, в том числе выманивания денег у честных советских тружеников путем внушения.
Прошу принять меры к обузданию вредительской деятельности скрытого врага советской власти.
И. В. Андреев, инвалид Гражданской войны, потомственный пролетарий".
Резолюция наркома НКВД СССР:
"Тт. М. Журавлеву, А. Петрову, В. Лынько. Разобраться и доложить. Л. Берия".
СССР
Наркомат внутренних дел
Управление НКВД по Москве и Московской области
"Тов. Берия!
По данным следственной комиссии, тов. Мессинг с октября 1939 года по февраль 1941-го вел небольшую переписку исключительно с сотрудниками советских научных учреждений. В каких-либо сношениях с агентами иностранных разведок не замечен, к секретным объектам не приближался.
Друзья, знакомые, сослуживцы В. Мессинга отрицают факт его морального разложения. Тов. Мессинг ведет замкнутый образ жизни, редко бывает в гостях, избегает публичных мест, вроде ресторанов.
На работе тов. Мессинга характеризуют как человека строгих правил, честного и порядочного. Пьет редко и очень умеренно, деньги тратит мало, но с готовностью выручает коллег.
На основе вышеизложенного считаем неправомерным давать ход делу в отношении тов. Мессинга.
Начальник УНКВД М. Журавлев".
Резолюция Л. Берия:
"Тов. Журавлев! Дело закрыть. Клеветника наказать! Л. Берия".
Документ 30
Записка наркома НКВД:
"Тов. Мессинг!
Вчера вы оказывали помощь В. Абакумову при "вычислении" немецкого шпиона. Мне нужен ваш подробный отчет в неофициальном порядке. Передадите его тому же сотруднику, который доставил вам записку. Время назначьте сами.
Л. Берия".
Отчет В. Г. Мессинга:
"Тов. Берия!
Я вам уже говорил, что встречался с В. Абакумовым, только не упомянул при этом, что дал ему обещание оказывать помощь.
В прошлом году я помог "расколоть" шпиона, схваченного в районе Гродно.
И вот снова вызвали.
Я в это время был на гастролях в Горьком, как вдруг является посыльный от Абакумова и передает шифротелеграмму с просьбой помочь в расследовании, для чего мне следовало явиться в штаб Киевского укрепрайона.
Доставили меня самолетом, и вот я в штабе.
Встретивший меня Абакумов даже не предложил отдохнуть и поесть после долгой дороги, сразу ввел в курс дела.
А дело было в том, что удалось схватить связного, передававшего в Германию совсекретные сведения.
При этом, по его словам, самого агента абвера, окопавшегося в штабе, он не знает, поскольку выполнял черную работу - вынимал донесения из тайников и передавал дальше.
"Необходимо удостовериться, что связник не лжет", - дал мне задание Абакумов, и меня провели в кабинет следователя, где шел допрос.
Связной выглядел, как пришибленный деревенский парубок, впервые оказавшийся в городе. Я увидел его со спины, приоткрыв дверь в соседний кабинет.
"Так вы утверждаете, гражданин Петренко, - монотонным голосом спрашивал следователь, - что не знаете в лицо того человека, который оставлял донесения в дупле и в проеме каменной кладки?"
"Та нэ знаю я ничого! - заныл парубок. - Забрав, та отдав, и усэ!"
Я даже головой покачал: мыслил этот человек на чистейшем русском. Хорошо притворяясь неграмотным селянином, он лихорадочно искал выход из создавшегося положения.
Мелькнули имена "Петро" и "Павел Казимирович", причем обладатель первого имени представлялся связнику, как боец, человек действия, а второй был важной шишкой, способным помочь - на кого надо, "надавить", кого надо, "подмазать".
Но вот немецкого агента связник, которого на самом-то деле звали Владиславом Ерофеевым, действительно не знал и не видел воочию.
Я передал собранные сведения Абакумову, и тот сразу же зашел в кабинет к следователю. Положил на стол бумагу, где своей рукой записал полученную от меня информацию, и сухо сказал:
"Ознакомьтесь".
