Шло занятие по конструкции планера самолета. Материал хорошо знакомый из практики, поэтому Птухин укрылся за разобранным стабилизатором и открыл журнал "Вестник воздушного флота". Бросился в глаза заголовок, набранный жирным шрифтом: "Небывалая катастрофа!" В статье мелькнула фамилия Аниховского. От предчувствия того, что катастрофа произошла именно с его любимым комиссаром, перехватило дыхание. Прыгая со строчки на строчку, он стремился скорее узнать финал происшествия: "…11 марта 1920 года… с высоты 1600 метров… у "ньюпора" оторвались крылья… упал на электропровода Солдатенковской больницы… самолет вдребезги… летчик сломал ногу…"
Женя сначала даже не понял, что дальше уже пишет сам Аниховский о своих злоключениях. И только когда дошел до слов: "Такое падение на продолжение летного искусства нисколько не повлияло и, как только срастется нога, приступлю к полетам", понял, что комиссар жив.
От радости Женя чуть не закричал: "Жив!" - забыв, что сидит на занятиях. "Значит, врут, когда пишут, что после падения "летчик теряет сердце", то есть смелость. Может, потому, что Аниховский комиссар, коммунист? А что же, у комиссара сердце железное или его нет? И терять нечего? Вот я сам коммунист, полетел бы после такого?"
Женя, несмотря на холод в классе, даже вспотел от таких мыслей.
"Нет, чушь какая-то, при чем здесь коммунист? Просто если здорово любишь самолет, небо - полетишь. Да, я полетел бы опять! Поэтому и Аниховский будет летать!"
Вечером Птухин поделился своими мыслями о переживаниях Аниховского с курсантами. Разгоревшийся спор едва не сорвал консультацию по математике, которую Женя ежедневно получал у своих друзей.
- Ну и упорный же ты, Женька! - восхищался Саша Туржанский, разгадавший, почему Птухин часто напрашивается в наряд по казарме, когда курсанты всеми способами стараются увернуться от этого постылого дежурства.
- Я, Саша, только ночью и усваиваю все, что вы мне днем объясняете. Тихо, никто не дергает, даже Одоров, а днем на практических занятиях мотористов отсыпаюсь. Так сказать, полночный ликбез… Вот думаю, не начать ли мне будить тебя, когда будет оставаться свободное время после повторения пройденного.
- Только попробуй, - предупредил Птухина репетитор. - А я теперь тебе днем стану столько объяснять, что за две ночи не пережуешь, понятно?
- Согласен, пережую. - И, переходя на серьезный тон: - Мне, Саша, спешить надо. Это время, сам понимаешь, для меня сплошная прогазовка на колодках: ресурс вырабатывается, бензин сгорает, а взлета нет и не предвидится. Поэтому я должен наверстать упущенное. Да еще с вашей помощью изучить теорию полета и прочие летные премудрости, чтобы потом выиграть время, когда буду учиться в классе летчиков. А летать буду, можешь не сомневаться.
- А я и не сомневаюсь, лоб у тебя крепкий, выдержит не такие нагрузки.
- Братцы, перехожу на Женькин метод учебы, - вмешался Саша Анисимов, - по крайней мере, ему ночью не снится еда, ведь он спит днем, наевшись.
Вечером после занятий, как обычно, друзья собираются в курилку для обсуждения проблемы питания следующего дня. Адам - неугомонный выдумщик самых невероятных продовольственных операций. Это ему принадлежит идея добывать харчи на завтраки и ужины, не предусмотренные продснабжением, коллективно на барахолке. Поверив в его сообразительность, все пятеро курсантов, живших в одной комнате, без возражений вытряхнули перед ним свои пожитки.
- Да, - в шутку Адам презрительно поднимал то одну, то другую тряпицу, - мог бы ты, Птухин, у Врангеля и почище портяночки позаимствовать, если думал учиться на летчика… Ну, вы посмотрите на этих беспечных святых братцев, - стал он перед Туржанскими, - у них одна гимнастерка на двоих и такая короткая и широкая, как распашонка. Вы что же, в ней в обнимку ходите, так сказать, каждому по рукаву и один ворот на двоих?.. А тебя, Анисимов, я даже не знаю, как принять в нашу "коммуну". Ты хоть бы прежде по дворам Егорьевска попобирушничал на вступительный взнос.
Женя, давясь от смеха, вывернул котомку Адама, в которой самым стоящим оказалась пара старого нательного белья.