Следователь внимательно прочитал, расписался для видимости и продолжил допрос тем же нудным тоном:
"Так вы продолжаете утверждать, что не знали того, кто с вашей помощью выходит на связь с немецкой разведкой?"
"Та ни сном, ни духом, дядьку!"
Следователь внезапно ударил кулаком по столу и гаркнул:
"Говорите правду, гражданин Ерофеев!"
Это подействовало - связник настолько был шокирован и испуган, что чуть не свалился со стула.
"Кто такой Петро? - дожимал его следователь. - Где работает Павел Казимирович? Отвечайте!"
И связник "раскололся".
А для меня настало самое трудное - надо было "вычислить" того самого агента среди офицеров штаба.
Офицерами их называю я, по привычке, поскольку в СССР не существует такого понятия. А метод "вычисления" был прост: мне следовало прослушать мысли работников штаба в естественной обстановке.
Мне вручили папку, где на листах картона были наклеены фото офицеров - из тех снимков, что делают для паспортов и прочих документов.
И вот я должен был с нею ходить туда-сюда и помечать, кто агнец, а кто - козлище. Подобную процедуру я освоил еще лет десять назад или даже раньше, когда по просьбе князя Чарторыйского искал похитителя ценнейшей диадемы.
Признаться, первым делом я отправился в буфет, поскольку был до того голоден, что меня подташнивало и кружилась голова.
Перехватив сладких пирожков с чаем, я взбодрился - и сразу же занялся своими обязанностями.
Работники штаба, озабоченно сновавшие по коридорам, заглядывали и в буфет и попадали в поле моего зрения.
О чем думали офицеры штаба? Да о чем угодно - о карьере, о том, что некий Григорий Палыч засиделся на своем месте, о встрече с женщиной, о культпоходе в театр. О службе они тоже думали.
Битый час я просидел в буфете и послонялся около, после чего решил пройтись по зданию штаба.
Если же меня будут спрашивать иные рьяные блюстители дисциплины, кто я таков и что делаю на режимном объекте, то я должен был ответить - я, дескать, к Денису Ивановичу.
Так мне велел говорить Абакумов, а уж кто это такой - Денис Иванович - я понятия не имел.
Правда, подозрений особых я не вызывал - в приличном костюме, в очках, с папкой в руке, - я выделялся лишь своим партикулярным одеянием, но не все в штабе ходили в военной форме.
Все больше количество "галочек" я выставлял против фотографий, все меньше оставалось не прошедших проверку.
И вдруг, когда я спускался по лестнице, меня остановил строгий голос:
"Что вы тут делаете, гражданин?"
Я обернулся и увидел грузноватого человека в мундире, один из рукавов которого был пуст. В единственной - правой - руке он нес толстый портфель, а лицо, порядком обрюзгшее, выражало недовольство и скуку.
"Я ищу Дениса Иваныча", - отрапортовал я.
"Денис Иванович отбыл в Фастов и сегодня не будет".
Однорукий нахмурился - все это время я смотрел на него как зачарованный.
Его звали Йозеф Брудер, и думал он на своем родном языке.
Скучал по Марте, оставшейся в Дортмунде, насмешничал над русскими "недочеловеками", не доросшими до "орднунга", мечтал о поместье где-нибудь на Украине, когда доблестный вермахт захватит те земли и сделает их житницей Третьего рейха.
Уловил я и переживания - исчез связной.
Брудер вскинул голову и спросил с надменностью истинного арийца:
"Ваши документы, гражданин?"
Не зная, как лучше выпутаться, я ляпнул по-немецки:
"А ваши, господин Брудер?"
Лицо однорукого исказилось. Отступив, он бросил портфель и стал расстегивать кобуру.
Я стоял, оцепенев, и даже не пытался оказать сопротивление.
Но тут, откуда ни возьмись, подскочили молодцы Абакумова и скрутили агента абвера.
Потом появился сам Абакумов и сухо сказал мне: "Спасибо".
Вот и вся история. А я по-прежнему готов оказать всякое содействие органам советской власти.
В. Мессинг".
Документ 31
Из записок В. Г. Финка:
"22 июня 1941 года мы с Вольфом встретили в Тбилиси. Было тепло, очень хорошо - мы гуляли по городу, беседовали, попробовали настоящее грузинское вино - домашнее, густое и пахучее.
А потом, когда мы расхаживали по аллеям парка на вершине горы Мтацминда, я заметил, как Вольф нахмурился вдруг, стал нервно и как-то даже беспомощно оглядываться.
"Чего ты?" - удивился я.
"Вить, - сказал Вольф напряженным голосом, - я все это уже видел. Понимаешь? Ну, как бы пророчество было!"
"Что, это самое место?"
"Это самое! Я только не знал, в какой день! А теперь знаю…"
"Да что случилось-то?" - встревожился я, подумав, не заболел ли мой друг. У него было такое лицо…
"Со мной все в порядке, - сказал Мессинг, - но сегодня началась война. Фашисты напали на нас!"
Я испытал тогда противоречивые чувства. Оснований не верить Вольфу у меня не было совершенно - это был честнейший человек, который, кстати, совсем не умел шутить. Поэтому мелькнувшую мысль о розыгрыше я сразу же отбросил.
"Если бы розыгрыш…" - вздохнул Мессинг.
И все же война - это настолько громадно, настолько всеобъемлюще. Ведь изменится вся жизнь - планы, чаянья, мечты миллионов людей рассеются в прах. Жестокая борьба с опасным врагом потребует крайнего напряжения сил всего народа.
Вольф не однажды рассказывал о гитлеровцах в Польше, поэтому в то, что мы одержим скорую и легкую победу "малой кровью", я не верил. Конечно же, мы победим, обязательно одолеем врага, но это потребует немалого времени и множества жертв.
Именно поэтому мне и не хотелось, отчаянно не хотелось верить в то, что Вольф не ошибся.
И тут, словно в подтверждение словам Вольфа, заработали громкоговорители на столбе. Их квадратные рупоры разнесли по парку сдержанный голос Молотова:
"Граждане и гражданки! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города - Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек…"
Я стоял, не двигаясь. Все рухнуло. Отныне моя жизнь круто изменится, станет совсем другой или вообще будет отнята.
"Тебя не убьют на войне", - успокоил меня Вольф.
Я лишь криво усмехнулся. В первое время я чувствовал себя скованно рядом с этим человеком, читавшим мои мысли, но быстро привык. Мессинг никогда не стремился специально "подглядывать" за потоком моего сознания, а чтобы "взять" мысль, как он выражается, ему нужно было несколько сосредоточиться.
Так вот, из этических соображений он этого не делал, чтобы мы не чувствовали неловкости - мало ли какие мысли появляются у человека! Никто из нас, включая и самого Мессинга, не властен над собственным мозгом.
Находясь в досаде или в раздражении, можем пожелать смерти близкому или представить себе его смерть - мы не хотим подобного исхода, отвергаем саму возможность его, но мысли об этом приходят к нам в голову, словно кто недобрый и могущественный вкладывает их нам.
"Нам надо срочно возвращаться в Москву, - сказал я. - Прямо сейчас. Иначе мы здесь застрянем, а для нас это опасно".
"Не понимаю", - признался Вольф.
Забавно, что он с искренней радостью принял звание советского человека, но опыт жизни за границей тяготел над Мессингом, частенько придавая его словам и поступкам налет наивности.
Он удивлялся грубости наших продавцов, например, или гостиничных администраторов, не понимая, что равенство при социализме касается всех, и с какой тогда стати работник торговли будет унижаться перед клиентом?
Хотя, с другой стороны, равенством не оправдать хамства или злобного торжества маленького человека, обладающего микроскопической властью над остальными, покупателями или ищущими пристанища в гостинице.