Собрав тряпье в кучу, Адам запихнул все в один вещмешок и объявил:
- Ходить менять наши наряды у паразитов на теле трудового народа - спекулянтов будем по очереди, начнем с меня. Предпочтительно обмен производить на картошку, как истинно сытную народную пищу, которая в отличие от молока и масла не поддается подмешиванию мела или воска. Можно, конечно, брать паюсную икру и ананасы, но только как дополнение к картошке.
Когда настала очередь идти менялой Жене, он принес всего десять картошек за адамовское исподнее.
- Вот, пожалуйста! С помощью Птухина мы к весне можем откинуть ноги, не узнав до конца, как при посредстве аэронавигации можно заблудиться в воздухе. Ты, конечно, просил пять картошек, а сердобольная бабка, увидев перед собой ненормального, положила тебе десять, так, да?
Адам смягчился только после того, как узнал, что Женя половину наменянного отдал голодным детишкам, часто сидевшим перед воротами "терки".
В конце концов скоро подошло время, когда друзья с нетерпением ждали, что скажет "продовольственный комиссар" Адам Залевский, потому что, кроме его неистощимой фантазии и юмора, менять оказалось нечего. Однако Адам молчал. Нахохлившись, словно петух, наглотавшийся сухого гороха, сидел он на скамейке в келье, оборудованной под курилку, кутаясь в обшарпанную, ставшую короткой для него шинель, - состояние для Адама явно необычное. Анисимов приложил к его голове руку и объявил, что Адам болен. Его уложили в постель, закутали своими шинелями. Борис Туржанский сходил в монастырский сад, набрал кое-где оставшиеся плоды шиповника, крепко заварил кипятком и стал отпаивать Залевского.
Адам, конечно, простудился в казарме. Его кровать стояла вплотную к окну. За ночь в побитые стекла наметало на подоконник и подушку целые сугробы снега. Ложась спать, Залевский не только не раздевался, но еще и кутал голову портянками. А вчера, проснувшись, Адам не мог встать: примерзли волосы к металлическим прутьям кровати.
- Братцы, а в монастырском саду галок тьма, прямо базар, только не видно, чем торгуют, - рассказывал Борис, поддерживая пьющего Адама.
- Сейчас будет царский ужин! - вскочил Женя. - Сашка, марш за касторовым маслом!
Малокалиберная винтовка была доверена на хранение Птухину как лучшему стрелку ротных соревнований. Ему же Одоров доверил и патроны, а со временем и всю организацию стрельб, часто практиковавшихся в школе.
Перебравшись ближе к монастырской ограде, Женя оказался в шумном галочьем царстве, раскинувшемся на кронах старых кленов и тополей. Глаза наполнились охотничьим азартом. Выбрав, как казалось, самую жирную галку, он прицелился и с волнением нажал курок. Не расправляя крыльев, словно лоскут черной мокрой тряпки, галка шлепнулась в талый снег. Женя подскочил, схватил ее за крыло и с сожалением увидел резко выдававшиеся кости, обтянутые тонкой кожей, просвечивающейся сквозь редкие перья.
- Ясно. Как мы - одной упитанности.
Выбирать было нечего. Он не стал ждать, когда угомонится потревоженная выстрелом стая, и стал сбивать галок на лету, каждый раз называя тип сбитого белогвардейского самолета: "Есть "анасаль", есть "хеви-ленд"…
После того как друзья, казалось, утолили голод, Женя поднял за лапку оставшуюся галку и сказал, что если нет возражений, то он отдаст эту "куропатку" своему близнецу Попелюхину, который на днях во время занятий сжевал полтетради в надежде утолить голод.
Когда удавалось как-то приглушать голод, ребятами завладевала одна и та же тема разговора - воспоминания из фронтовой жизни, споры о качествах самолетов, моторов, о воздушных боях. Поражал курсантов своей "авиационной" эрудицией Саша Туржанский, знавший, казалось, каждый бой, обстоятельства и фамилии летчиков. Зато когда речь заходила о качествах матчасти самолетов или отдельных узлов моторов, авторитет Жени был непререкаем.
Его авторитет особенно вырос после случая, который мог стать причиной отчисления его из школы.
Привезли из Гатчины большие самолетные ящики. На стенках по диагонали между двумя царскими гербами было выведено: "Модрах".
Ящики вскрыли, удивленно посмотрели на необычный фюзеляж круглого сечения. Не было никакой документации. Никто не слышал о таком конструкторе.
Женя долго ходил вокруг ящиков, не решаясь предложить свои услуги собрать самолет. Но любопытство и какая-то внутренняя уверенность толкнули его на это.
- Давай, Птухин, покажи свои способности, - согласился преподаватель Косцов. Сам он каждый день заходил в ангар-палатку посмотреть на монтаж. Однако самолет не только не собирался, а, наоборот, растаскивался по полу на все более мелкие узлы, как будто Птухин задался целью превратить его в груду хлама.
- Жаль Женьку, кажется, он крупно влип с этим самолетом, - сокрушались друзья, забегавшие в палатку после занятий.
- Да, Птухин, по-моему, здесь и Модраху делать нечего, - удрученно шутил Косцов.
Однако через день детали стали монтироваться в блоки, а к концу недели перед изумленными курсантами предстал собранный самолет, который Женя уверенно раскачивал, давил на плоскости, демонстрируя прочность. Но тем не менее энтузиастов облетать его, к огорчению Птухина, в школе не оказалось.
Близился выпуск. Адам задумал в клубе поставить силами курсантов спектакль. Однако, когда он предложил Птухину сыграть роль барона Врангеля, реакция была бурной и неожиданной.
- Ты мне что предлагаешь? Ты забыл, что я член РКП (б), да?
Остальные, глядя на Птухина, тоже отказались от этой роли, хотя и не были членами РКП (б). Спектакль так и не состоялся!
* * *
В середине каре начальник школы Попов заканчивал перечисление выпускников летного класса. Он сделал паузу и продолжил: "Нижеозначенных считать закончившими моторно-авиационный класс с присвоением звания авиамоториста: Птухин Евгений Саввич…"
И хоть это была формальность, поскольку Женя давно знал, что успешно закончит школу, приятный озноб пробежал по телу. Он видел, как в шеренге, где стояли его друзья, Борис Туржанский незаметно выставил левую руку с поднятым большим пальцем.
А через день при расставании начальник школы крепко пожал Жене руку.
- Прощайте, товарищ Птухин. Желаю успеха, не сомневаюсь, со временем вы станете крупным инженером, а возможно, и авиаконструктором, - напутствовал Попов,
- Я буду летчиком, товарищ начальник школы.
- Да? Ну что ж, в таком случае до свидания, скорее всего мы опять увидимся.
Распоряжением Главвоздухфлота Птухина назначили старшим мотористом Отдельной истребительной авиаэскадрильи № 2 в Подосинках.
* * *
- Товарищ командир эскадрильи, старший авиамоторист Птухин прибыл для прохождения службы, - доложил бывший курсант высокому, с волевым, сильно обветренным лицом военному. Это был Иван Спатарель [Иван Спатарель - герой гражданской войны, впоследствии генерал-майор авиации], с которым Евгений на Южном фронте громил Врангеля.
Спатарель не спеша протянул руку, внимательно осмотрел стоявшего перед ним Евгения, потом широкой жесткой ладонью обхватил кисть Птухина.
- Это хорошо, мотористов у нас не хватает. Давайте сядем, потолкуем.
Брошенная фраза о нехватке мотористов сулила новые осложнения в судьбе Евгения, особенно когда должно было прийти время проситься в летную школу. Закуривая вслед за Спатарелем, Птухин решил сразу же рассказать о своей мечте. Он поведал о службе в авиаотряде, учебе и где удобно вставлял фразы о своем намерении стать военлетом.
Спатарель слушал молча, не перебивая, ничем не выражая своих чувств. Возможно, биография Птухина ему напомнила, как самому было трудно до революции становиться летчиком, сколько унижений и издевательств пришлось перенести от господ офицеров, пока "взлетел".
- Поживем, подумаем, - дипломатично уклонился командир от прямого ответа, - пока познакомьтесь. - И он стал представлять подошедших военлетов Гуляева, Чекалова, Дацко - все герои гражданской войны. - А мотористом будете работать на самолете Васильченко [Николай Васильченко - впоследствии авиационный атташе во Франции].
С другими героями минувшей войны нового моториста знакомить не пришлось. Какое-то теплое чувство охватило душу, когда Женя увидел своих старых фронтовых знакомых - "спадов", "ньюпоров".
При близком рассмотрении он обнаружил на них десятки заплат, словно зарубцевавшиеся раны ветеранов гражданской войны.
- Ну, здравствуйте, - тихо и ласково приветствовал их Женя. - Прямо не понимаю, как я мог без вас так долго жить.
К известию о желании Птухина учиться в летной школе командир отряда Василий Иванович Чекалов сначала отнесся спокойно: "Поживем, увидим, - почти как Спатарель заключил он. - Хороший работник - уговорим, плохой - держать не будем".
Однако Птухин оказался не только хорошим работником, но еще и упрямым парнем.
- Да ты не спеши, - покровительственно потрепал Чекалов Женю по пшеничной шевелюре, прочтя рапорт. - Ты у нас далеко пойдешь, обещаю.
Прошел год. Женя не собирался сдаваться. Принимая очередной рапорт, командир отряда завелся с полоборота:
- Ну чего тебе втемяшилось - в летчики и в летчики! А кто будет обслуживать самолеты? - с каждой фразой "набирал обороты" Чекалов.
- У кого нет мечты летать или кто устал от полетов, - намекнул Птухин на то, что Василий Иванович давно игнорировал полеты, ссылаясь на усталость и недомогание.
Это было равносильно тому, как если бы в моторе сорвало ограничитель оборотов. Командира отряда "понесло вразнос". Словно при сильном обеднении смеси, все чаще стали проскакивать хлопки непереводимых слов. Чекалов стал неуправляем. Наступил момент, когда срочно надо было "перекрыть бензиновый кран".
Птухина выручил подошедший на шум Спатарель.
* * *
- Здравствуй, "терка"! - широко улыбаясь, остановился Птухин перед воротами Егорьевской школы. - Я знал, что вернусь к тебе.
- Давай документ, - перегородил ему путь у КПП [КПП - контрольно-пропускной пункт] широкоплечий курсант.
- Зачем документ, я пароль знаю: "Наша "терка" лихо трет, что зимою пот течет. Летом же сдаем экзамен, все от страха замерзаем", - процитировал он сочиненный курсантами стишок.
- Значит, свой! - Курсант протянул руку: - Борман Саша [Александр Борман - впоследствии генерал-майор авиации].
Много ли прошло времени, какой-то год, а школа изменилась, как-то помолодела. Теперь здесь учились только будущие летчики, ребята молодые, больше с "гражданки". И быт курсантов улучшился. В кельях, где раньше размещалось по двадцать, теперь живут по шестнадцать человек. В них стало просторнее, светлее, уютнее.
Женя с упоением засел за учебники.
Почти неощутимо быстро пролетели шесть месяцев напряженной теоретической "сухомятки". Скорее бы полеты!
* * *
- Прощай, "терка", прощай и теперь уж навсегда, - сдернув шапку, обернулся Птухин к заваленным снегом воротам, направляясь на вокзал декабрьским вечером 1923 года.
- Что уж ты так нежно, не мать же родная. Мне за полгода "терка" во как надоела, - новый друг Жени Саша Борман показал ладонью поперек горла, - а ты здесь в два раза больше был.
- Как сказать, не мать, но и не мачеха, она дала мне путевку на самолет.
Глава VII
СЛАДКОЕ ЧУВСТВО ПОЛЕТА
Стоя перед проходной Липецкой летно-практической школы, Женя пристально всматривался через штакетник на дорожку, по которой ушел дежурный выяснять, впускать или нет двадцать пять молодцов-егорьевцев. Уже прошло минут двадцать. Похоже было, что он направился выяснять прямо в Реввоенсовет республики. Нетерпение росло.
Совсем неожиданно сбоку от забора появился командир в сопровождении смущенного дежурного.
- Проходите, товарищи, - сам распахнул калитку и пригласил широким жестом, - пройдем в красный уголок й побеседуем.
Женя плохо воспринимал слова, как оказалось, военкома школы Толмачева о внутренней и международной обстановке. Сначала из-за того, что не мог согреться, потом не давал сосредоточиться засевший колом в голове вопрос: "Когда начнем летать?" Женя подпер голову руками и, как казалось ему, придал лицу выражение сосредоточенности. Но слова по-прежнему проскакивали мимо сознания.
- Есть вопросы или неясности? - обратился военком к егорьевцам.
- Когда летать начнем? - машинально выпалил Женя и только после этого понял нелепость своего вопроса.
- А по тому, о чем я говорил, у вас нет вопросов?
- Нет, - смущенно протянул Женя.
Окинув пристальным взглядом присутствующих, военком улыбнулся.
- Точно могу вам сказать: летать начнете не раньше, чем умоетесь с дороги и поедите! - Затем, посмотрев на часы, добавил: - Еще десять минут, по моим расчетам, для вас должен быть приготовлен завтрак.